1
У вора – фомка, у водилы-дальнобоя – монтировка, у неё – крюк. Гнутый рыболовным крючком кусок стальной проволоки со скрученным в кольцо основанием-держаком. Таким острым крюком удобно и легко орудовать в мусорном баке. Чего надо – подцепить. Чего лишнее – в сторону отбросить. Пивную жестянку, пластиковую бутылку или плотный кусок картона на него наколоть – плевое дело: что прожорливого азовского бычка на привязанную к пальцу бечеву с хвостиком креветки на открытой английской булавке. И от бродячих собак крюком отмахиваться удобно.
Сперва она таилась от соседей. Подкрадывалась к бакам ближе к полуночи или в рассветные часы, задолго до того, как дворники начинали мести дворы. Шарахалась в сторону от звука чужих шагов или мелькнувших вдали силуэтов. Выхватывала из смердящей груды то, что поближе, совала торопливо, не глядя, в предательски хрустящий пакет и мчалась домой. Мыслимо ли иначе в тесно набитом жильцами панельном колодце облупленных пятиэтажек, тех, что подслеповатым оконными проемами долгие годы со старческим любопытством вглядываются друг в друга?! Разменять седьмой десяток и теперь рыться на виду у всех в соседских отбросах? Стыдно!
– Ты, Люська, складывай купюрки аккуратненько. Коричневые рублевые с шахтером – к шахтерам, в отдельную стопочку, зелененькие трёшки, с солдатом, – к солдатикам, синие, которые с летчиком, – к летчикам. И червонцы тоже отдельно. Серые с единичкой особо, красные с троечкой – к красным, зеленые с пятеркой – к зеленым. А черные с десяткой, если попадутся, сразу мне отдавай. Ты понимаешь?
Мама разговаривает с ней, как с маленькой. Или как с бабушкой Ниной, которая давно уже не встает с кушетки в углу за занавеской и капризничает, когда мама пытается ее накормить жидкой кашей.
– Конечно понимаю. Я же не маленькая!
Мама вздыхает и склоняется над неопрятной, мятой грудой денег на круглом фанерном столе под кадящей с низкого потолка «летучей мышью». У мамы грубый серый пиджак, перешитый из трофейного шинельного сукна, и тусклая серебряная медаль за партизанскую доблесть. Её потому и назначили директором в коммерческий магазин.
В комммерческом – совсем не так, как в пайковом. Все есть. Без карточек и талонов. И всего вдосталь. Сюда даже сам городской партийный секретарь порой заглядывает. Улыбчивый, чернявый. Когда в простецкой кепке, драповом пальто, кургузом пиджаке и светлой рубахе в тонкую полоску с клетчатым шерстяным галстуком. А когда – в мерлушковой папахе, бурках, белых, ленд-лизовских (Люська знает что это за штука – «ленд-лиз» – у них в землянке под хозяйственные нужды жестяной цилиндр от союзнического сухого яичного порошка имеется) и в генеральском мундире с рядами орденских планок. Представительный мужчина, так, вздыхая, мама говорит, солидный. Хотя, шепчутся, возле своего дома, во дворе самолично голубятню соорудил и с соседскими мальцами гоняет сизарей. А с их отцами тут же во дворе иногда шары на биллиарде катает. В американку. Чудной! Раз Люську конфеткой-подушечкой «Клубника со сливками» угостил. И ласково по волосам погладил. У него, мама говорила, тоже дочка. Галочка.
От изобилия на прилавках у Люськи разбегаются глаза и текут слюнки. Сахар-рафинад колотый, конфеты, глазированные в шоколаде, печенье «Рот-Фронт» из муки высшего сорта и настоящий грузинский черный байховый чай. А еще макароны, крупы, хлеб пшеничный и ржаной, и даже, тающие на языке, ванильные сухарики с изюмом. Имеются и вовсе сказочные яства: колбаса полукопчёная «Краковская», вареная колбаса «Особая», сосиски «Русские», сыр «Советский» экстра, масло подсолнечное в бутылках и сливочное – несоленое в коробках и топленое в бочонках. И для мужчин особо – водка и папиросы в пачках со скачущим всадником на фоне голубых гор. Только и цены на все это великолепие – немалые. Люськиной маме – даром что директор – не по карману. Хотя денег, вон, гляди, – целая груда.
Магазин допоздна работает. А кассу лишь поутру забирают. Деньги ведь пачками под счет да под опись сдавать полагается. А до той поры в холщовую сумку с пломбой складывать и в железном ящике хранить. Мама оставлять выручку в магазине опасается. Потому и носят они с Люськой её в потертом довоенном саквояже и брезентовом наплечном мешке к себе в землянку на Южный поселок. Там Люська мятые денежные купюры по достоинству в стопки раскладывает. А мама считает, полосками из оберточной бумаги перекладывает и в сумку под пломбу складывает. Сумку на ночь они под общую подушку кладут. А под дощатый топчан, на котором вместе спят – топор-колун. От лихих людей. На всякий случай.
(продолжение следует)