Глава 1. Старый приятель.
Один мой знакомый художник, как считали многие, совершенно не умел рисовать.
Его картины не покупали, он жил бедно, на чердаке двухэтажного старого дома, прямо в своей мастерской.
Мне приходилось бывать у него дома, мы со школьных времён сохранили с ним приятельские отношения.
Хозяин чердака тогда любезно предоставлял мне перевёрнутый ящик, чтобы присесть, наскоро заваривал чай с чабрецом, занимал свой складной стул, и мы беседовали с ним о жизни, согревая ладони горячими чашками.
Ветер в любое время года задувал в чердачные щели, и, набираясь наглости, распахивал маленькое окошко с рассохшейся рамой, из-за чего опрокидывался и мольберт с незаконченным холстом, и столик с красками.
- Вот, опять! - сокрушался приятель.
Я помогал ему наскоро сложить всё по местам, и уходил, не выдерживая его горестных вздохов, жалоб и сетований на жизнь.
Может, мне следовало помочь ему, поддержать в творчестве, например, но я не знал, как это сделать. Законченных творений своих он никогда мне не показывал, и только говорил, что у него ничего не получается.
Однажды по работе мне предложили переехать в другую страну, и я, немного поразмыслив, согласился.
О товарище своём я тогда позабыл, у меня было много хлопот, но по дороге на вокзал вспомнил, и решил зайти, чтобы попрощаться.
В тот день было по-осеннему ненастно, холодно. Я быстро поднялся по шатким ступенькам на чердак, и, стукнув для порядка в никогда не запираемую дверь, замер на пороге от ужасного зрелища.
Художник топтал свои картины, в ярости, в приступе безумия, вымещая на них все свои невзгоды, боль и обиды.
Он тряс над головой сжатыми кулаками, кричал дырявому потолку проклятия, и бил, бил картины ногами, и обрывки зелёных пейзажей на них превращались в месиво краски, холста и обломков рамок.
Тут он повернулся к раскрытой двери, и увидел меня, стоящего на пороге.
Не думаю, что в тот момент он узнал меня. Глаза его были полны страдания, через которое ничего не видишь.
- Бездарь! Ну, конечно же, бездарь! Как же я раньше-то не догадался! - он жутко рассмеялся при этих словах, глядя на меня, будто приглашая посмеяться тоже.
Я пробурчал что-то в ответ, оставил несколько денежных купюр на полке с двумя баночками из-под краски, по чистой случайности избежавшей всеобщего погрома, и захлопнул дверь за собою.
Я бежал вниз по лестнице, невольно отметив про себя странную тишину, которой только что не было на чердаке.
Потом... Потом жизнь моя наполнилась свежими впечатлениями, работой, и казалось, весь этот город и художник, не умеющий рисовать, были мною просто когда-то придуманы.
Глава 2. Ветка берёзы в чердачной комнате.
- Горин! Горин! Гениальный художник современности!
Да, да, школьный товарищ напомнил снова о себе не только мне, но, по-видимому, заявил всему миру.
Конечно, я очень удивился, и сразу же посетил выставку его произведений, как только она появилась у нас.
Я ходил по залам с мраморными ступеньками, устланными коврами, смотрел на картины, развешанные на стенах, с незамысловатой подписью моего друга - "Горин".
Толпы людей вокруг заворожённо всматривались в гениальные пейзажные полотна, казалось, совершенно живые и дышащие, в портреты людей, среди которых был и автопортрет.
Мой бывший одноклассник Лёва Горин смотрел с него, как из зеркала. Рыжая борода вокруг лица неизменно освещала, словно солнце, его черты.
Он на палубе корабля, с трубкой в зубах, настоящий морской волк! И в глазах нет того выражения страдания и отчаяния, что запомнились мне тогда, на чердаке, среди крушения его последних надежд. Горин смотрел со своего портрета твёрдо, но в то же время настолько безмятежно, как может смотреть только море после вчерашнего шторма.
Я дошёл до конца зала, где уже не толпились зрители, и была одна небольшая картина, не привлекающая особого внимания.
Я присмотрелся.
Осенняя жёлтая ветка березы через раскрытое окно заглядывает в сумрачную комнату. Мебель видна расплывчато, нечётко: мольберт, стол - нет, скорее, перевёрнутый ящик, на нём - две кружки, и - часы, старинные, бронзовые. Странно, таких часов у Горина я не видел в то время.
Стрелок на часах не разобрать, видимо, это и неважно.
Всё внимание приковывает светлая берёзовая ветка, стряхивающая с себя капли дождя в комнату. Вспорхнувшая с неё птица словно застыла в полёте. Вот-вот и она исчезнет в вечереющем небе, исчезнет и ветка, когда закроется окно, останется только зыбкая темнота чердачной комнаты.
Я не мог отвести от картины взгляда. Ниже, в правом тёмном углу, я заметил подпись: " Моему единственному другу..."
Вернувшись домой, я обнаружил в почтовом ящике конверт с письмом от Горина, где он сообщил мне, что на следующей неделе заедет в гости.
Глава 3. Море на салфетке.
Несмотря на то, что я ожидал приезда Горина, он всё же свалился как снег на голову, среди рабочего дня, прямо ко мне в офис.
Я не сразу узнал приятеля, потому как привычную бороду он сбрил. Безупречный вкус и хороший достаток господина Горина подчеркивал костюм, и всё, что было ему теперь доступно. Взгляд его говорил, что он может достать звезду с неба, просто пока не хочет.
А в остальном... - всё тот же, Лёва Горин, художник... - "который совершенно не умеет рисовать".
Последнюю фразу Горин произнёс вслух, угадав мою мысль.
- Это утверждение оказалось большой ошибкой, - сказал я, рассмеявшись.
Жестом я пригласил Горина присесть, и поставил перед ним чашку нашего любимого чая.
С чабрецом.
- Это не ошибка, - прогремел Горин. - Я действительно не умею рисовать.
Сотрудники офиса за тонкой стенкой кабинета умолкли, услышав его слова. Горину следовало разговаривать потише, но он не привык, видимо, ещё к популярности, когда слушают и перевирают буквально каждое твоё слово.
- Послушай, Горин, - сказал я. - Давай без ложной скромности, я ведь был на твоей выставке, и видел шедевры, что ты создал за последние несколько месяцев.
- Да, это я написал в кругосветке, больше как наброски, - небрежно махнул рукой, сверкнув бриллиантовой запонкой, Горин. - Мне крупно повезло, то, что ты зашёл тогда, помнишь?
На миг лицо его помрачнело, но тут же вновь засияло детской улыбкой.
Я отхлебнул чаю, поставил чашку, задумчиво уставившись в неё.
- Помню, - сказал я. -Тогда мне пришлось уехать. Ты был не в лучшем состоянии. Я думал, ты даже не заметил меня из-за гнева и отчаяния.
Горин кивнул.
- В тот день лавочник сказал, что мои картины бездарны, никому не нужны, и он больше их не принимает. От стыда и ненависти к себе мне хотелось умереть.
- Почему ты не возненавидел лавочника, а именно себя?!
- Он ведь был прав. Что уж на зеркало пенять... Наоборот, я благодарен ему, что он всё же открыл мне глаза. Думаю, ему было в этом мало, очень мало удовольствия.
Недавно, правда, он выгодно распродал все мои старые картины, что валялись у него в сарае, даже те, что покрылись плесенью...
- Ты стал модным, Горин!
- Мода скоро пройдёт, - Горин улыбнулся и достал из кармана пиджака карандаш. - Зато со мной теперь всегда вот это...
- Горин. Ты же художник, поэтому карандаш носишь всегда с собой.
Он вместо ответа принялся что-то рисовать на белой салфетке.
Несколько штрихов - горы, море, чайка.
- Теперь смотри.
Через несколько минут штрихи приобрели тень, рисунок стал объёмным, затем начали появляться краски. Море на салфетке заволновалось прибоем о скалы, а чайка устремилась к широкому горизонту, смыкающему небо и воду.
- Горин, что это? Объясни! - вскрикнул я, глядя, как всё более и более настоящим становится изображение.
Мне казалось, что я стою на том скалистом берегу, и ощущаю запахи и звуки вокруг. Нет, этого просто не может быть!
- Горин! Ты фокусник?
-Успокойся, - сказал Горин. - Я и сам долго не мог поверить в то, что у меня получилось. На выставке ты видел только часть из моих опытов и проверок.
- Да, и та картина, с берёзовой веткой...
- А-а, - вздохнул Горин. - В то время у меня осталась только она, эта ветка, она упрямо залазила ко мне в комнату, когда ветер распахивал окно.
- Скажи, как ты жил дальше?
- Не помню. Кажется, просто лежал, ожидая конца своей никчёмной жизни. Я ничего не ел и не пил, да и купить еды было не на что...
- Я оставил тебе немного денег на полке у двери...
- Да, я их потом увидел, позже... Но, когда в мою дверь постучали, я даже не встал с постели.
Это был сосед с первого этажа, старик. Он спросил разрешения, сам отворив дверь, и зашёл. Я о нём и не знал раньше. Он объяснил мне, что его антикварный магазинчик разорился, и он распродаёт оттуда все вещи.
- Я слышал, вы художник, - обратился он ко мне, и я скривился, как от зубной боли.
Он немедленно достал из холщовой сумки старые бронзовые часы, потом кисти, различные краски, уже засохшие, и вот этот карандаш.
- Вот, хотел сначала выбросить, но подумал, может, вы для себя отыщете среди этого что-нибудь полезное...
Глава 4. Не через тернии к звёздам.
Моим первым порывом было сказать соседу какую-нибудь грубость, но я взял всё предложенное, намереваясь просто выбросить его дары на свалку.
Вот тут, закрывая дверь, я и увидел деньги, лежащие на полке. Позже я уже догадался, что мне их оставил ты. Тогда же я просто взял их и отправился купить себе поесть.
У меня было ещё несколько чистых холстов, но отвращение к рисованию заставляло меня бродить целыми днями по городу в поисках работы, но ты знаешь, наш город маленький, и кто захочет нанять к себе в работники художника-неудачника?
К вечеру я возвращался на свой чердак, и ветка берёзы с жёлтыми листьями нагло пролазила в окно, раскрываемое сквозняком.
Я хотел было срезать её, но достал из кармана карандаш старика, поставил холст на мольберт, и стал рисовать эту надоевшую ветку. Может, хотел от неё избавиться таким образом?
- И рисунок так же ожил? - нетерпеливо спросил я.
- Да, - сказал Горин. - Но только не так быстро, как сейчас. Я увидел ту картину, что представлена на выставке, утром, случайно бросив взгляд на мольберт.
Поверь, на ней мне не пришлось ничего исправлять или добавлять!
Я с сомнением смотрел на него. Потом на салфетку. Скалы на рисунке покрылись лесом, море меняло цвет от горизонта, разбиваясь о крутой берег, чайка парила среди облаков.
Глядя на всё это, я понимал, что мой друг вряд ли преувеличивает события, но в то же время рассказ его назовёшь больше чудом или фокусом.
- Возьми карандаш, - сказал Горин. - Сам нарисуй что-нибудь.
Я взял карандаш и нарисовал кошку, первое, что пришло мне в голову.
Моя кошка на салфетке, выгнув спину, запрыгнула на подоконник, который я не рисовал, но он появился сам по себе, и уселась, вылизывая лапку.
Я был просто ошарашен.
- Только что ты создал шедевр, - улыбнулся Горин. - Поздравляю!
- А ты не проверил и те высохшие краски, что принёс старик? - спросил я, немного отойдя от изумления. - Кстати, а что с ним было дальше? Он же говорил, что полностью разорился.
- Краски я проверил, конечно же. Но они обычные, к тому же слишком старые, чтобы ими рисовать. А старик... Выяснилось, что не зря я не помнил старика. На первом этаже никто не жил давно, дверь, оказывается, была заколочена. Я так и не смог хоть что-то узнать о нём.
- И что ты дальше собираешься делать?
Горин улыбнулся и пожал плечами: - Да не знаю. Пожалуй, поселюсь на тихом острове в океане, и буду... учиться рисовать.
В дверь моего кабинета постучали. Я и забыл, что у меня на сегодня ещё один контракт с рыболовецкой компанией.
- Ну, всё, прощай, друг, удачи тебе!
Горин пожал мне руку на прощанье, и вышел из кабинета, пропуская в него визитёров с деловыми папками в руках.
Встречая и рассаживая партнёров по бизнесу за рабочим столом, я убрал в сторону чашки и салфетки с живыми картинами, и только тогда заметил старенький карандашный огрызок, забытый Гориным.