эссе
За обедом жена ударилась в воспоминания о своем родстве с когда-то весьма многочисленным кланом Глебовых. В нашем селе он был весьма заметным. Занимал подряд пять или шесть хат. Старожилы села рассказывали, что летом по утрам из этих хат с шумом и криками выскакивали на улицу после завтрака десятки детишек.
Потом, после революции и Гражданской войны, семьи Глебовых разделились, расселились и утратили свою многодетность. И по численности, и по семейным традициям стали, как все.
Жена вдалась в воспоминания вот по какому поводу. Совсем недавно, не в далекие прошлые, а в нынешние времена в наше село приезжали Глебовы из одной страны Южной Америки. Они искали своих родственников. Выясняли все дотошно, чтобы найти самых близких из своего рода. Им оказался один парень, которого никто и не считал по близости и характеру самым достойным наследником Глебовых.
Зачем заграничным представителям, в когда-то считавшемся одним из мощнейших по численности родов в селе, так тщательно выбирать самых близких своих родственников, жена не знала. Но имела некоторое родственное отношение к этому семейству. Отсюда и ее интерес к приезжавшим иностранцам. Приезжавшие, как убеждена моя супруга, были далекими потомками от бывшего в нашем селе попа Глебова. Вероятнее всего, этот священник либо сразу после октябрьских событий, либо после Гражданской войны эмигрировал из России. Как уж он добирался до Латинской Америки, теперь никому из русских Глебовых не известно. Но поселился он там уже в русской эмигрантской общине. По всей вероятности, служил там священником и своим потомкам много рассказывал об оставшихся в России родственниках, о нравах и традициях глебовского рода. Тем самым привил им интерес к жившим в Советском Союзе родственникам.
Пришли времена, когда упростились сношения людей, живущих на других далеких континентах, но тянущихся друг к другу в силу своих родственных чувств и традиции из веков. Теперь они могут со своими близкими по крови поддерживать родственные связи свободнее, чем это было раньше. И латиноамериканские Глебовы прибыли в наше село. Они не только повидались с российскими однофамильцами, но и теперь поддерживают с ними контакты. И вся эта история воспринимается как нечто достойное и благородное.
Потом жена вдруг внимательно вгляделась в мое лицо и спросила:
– А помнишь, ты мне как-то рассказывал еще, в первой своей редакции, как один наш русский, который женился на англичанке, а потом установил связь со своим братом из какого-то села?
Я уставился на свою жену с диким удивлением. Ничего подобного мой склеротический черепок уже не содержал в своей памяти. Даже показалось, что жена что-то перепутала, и рассказывал ей эту историю совсем другой человек. А ей теперь приблазнилось, что это был я.
После обеда прилегли немного отдохнуть. Жена – в спальне, я – в зале на диване. Только подремать, как обычно, у меня не получилось. Все копался в памяти, которая стала дырявой. Хотя что-то такое, вроде бы, отыскалось в склеротических клетках мозга. В те годы я работал ответственным секретарем в районной газете Воронежской области. И в памяти вроде всплыло, что кто-то приходил к нам в редакцию, и что-то подобное нам рассказывал. Но что рассказывал, о ком рассказывал – тьма тьмущая.
И вдруг что-то более конкретное стало прорезываться. Никто к нам в редакцию не приходил. Был год подготовки к юбилею Великой Октябрьской социалистической революции. Мы, районные газетчики, искали подходящие к теме материалы. И мне кто-то рассказал, что в их селе есть очень уж подходящий материал на злободневную тему. Кто меня надоумил поехать за этой темой, убей – не помню. И теперь, похоже, уже не вспомню никогда. Но то, что я туда поехал, и что беседовал с нужным мне человеком, в памяти всплыло. Хотя вспомнилось, вероятнее всего, может, десятая, а, может, и сотая часть из нашей тогдашней беседы.
Только вот рассказ мой будет обеднен еще одной немаловажной потерей. В нем нет ни одной фамилии, ни одного имени. Теперь я жестоко осуждаю себя за то, что ничего не записывал из интересных событий, которые случались в моей газетной практике. Тогда представлялось: подумаешь, районный газетчик. Что на нашем самом низком уровне может произойти, о чем можно, потом, через многие годы написать воспоминания, а еще невероятнее, книгу. Из районных борзописцев, как мне тогда казалось, Василий Песков, Борис Стрельников, Тимур Гайдар не выйдут. И не могли выйти. Может, и так. Только вот теперь чувствую всю ущербность рассказываемого мной о том далеком случае. Были бы записи, был бы более интересный, более насыщенный, более точный, а, следовательно, и более объективный материал.
По тогдашней традиции первым делом я зашел к секретарю парторганизации колхоза. Рассказал ему, зачем к ним приехал, и попросил познакомить меня с нужным мне человеком. Естественно, пришлось рассказать партийному лидеру, зачем мне этот человек понадобился. Он задумчиво помолчал и потом сказал мне примерно следующее. Жили, мол, себе люди в селе мирно и спокойно. А как завязалась эта переписка, так бывшие фронтовики нет-нет, да и подкусывают отца и сына в пылу возникшей размолвки этим английским родственником.
«Ну, да ладно» – сказал мне секретарь парткома, – «Пойдем я тебя познакомлю с нашим токарем». Познакомил, и тут же ушел по своим делам. Я рассказал токарю о цели своего приезда. Он погрустнел, стал на меня пытливо поглядывать. По всему чувствовалось, что нашей встрече он совсем не рад. Но я терпеливо ждал. Тогда токарь тяжело вздохнул и выдавил из себя:
– Ну что с вами поделаешь?
Он положил держатель электродов на свой рабочий стол и пошел к заведующему ремонтной мастерской отпрашиваться с работы. По его словам, нам предстоял разговор деликатный и длинный. Для этого нужно уединение. А в мастерской людей полно. Какое уж тут уединение.
Токарь вскоре возвратился и повел меня к себе. Он жил с родителями в довольно красивом просторном доме. Но мой собеседник предложил нам обосноваться для беседы во времянке, уютном миниатюрном помещении во дворе. Токарь объяснил мне, что тут нам никто мешать не будет. Мы зашли туда. Там было чистенько и все аккуратно расставлено. Лишнего ничего нет. Все компактно. Но тесноты не чувствовалось. Токарь предложил стул, на другой сел сам и открыл дверь миниатюрного холодильника. Оттуда он достал бутылку водки. Увидев мой взгляд, в котором читалось несогласие, токарь сказал, что у нас предстоит очень доверительная беседа. На сухую она у нас будет слишком уж официальной. Этого ему очень не хочется.
Но я собирался вести запись и потому от выпивки во время беседы отказался. Сказал, что, если он настаивает, можно будет промочить горло после нашего разговора. Токарь встал и пошел в дом. Оттуда он принес бумажную папку и сказал, что в ней несколько писем от брата. Но он начал разговор о том, как его старший брат оказался в Англии. У них была большая разница в возрасте. Когда токарю исполнилось всего два годика, брата призвали на срочную службу в армию. Это случилось в начале 1941 года. Служить он попал во Львов. В первых же боях его часть была разбита. Брат попал в плен. Его в числе других военнопленных направили на западную границу рейха на угольные шахты. Там он и проработал всю войну. Как брат теперь написал в своих письмах, это была не жизнь, а настоящий ад. Расстреливали и вешали за каждую незначительную провинность. Но брату светила счастливая звезда. Весь этот ад ему удалось пережить. И только, когда уже был открыт второй фронт, во время бомбежки американской авиацией брат получил ранение в грудь бомбовым осколком.
Но ему и тут повезло. Вскоре в заштатный город, в котором был их лагерь, вошли английские воинские части. Брата, как пленного из союзной страны положили на лечение в военный госпиталь. Там его поставили на ноги. И там же в него по уши втюрилась английская медсестра госпиталя. Как говорили многие старожилы их родного села, брат токаря был красив лицом и статен фигурой. На него в селе до призыва многие девушки поглядывали с явным ожиданием.
Когда война закончилась, встал вопрос о возвращении наших военнопленных на родину. Медсестре такой вариант был поперек горла. Она привела английского офицера из спецслужбы. Этот спецслужбист доходчиво брату объяснил, что после возвращения в Советский Союз его отправят в концентрационный лагерь. Только теперь уже в советский. Так что если он не желает продолжить свою жизнь за проволокой, надо оформить брак с медсестрой и просить английского гражданства. Что брат и сделал. Так что после окончания войны он стал гражданином королевства Англии.
По всему было видно, что токарь заметно разволновался. Он достал из кармана пачку сигарет и нервно закурил. Наше молчание длилось, пока сигарета не была докурена. И его рассказ продолжился. Долгие годы о брате никаких сведений не было. Да их в семье и не ждали. В самом начале войны родителям пришла бумага о том, что их сын пропал без вести. За годы войны родители привыкли к мысли, что старший сын погиб. И ждать его у них не было никакой надежды. Так шли годы. Потом уже в брежневские годы из местной милиции позвонили и сказали, что на имя отца пришла повестка из областного отделения КГБ. Возникли вопросы по поводу старшего сына. Отец к тому времени уже был больным человеком. У матери от такого странного и неожиданного известия так прихватило сердце, что ее спешно положили в больницу. Выход был один, ехать в областной центр ему, токарю.
В нашем разговоре он откровенно признался, что и сам сильно перетрусил. Еще со сталинских времен эта суровая и серьезная служба наводила на советских людей трепет. Этот страх еще долго сохранялся в людях. Вот и мой тогдашний собеседник от этого вызова в областной центр ничего хорошего не ждал. Брата, по всем статьям, уже много лет нет в живых, а у кагебешников возникли какие-то вопросы. Но деваться некуда, и токарь поехал в областной центр. Пришел в местное отделение КГБ в точно назначенное время весь натянутый, как струна. Только встретил его офицер спецслужбы вполне благожелательно. Он представился, предложил сесть. Расспросил о здоровье родителей и выразил сожаление, что их повестка так отразилась на здоровье матери токаря.
Потом перешел к делу. Он крайне удивил своего посетителя известием о том, что его брат не погиб в сорок первом, как считали все его родственники. Он жив и здоров. Проживает в Англии. И вот написал письмо своей русской семье. Офицер ухмыльнулся и добавил, что они с посланием старшего брата поступили нетактично. Они его вскрыли и прочитали. Ничего не поделаешь. Есть деликатные требования на этот счет. Прежде чем передать это письмо по адресу, служба КГБ тщательно проверила послужное прошлое старшего брата. Ничего преступного в нем не нашлось.
– Так что можете спокойно переписываться со своим английским братом, – сказал офицер КГБ. – Просьба только одна: писать в письмах правду. А то находятся такие, у которых есть переписка с зарубежьем, и они все плачутся на нашу бедность и просят прислать всякое западное тряпье. Стыдно становится за таких людей.
Токарь возвратился домой успокоенным. Прочитал письмо английского брата родителям. И переписка завязалась. Только складывалась она довольно странно. Во-первых, английский брат плохо ориентировался в обстановке, которая к тому времени была в Советском Союзе. Он помнил, как в нем жили до войны. И, по его представлению, все так и осталось в неизменном виде.
Токарь протянул мне письмо:
– Вот почитайте, как ему виделась наша жизнь.
Я углубился в чтение. Письмо меня просто поразило. Старший брат писал, что вот он возвратился из рейса. В своем английском городке он работал шофером. Теперь вот после ужина включил.… И старший брат, считая, что люди в СССР и понятия не имеют о телевизоре, начал объяснять, по чем он смотрит английские последние известия. Он разжевывал все до мельчайших мелочей. Англичанин просил своих родителей представить, что они пришли в правление колхоза посмотреть кино. В самом большом кабинете колхозной конторы окна закрыты чем-то вроде большущей простыни весьма сомнительного белого цвета. За спинами зрителей кино стоял киноаппарат. Колхозники довоенного периода с жадностью смотрели в таких условиях фильмы.
А вот английский их сын сейчас сидит в своей квартире. Сидит на удобном диване. Может, даже лежит. На тумбочке у стены стоит очень красивый полированный деревянный ящик. Его сторона, обращенная к дивану, стеклянная. Это экран, на который жадно пялились перед войной родители. Вот и брат англичанин так смотрит в красивом ящике и кино, и спектакли, и обычные информационные телепередачи.
Я дважды перечитал это письмо. Не верилось, что человек, принявший английское гражданство, искренне написал это свое письмо родителям. Как-никак Англия – одна из самых цивилизованных стран в мире. Неужели жители королевства серьезно воспринимают именно такое видение о жизни в Советском Союзе? Тут и пошутить, посмеяться даже не потянет. Тут можно лишь предположить серьезное поражение умственных способностей.
И я спросил у токаря:
– Что же ты написал брату в Англию?
Он мне ответил:
– Написал одним предложением: телевизор в твоем родном доме мы давно смотрим.
Токарь продолжил уже для меня. По его мнению, брат живет в капиталистической стране. Работает изо всех сил, чтобы на семью заработать. Вряд ли он так уж часто смотрит свой телик. А уж газеты и книги совсем не читает. Некогда ему. Потому у него такие дремучие представления о жизни в Советском Союзе.
Мы тогда продолжили читать письма из Англии. По ним можно было предположить, что принявший английское гражданство бывший советский человек изо всех сил старается бодриться. Ему очень хотелось убедить своих отца с матерью и брата, что он сделал правильный выбор. Он в сравнении с ними крупно выиграл. Ибо его жизнь гораздо больше обеспечена благами, чем у его близких родственников в их родном селе.
Часть писем рассказывала о сыне английского родственника. Его потомок в британском городке отлично играл в регби. Он ведущий в команде. На него местные зрители делают солидные ставки.
Я спросил у токаря, что он думает по этому поводу. Тот ответил:
– По моему представлению, дети есть дети. Где бы они ни жили. И в СССР, и в Англии, и на Мадагаскаре. Вот у меня оболтус вместо того, чтобы деду с бабушкой помогать на огороде, днями на речке. То рыбу ловит, то в жаркие дни из воды не вылезает. Купается. А то, что брат своим сыном хвалится, ну что ж. Всякая сова своих совят хвалит.
Довод, конечно, не всеобъемлющ. Но тогда он мне показался убедительным. Продолжили читать письма. Дальше английский водитель по перевозке самых различных грузов, судя по письмам, стал присылать своим родственникам посылки. Все вещи были капроновые. В то время капрон уже и в Советском Союзе большим спросом перестал пользоваться. Советские люди убедились, что эта продукция не удобна, и для тела не подходящая.
Но цвета вещей, присылаемых из королевства, были такие яркие и такие красивые на вид, что токарь не отвергал благодеяния брата. Он щедро раздавал родственникам и знакомым эти присланные диковинки. Потом желающие принимать эти подарки стали исчезать. И токарь написал брату письмо с благодарностью за присылаемые из Англии вещи. Предложил больше ничего не присылать. Он всех уже одарил. И больше желающих на заморские диковинки не находится.
И снова брат из королевства удивил своего младшего родственника из колхозной деревни. Он написал, что высылал капроновые вещи вовсе не для того, чтобы их дарили направо и налево. Он предполагал, что отец и брат продадут присланные диковинки из Англии, а за вырученные деньги купят себе пива.
Токарь этим письмом был потрясен до предела. Он прямо и, возможно, грубо написал заботливому брату, что в их селе пиво люди возраста их отца не очень-то обожают. Считают, что вода, она и есть вода. Пожилые его бывшие земляки предпочитают водку. И они с отцом в день получки токаря и по выходным дням покупают бутылку водки. Иногда, по настроению, выпивают и больше. И их семейный бюджет от этого нисколько не страдает.
Токарь по этому поводу поведал мне вот что. Видать, старший брат, понял, что его похвальбы о богатой жизни в Великобритании на родственников не произвели никакого впечатления. И англичанин сменил тон в письмах. Он вынужден был признаться, что на широкий загул по случаю больших праздников денег в его семье не имеется. Он посетовал, что крепкое спиртное в Англии довольно дорогое удовольствие. Поэтому в целях экономии англичанин перешел только на вино.
И снова пришлось горько пожалеть, что не вел никаких записей в годы газетной работы. В тогдашних письмах из Англии было много фактов, которые были убедительным доказательством, что в цивилизованном капиталистическом мире далеко не у всех жизнь такая уж сладкая. У многих по усам текло, а в рот не попадало.
С самого начала нашего чтения писем из Великобритании с токарем его родители зашли во времянку. Сели на стулья у входной двери. И словно окаменели в каком-то страшном напряженном ожидании. За все время они не произнесли ни единого слова. Когда чтение писем закончилось, мы с токарем поговорили о разных разностях, которые не имели к переписке никакого отношения. Чего греха таить, мы с токарем с большим аппетитом выпили по стакану водки и закусили очень вкусной яичницей со свежим салом.
Потом отец с матерью так же, молча, встали со своих стульев, и вышли из времянки. Токарь внимательно впился в мое лицо взглядом:
– Видели?
Я ответил тоже одним словом:
– Видел.
Токарь свел руки на груди:
– Я вас очень прошу. Не надо этой публикации. Лично меня она бы нисколько не трогала, не беспокоила. Может, я нехороший человек. Но я своего брата никогда не видел. У меня к нему родственные чувства какие-то отстраненные. Никак не могу для себя определить, наш он родственник, или в нем уже давно английская кровь
Но вы видели, с какими лицами сидели тут мои родители? Мать опять, того и гляди, попадет в больницу. А в ее возрасте это очень плохой вариант. Для меня может очень печально кончиться. Может, не надо? Может, потом, когда-нибудь, когда родители упокоятся на кладбище? Тогда для них будет все едино.
Я и сам вполне определенно видел, насколько были встревожены и напряжены отец с матерью. Тогда я был совершенно уверен, что этот материал читатели встретят с большой шумихой. Или, как теперь говорят, стал бы большой сенсацией. Да только нельзя же так с пожилыми людьми. Случить чего, потом сам себя всю жизнь казнить будешь.
И я токарю сказал:
– Ты меня убедил. Не буду я писать этот материл. Ни сейчас. Ни потом. Зачем теребить семейное горе?
Токарь весь засиял:
– Как же вы мне душу освободили! Давайте добьем бутылку. Тогда уж вы и поедете.
И мы ее добили. И расстались, оба с легкими сердцами, довольные друг другом.