Сколько десятков лет унеслось после службы на флоте, а всё вспоминал тот случай. А сегодня вдруг стало как-то неловко. Может, сам уже стал похожим на Никадима, а, может просто, что-то изменилось в жизни. Скорее всего. Ведь узаконили же праздник для мужиков - 23-е февраля!
Как сейчас помню, говорили "старички": «Какие вы моряки, если на "губе" не сидели?» Может так, а может не так. Это сейчас соображаешь, а тогда думалось о другом. Что, выходит по теперешнему: - тот не мужик, кто в тюрьме не сидел? Я бы не сказал. И всё же, как ни суди, а на гарнизонную гауптвахту угодил, как раз в конце мая.
Стояла несусветная жара. Именно в этот период и познакомился я с мичманом Никадимом Седовым, начальником гарнизонной гауптвахты. Здоров был мужик телом, не сойти мне со своего места. Припомните, в старых фильмах показывают революционных матросов. Вот и этот - косая сажень в плечах, а кулаки, что отбойный молоток. Да и суров был, чуть что- дополнительных пять суток обеспечено и "Вася не чешись". Боялись его и уважали - одновременно.
Я уже отбыл трое суток из объявленных мне десяти, как караульные выстроили нас на территории гауптвахты. Минут через пять появился Никадим в сопровождении начальника караула. Отобрали из общей массы троих, в том числе и меня. Начальник караула поставил перед нами задачу: - Пойдёте с мичманом Седовым, поможете картошку посадить в огороде. Чтоб у меня всё чин - чинарём было. Конвойный, вперёд.
Усадьба мичмана располагалась метрах в двухстах от гауптвахты, на небольшом косогоре. Что роптать на судьбу, коли проштрафился? Остаётся только выполнять.
Достали из подпола картошку, сносили на огород. Пот градом. Ну, думаю, чтоб тебе, Никадим, провалиться сквозь землю с твоей картошкой. Пока первую половину огорода садили, мичман ковырялся рядом на грядках, искоса наблюдая за нашей работой. Решив перекурить, спросили разрешение.
-Курите, - бросил Никадим, а сам, поднявшись, пошёл в сторону дома.
-Конвойный, присмотри, мне пора службу поправить. Окончите посадку, инвентарь сложите в углярку.
Пока курили, заметил помойку, на которую Седов валил мусор, золу и всё ненужное в обиходе. Меня осенило. И откуда только взялось. Я к мужикам. Дескать, так и так. Нужны консервные банки и побольше.
-Зачем?
-Потом, мужики, потом. Время дорого.
-А конвойный?
-Беру на себя.
«Ну, держись, Никадимушка, будет тебе осенью картошка, в закрома. Рабовладелец нашёлся. Боишься жир свой растрясти», - ворчал я, заталкивая в консервные банки картошины. Сообразив, что к чему, мужики стали помогать. Управились быстро. Ещё быстрее засадили остаток огорода. Картошку, что осталась, высыпали в выкопанную у ограды яму и аккуратно заровняли, так, чтоб комар носу не подточил. Собрали ведра, лопаты и, как было велено, понесли к углярке, а тут из избы вышла жена Никадима. Что, мол, ребятушки, осилили?
-Всё, бабуся, всё, - отмахнулся я. - Упарились, сил нет. Чего-нибудь испить бы.
-А квасок будете?
-Не откажемся.
В течении лета очередники занимались прополкой картошки, окучиванием. Глаз Никадима радовался. Ботва была сочной, толстой. Цвела картошка, как никогда.
Прояснилось всё по осени, когда дармовая рабочая сила с гауптвахты начала копку картофеля. У Никадима волос на голове встал дыбом, когда увидел кучу консервных банок у себя на огороде. Рассказывали, что было, что было... Многие, сидевшие в тот момент на "гарнизонке", схлопотали дополнительные сроки. Лишился мичман части своего урожая. Полютовал, полютовал, а делать- то, нечего. Близок локоть, а не укусить.
Слух о Никадимовой картошке разлетелся по округе. Стало жалко мужика. Хотя вряд ли это могло пошатнуть его хозяйственные устои. Остатки пищи с гауптвахты исправно доставлялись на его двор. Подумалось, небось, ещё где-то участок держит, благо армейская сила на халяву…