Пространство и время иногда имеют свойство образовывать петли и причудливые узоры… Во время прошлой поездки по транссибирской магистрали я читала «Доктора Фаустуса» Манна, в этот раз мне довелось под стук колес прочесть повесть Кортасара «Преследователь». Название наводит на мысли о каком-нибудь охотнике или ковбое, но нет… Повесть эта о великом джазовом музыканте, у которого, как и у героя Манна есть реальный прототип. У этих двух героев вообще масса сходных черт: оба больны душевно и физически, оба гениальны, за тем и за другим тянется шлейф какого-то темного обаяния, покоряющего слушателей, но делающего носителей жертвами собственного пути… Образ творца в обоих случаях выведен предельно контрастно, но со всей исповедальной искренностью, так как повествователем назначен ближайший друг и биограф великого музыканта. Разные эпохи, страны, стили музыки… Один и тот же крест: мучимый собственными внутренними демонами, гений берет на себя все грехи сытого общества, листающего его биографию и прослушивающего с ученой ленцой его творения, выдавленные вместе с кровью и гноем из никогда не заживающих стигматов грешного и несчастного человека, пожелавшего прыгнуть выше себя самого, разгадать тайну времени, доказать богу, что человек чего-то стоит…
Впечатление от торжественного опуса Манна было в свое время очень сильным,
но повесть Кортасара меньше чем в сто страниц оставила даже более глубокий след. Именно сквозь призму слова музыка проникла к самым древним моим началам, воззвала к моим сверхчеловеческим инстинктам: к стремлению преодолеть смерть и продлить бытие или хотя бы предельно обострить момент последнего прыжка ради одной смутной надежды на мгновение полета перед падением в Ничто. Джазовый саксофонист Картер (прообразом его стал великий Чарли Паркер), в бреду своем бродивший по полям, в которых единственными семенами грядущего были тысячи урн с человеческим прахом, приносивший в студию звукозаписи сухие листья и разбивавший вдребезги свои саксофоны показался мне моим черным братом.
И Манн и Кортасар поставили своих героев перед главным выбором: умирать, медленно и бесславно впадая в Лету одним из миллионов ручейков, или жить. Для художника слова «творить» и «жить» – синонимы. У них один корень: пусть не грамматически, но сущностно они берут начало из одного источника. Быть может, без встречи со смертью невозможно творческое взросление, быть может, только прошедший через эту точку бифуркации художник может однажды достичь зрелости и перейти от этапа юношеского самолюбования к этапу подлинной самоотдачи. Пусть истина всегда ускользает, но не искать ее – значит самому себе подписать смертный приговор. Только позволив священному огню постоянно сжигать себя, художник становится в один ряд с мессиями этого мира. Масштаб мессии в этом случае – лишь частность. Можно одному единственному человеку на земле помочь не потеряться в море иллюзий, одним только стихотворением или песней разбудить чью-то жажду свободы, любви или правды… Этого вполне достаточно. Но даже малое чудо возможно, лишь когда собственный путь художника был наполнен чудесными претворениями крови в вино и плоти – в хлеб.
По своей сути творчество – есть непрекращающаяся эпифания, но этот процесс часто сопряжен с необходимостью жертвовать собой. Не об этом ли повествовали нам в метафорической форме мифы всех времён? Прометей, отдавший своё сердце, но добывший огонь; Орфей, при жизни спустившийся за своей любовью в Аид; Данте, повторивший его путь (только мета-мифологическая парадигма сменилась и Аид разделился на этажи); Один, повешенный на мировом древе и ночи напролет бредивший ради того, чтобы возможно было позже стройным алфавитом из чуть более, чем двадцати символов выразить бездну всего сущего; бард Талиесин, прошедший путем зерна, чтобы поделиться с людьми своим великим даром..? Этот ряд можно было бы продолжать бесконечно. В нем окажутся поэты, музыканты, и сказители всех континентов и исторических периодов, так или иначе, повлиявшие на ход мировой духовной истории. Смерть или ее предельная близость становится формой инициации художника, превращая его в пророка. Оценён ли этот пророк своим отечеством и своей эпохой – не так уж важно…
О книге можно сказать, что она вполне состоялась, когда даже вскользь обозначенные в ней темы и смыслы порождают в душе читателя настоящий отклик, заставляют его размышлять, идти по намеченной автором траектории самостоятельно дальше – к себе самому, к своим собственным ответам… В этом магия искусства. В своей повести «Преследователь» Кортасар, казалось бы, предельный реалист, никакого налета мистики… Но почему-то снова все, что я знала о латиноамериканских магах, шаманах и писателях выливается в один долгий момент тишины после прочтения, настраивая мой маленький портативный приемник на волны с другой стороны. Стоит ли говорить, что после этой книги я никогда не смогу слушать джаз, как прежде..?
2018