У Маштакова было лоснящееся лицо, жирные соломенные волосы и вечно мелко дрожащая левая рука. Мятые фиолетовые брюки и штиблеты цвета детской неожиданности, которые раздражали его коллег по КБ.
Бюро принадлежало механзаводу небольшого южного портового городка Приморск. Валентин Маштаков носил роговые старомодные очки с закреплённой на них белой резинкой от трусов. Усики а ля Адольф придавали его и без того невыразительному облику почти комическое выражение. 1981 год. Социализм доразвивался до того, что зарплату сотрудникам КБ не выдавали месяцами. Тем не менее Маштаков умудрялся гореть и на этой тухлой работке. Семь патентов всесоюзного значения. Три из них внедрили в порту Приморска. Что-то касающееся оптимизации погрузочно-разгрузочных работ. Жена Маштакова, Вера, пилила и донимала его постоянно. Те, крохи, которые он приносил домой, уходили почти все на пропитание. Детям новых вещей не покупали уже второй год. А их у самородка-рационализатора было аж трое. Двое пацанов, семи и двенадцати лет и девятилетняя Маришка.
Стоял знойный август 81-го года. В отпуск идти не было смысла и Маштаков не отходил от чертёжной доски, то и дело прицокивая языком и приподнимая очки. Отделу поставили задачу: разработать для литейного цеха новый мудрёный узел. Старый всё время ломался. Или сплав был никудышний, или оператор бухой. Как бы то ни было на транспортере вечно выскакивал валик, отвечающий за перенос отлитых деталей на новый уровень.
— Валик мастырит валик, передразнивала Маштакова стажёр Лидочка Конецкая и совершая локтями муфтообразные пассы, лыбилась своим очаровательным брюнетистым личиком.
Семён Исаевич Кац, начальник Бюро только устало вздыхал и неопределённо кивал седой крупной головой в сторону пыльного фикуса в углу. Четвёртый и пятый сотрудники КБ, Женя Сапунов и Колька Могильный вечно бегали на перекуры в туалет. Возвращаясь, с ленцой становились к своим кульманам с рейсшинами и перемигивались с симпатичной Лидочкой, чья пятая точка в фирменных рэнглерах за двести деревянных весьма аппетитно мелькала по просторному и неухоженному бюро. Закипал аллюминиевый электрочайник. В разнокалиберные чашки разливался душистый грузинский чёрный чай. Трещали сушки.
А Маштаков, словно живущий на другой планете, противно шипел линейкой по испещрённому кох-и-нором листу ватмана.
Подошло время обеда и Валентин, выдувший не меньше литра кипячёной воды прямо из горла того самого аллюминиевого чайника, оторвался от своего волшебного станка и засеменил в wc.
Чуть не треснулся блестящим лбом об аляповато окрашенную в цвет недослоновой кости туалетную дверь с болтающимся на ним символом человека писающего, вырезанного из чёрного плексиглаза. Почти подбежал к писсуару и ударил прозрачной упругой струёй в изъеденную ржой ракушку. На её замызганном бочку пасторально залипла мокрая сотенная купюра, - бежеватая, с Ильичом.
Маштаков забрызгал брюки и только тогда, когда застёгивался, упёрся расфаренными зенками в дензнак, словно увидел не деньги, а зеленого человечка из глубин недоосвоенного космоса.
Осторожно взяв зеленую бумажку кончиками большого и указательного пальцев, вибрирующими мелкой противной дрожью, аккуратно поместил её в видавший виды дерматиновый бумажник, спрятав его в карман старомодного коричневого пиджака.
Еле дождался шести вечера. Обычно засиживался до семи-восьми, но 13 августа, 1981-го, в пятницу, изменил своим привычкам и поспешил домой.
Вера кинула на широкую тарелку позавчерашний шницель с макаронами и молча удалилась в спальню. Маштаков закинувшись нехитрым ужином, включил утюг и расстелил прямо на кухонном столике «Правду».
Достал сотенную и как следует выгладив, спрятал её в том «Отверженных» Гюго. А в обеденный перерыв следующего дня побежал в сберкассу, в центре городка и поставил «подарок судьбы» на книжку.
Семья Маштакова ютилась в двушке уже лет десять. План по улучшению жилищных условий созрел молниеносно. К 1997-му на счету у 48-летнего Валентина Маштакова было уже пять тысяч долларов.
Уже давно он не работал в «легендарном» КБ и августовским вечером 1998-го года возвращался с новой низкооплачиваемой работы. По дороге забежал в ту самую кассу и снял всю сумму. Денег как раз должно было хватить для первого взноса на вожделенный трёхкомнатный кооператив в центре Приморска. В октябре 1998 за доллар США давали почти 16-ть рублей. Однако многие банки разорились и рублёвые вклады сгорели.
Маштаков в 1997-м переоформил свой вклад на валютный и теперь нес его под сердцем, в том самом дерматиновом бумажнике, набитом сотенными долларовыми купюрами.
В тёмной арке, в ста шагах от его хрущёбы дорогу ему перегородили трое.
Все в капюшонах. Лиц не видно. С бейсбольными битами. Последовали короткие грамотные глухие удары. Маштаков едва выжил. Два месяца провалялся в больничке. Корейко из него не вышло.
Вере так ничего и не рассказал. А пенсионеру Семёну Исаевичу Кацу, бывшему сослуживцу, с которым я познакомился в христианской харизматической церкви «Слово веры», выложил всё, как на духу.
— Одного не пойму, Семён Исаевич, сокрушался Маштаков, откуда та злополучная советская сотка появилась на писсуаре нашего КБ?
— Чудны дела твои, Господи!.. Я тепло обнял Каца и процитировав ему Киплинга в переводе Маршака:
А. Я был богатым, как ражда.
Б. А я был беден.
Вместе: Но на тот свет без багажа
Мы оба едем.
Процитировав ему этот замечательный стишок своего любимого поэта, я, некогда незадачливый рационализатор КБ механзавода Приморска, а ныне подающий надежды литератор, Евгений Сапунов, поспешил на автовокзал.