Баранова выпустила кольцо сигаретного дыма.
Муж как обухом по голове — поделился новостью об уходе от нее – опытной матерой журналюги – к молоденькой начинающей журналисточке. В пятьдесят-то лет.
Она смотрела на Баранова и не могла поверить своим ушам.
— Баранов… Леха… ты что, серьезно?
Но что-то подсказывало ей, что все серьезно. То ли чемодан с торчащим из него носком, на котором сидел сам Баранов, то ли зажатая у него подмышкой энциклопедия с золотым обрезом (а раз он ее прихватил, то все более чем серьезно), то ли новый пуловер на его подтянувшемся в последнее время пузе.
Баранов пять минут назад выпалил, что полвека позади, а он влюбился; что полвека позади, а их дочь выросла и ничто их не связывает; что полвека позади, а жизнь идет мимо.
Про полвека Баранова уяснила прочно.
— Да, Натаха, я очень серьезно… — у него бегали глаза и дергались ноги в наполированных ботинках.
Первое, о чем она подумала – зря в молодости по его настойчивому указанию поменяла свою звучную фамилию «Соколовская» на приземленно-животноводческую «Баранова». С того момента все ее статьи и изыскания подписывались Барановой.
«Такая жертва… такая жертва была!» — подкатила волна гнева.
Она посмотрела на него – это ж был ее родной Баранов, с его сединой и помятым лицом, с его гастритом и хрюкающим смехом; но в нем появилось что-то неуловимое, что делало его теперь недосягаемым и обитающим в другом мире, возможно, этот пуловер цвета лаванды, который раньше он бы никогда не нацепил.
— Баранов, то есть что?
Он помолчал.
— То есть я ухожу…
— Уходишь? А я остаюсь? – она не могла поверить своим ушам.
— Ну, да, — развел он руками. – ты со мной не идешь.
— То есть ты меня теперь не любишь что ли? – ей казалось, что факт его любви – это аксиома. И вдруг она пошатнулась и развалилась.
Барановой захотелось, чтобы эта новость оказалась неправдой, чтобы Баранов сейчас рассмеялся и признался, что неудачно пошутил; чтобы они затолкали чемодан обратно на антресоль и под бутылочку вина досмотрели сериал. Но Леха чемодан не убирал и в шутке не сознавался.
— Поговорим завтра, — сказал он, поднялся и вышел за дверь. Она, прислонившись к стене, слышала, как лифт сначала шумно поднялся, потом увез его вниз.
Она все-таки открыла бутылочку вина, включила сериал. Сегодня фильм уже не казался таким захватывающим. Оцепенев, Наталья думала, что последние недели или месяцы ее муж жил параллельной жизнью. Как же так. И сериал он досмотрит где-то в другом месте.
***
Утро выдалось гадким.
Голова гудела от выпитого и в ней не укладывалась новость, преподнесенная мужем.
Да и муж ли он теперь?
Наталье казалось, что она робот, — механически ест, чистит зубы, одевается и заправляет кровать. Это все ненастоящее. Настоящая жизнь пойдет чуть позже.
Сейчас пауза.
Несколько дней пролетели незаметно, работа в редакции, два раза в неделю лекции будущим журналистам в институте, разогретый в микроволновке ужин, книжка, вино, таблетка успокоительного, тревожный сон.
«А что, вполне можно жить», — констатировала она.
Ужасной казалась мысль, что скоро все об этом узнают, дочь, друзья, знакомые, соседи.
«Это ж стыдно, что муж от тебя ушел. Ты состарилась и не справилась», — заключила она и записалась в бассейн – так крепче спится и меньше свободного времени.
***
Через три недели позвонила из Питера дочь Дина.
— Мам, вы там с ума сошли?!
— Дина, я ни при чем. Твой отец меня огорошил еще больше, чем тебя, — она затянулась сигаретой, закатив глаза.
— Ты что? Ты что?… Ты его довела? Почему он так решил? – нервничала дочь.
— Дина, ничем я его не доводила, что ты городишь? Откуда я знаю, что у него в голове? Он сказал, что влюбился, при чем тут я?! Люди иногда разводятся, как ты наверняка слышала к свои тридцати годам…
– Я приеду в эти выходные, мама.
— Нет, прошу, пока не приезжай… Зачем? Мне надо прийти в себя… А он вообще не знаю где. Договаривайся с ним сама. Приезжай через месяц, например.
— Мам, ты что, не хочешь меня видеть?… – голос Дины дрогнул.
— Диночка, дорогая, я тебя люблю, ты моя милая дочка. Но у меня проблемы, как у женщины, дай побыть одной, прошу. Я не повешусь. И любить тебя не перестану. Я в полнейшей прострации, дай приведу себя в порядок… приезжай через месяц, правда?
Дина порыдала в трубку. Наташа подумала, что это так неуместно и утешать впору ее саму, но невозможно сказать об этом собственной дочери. Она выкурила три сигареты подряд, выслушала дочь и попрощалась.
***
В редакции новость тоже все-таки узнали.
Главный редактор Семенов вызвал Наталью в кабинет обсудить статью. Когда она поднялась со стула, спросил:
— Вы что… с Барановым того… разводитесь что ли? – исподлобья спросил он.
— Да, — на пожала плечами, — похоже на то.
Стояла у двери и не знала, что еще сказать.
— Печально, — пробормотал Семенов. – Столько лет женаты.
— Бывает… — вздохнула она. – Все уже ведь знают?
— Да, — кивнул он, — держись, Наташка.
- Держусь.
***
Дочь позванивала и плакала в трубку.
— Дина, пять лет тебе что ли? Ну, разошлись и разошлись… представь, что ты об этом не в курсе и не расстраивайся. Мы же не умерли… — она не знала, чем еще можно подбодрить дочь.
Дом превратился в склеп. Ей казалось, что он вот-вот придет с работы, что вот-вот позвонит. Было странно готовить завтрак на одного, было грустно осознавать, что он не позовет ее из соседней комнаты.
Хотелось набрать его номер, но незачем. Они не разговаривали с того вечера, как муж преподнес новость о новой любви и его переезде.
Оставшиеся вещи так и висели в шкафу, одеколоны так и стояли в ванной, книги выглядывали из стеллажа.
До сих пор ей казалось, что он уехал ненадолго, например, в командировку. Скоро вернется, обнимет ее и скажет: «Натаха, а нет ли у нас чего-нибудь вкусного?».
Лежа перед сном в темноте, она иногда произносила его имя. Говорила «Алексей», и имя казалось чужим, как будто долго пролежавшим на пыльной полке, непривычным для языка.
Она повторяла: «Алексей, пошли спать» и засыпала.
***
К ней в офис пришел давний друг Пеньков, тоже журналист, когда-то учившийся с ней и Барановым на одном курсе. Наташка думала, что она, пожалуй, ему даже нравится.
— Привет, Дима, — улыбнулась она, обнаружив его в своем кабинете.
— Наташа, это правда? Как так случилось? – затараторил он, прикрыв дверь.
— Ты про наш развод? Да, правда, — она уселась за стол. – Как случилось? Ты что, никогда ни с кем не прощался? Видимо, надоела я твоему другу, вот и расстались. Дело житейское…
— Как же… вы ведь лет тридцать вместе прожили? – развел он руками.
— И что? – она прикрыла глаза. – Что вы все удивляетесь… Да, люди расходятся, не мы первые, не мы последние. Да, мне грустно, да я пью по вечерам. Да, дочь меня тоже достала. Нет, мы не общаемся с ним. Он сказал, что он влюблен и окрылен, сам ему и позвони.
Дмитрий сидел в кресле с озадаченным лицом.
— Вы мои давние друзья, я опечален…
— Я тоже опечалена. Я охренела, если не больше, вся моя жизнь раз-ва-ли-лась, — она добродушно уставилась на него, — Димка, мне статью позарез надо до вечера сдать, ты меня прости. Давай пообедаем с тобой что ли? Вот только сегодня я очень занята.
— Да-да… — рассеянно пробормотал он. – А может, послезавтра увидимся?
— Да, нормально, давай, жду звонка, чмок-чмок, иди сейчас, — она застучала по кнопкам ноутбука.
***
Утром позвонил Алексей.
Спросонья она уставилась на экран телефона и не могла поверить глазам.
Куча мыслей пронеслась в голове – может быть, он одумался, может быть, понял, что любит только ее одну, и еще много разных «может быть».
Разговор был коротким и сводился к тому, что Баранов нашел покупателя на их большую жилплощадь, после продажи которой они купят себе по квартирке, и тогда их ничего не будет связывать.
Она с комом в горле выслушала его предложения, на все ответила утвердительно. Потом поплакала полчаса.
Собираясь, окинула взглядом жилье, которое придется покинуть, и поехала на работу.
***
Послезавтра Пеньков сидел в машине в ее дворе, ожидая Наташу с работы.
Он увидел, как она подъехала, припарковалась и побежала к подъезду, стряхивая с шапки мгновенно налетевшие хлопья снега.
Пеньков смотрел на нее и думал, что со времен студенчества она не слишком изменилась – подростковая нескладная фигура, длинные руки и ноги, спутанные волосы. Да, они все не помолодели, но когда она улыбается, замечаешь только ее блестящие глаза. А огромные свитера и узкие джинсы, которые она надевала, еще больше делали ее похожей на подростка.
Она давно скрылась за дверью подъезда.
Дмитрий набрал ее номер на телефоне:
— Наташа, привет, ты дома? Я приехал, да, внизу. Можем пойти где-нибудь посидеть, могу к тебе притащиться, если удобно?
Она ответила утвердительно, Пеньков взял пакет с вином, закрыл машину.
***
Вечер вполне себе удался.
Пеньков, который сам два раза развелся, всегда любил бывать у них в гостях – здесь тепло и уютно. И пахнет супом.
Сегодня ему непривычно видеть Наташку одну, без сидящего рядом Баранова. Наталья грустна, но красива.
Сидит в кресле, согнув свои длинные ноги, острым локтем уперлась в подлокотник, держащие сигарету пальцы не толще самой сигареты.
— Хочу бросить курить, — сказала она.
Решительно смяла окурок в пепельнице.
— Ну, а ты как поживаешь, Дима? Я давно тебя не видела.
— Ничего нового, — пожал он плечами. – Работаю я там же на новостном сайте, мне все нравится. Объявился Круглов, пишу ему несколько статей. Из женщин в моей жизни только любимая дочь и нелюбимая бывшая жена, с которой я вынужден общаться. Живу как бобыль. Кстати, я кота завел. Думаешь, это старость?
Она засмеялась:
— Может, мне тоже завести кота?
— А что Баранов? С ним разговариваете?
— Конечно. Про развод и продажу этой квартиры. Покупатель приходил, остался доволен, сделка через неделю, — она вздохнула. – Не думала, что когда-нибудь отсюда перееду. Ну, или хотя бы не при таких обстоятельствах.
Пенькову стало еще грустнее. Теперь и он не сможет приходить сюда в гости, не сидеть ему на убаюкивающей кухне и не есть Наташкин суп.
— Так что буду собирать вещи… — подытожила она.
Выпили две бутылки вина.
— Наташка, ты собираешься с кем-нибудь встречаться?
— Ой, — махнула она рукой, — Дима, мне вообще не до этого… Уж не себя ли ты предлагаешь? – осенило ее.
— А что, я не подхожу? – он уставился на Баранову, подперев щеку кулаком.
Она пожала плечами:
— Да и не думала об этом. Я сейчас ни о каких отношениях думать не могу. И вообще, я тебя знаю сто лет как друга, как я могу оценить тебя по-другому?
— А вот мне ничто не мешало тебя и раньше объективно оценивать. Поэтому я и предлагаю свою кандидатуру.
Она всплеснула руками:
— Ой, Пеньков, сейчас до чего-нибудь непотребного договоримся! Времени уже второй час, шел бы ты домой по добру.
Пеньков улыбнулся, взял телефон и ушел в прихожую одеваться. Покачиваясь, надевал ботинки.
— Так, ты звони мне, Наташка, поняла? Вдруг что помочь надо с переездом. До сих пор мне не верится. Я все-таки надеюсь, что вы сойдетесь обратно и все будет по-прежнему.
— Как ты надеешься, что я сойдусь с Барановым, если ты только что мне себя в партнеры предлагал? – икнув, спросила Наталья.
— Я просто на что-нибудь надеюсь, на первое или второе, — он поцеловал ее в щеку и вышел за дверь.
***
Вещи были упакованы, мебель поделена.
Покупатель квартиры любезно разрешил пожить в ней на время поиска другого жилья.
Пришлось собраться с силами и нанять риэлтора, который рьяно взялся за дело и подобрал Наташе двухкомнатную квартиру.
За все это время она разговаривала с Алексеем раз пять.
Сходили в ЗАГС, где их быстренько развели. Выдали разноцветный бланк о записи акта гражданского состояния – расторжении брака.
«Почему он цветной? Он должен быть серым», — повертела она его в руках. С
Барановым вышли на крыльцо, разошлись в разные стороны.
Ей было обидно и жалко саму себя. Обидно, что он вдруг самостоятельно принял такое судьбоносное для обоих решение. Обидно, что разлюбил без предупреждения. «Хотя разве в таких случаях бывают предупреждения?» — грустно ухмыльнулась она.
***
Пеньков зазывал к себе в гости. Наталья купила торт и явилась к нему.
Симпатичный одинокий Пеньков и его симпатичный одинокий кот с обожанием смотрели на Наталью, как на символ возможной сытой и уютной жизни.
Кот терся об ее ноги, садился на колени и раскатисто урчал; Пеньков ходил вокруг нее ходуном, угощал всем подряд, пытался приобнять и потрогать за грудь.
Баранова прислушивалась к своим ощущениям – кот и Пеньков раздражения не вызывали, что уже было само по себе неплохо.
Она решила, что стоит обдумать идею завести кота у себя дома. Или Пенькова.
***
На работе – спасибо коллегам – никто про развод не спрашивал, но и про мужа перестали интересоваться.
«Какие тактичные, даже странно», — удивилась Наталья.
Ходить в институт и читать лекции на журфаке перехотелось. Баранова стояла перед аудиторией и думала:
«Вдруг журналистка, с которой сейчас живет Баранов, сидит прямо передо мной? Разглядывает меня… смеется… тьфу…».
Она даже хотела отказаться от чтения лекций, но дочь и Пеньков ее переубедили.
Наталья продолжала преподавать. После занятий надевала плавательную шапочку и носилась туда-сюда по глади бассейна.
***
Покупка квартиры и переезд произошли стремительно.
Наталья сидела в пустой просторной комнате, обои в которой были переклеены уехавшей вчера бригадой.
Она старалась не смотреть на свалку коробок, которые нужно разобрать.
Квартира ей нравилась. Но прежняя квартира и семейное положение нравились больше.
Она поплакала, прислонившись спиной к стене.
«Какое идиотское новоселье… Прекрасный промежуточный итог – тебе почти пятьдесят, от тебя ушел муж, тебя ненавидит дочь за его же уход. У тебя есть обычная работа, которая не тянет на работу мечты. У тебя есть белые пустые стены. Чистый лист. Только нет ни времени, ни сил начинать строить новое светлое будущее», — грустила она.
Попыталась представить, как сейчас живет Баранов. Тоже переехал в новую квартиру, счастлив, наверное.
Спит по ночам не один, ест на кухне не один, выходные проводит не один. Про бывшую жену и не вспоминает.
Она открыла бутылку вина. А то какое ж новоселье?
***
Прикатила из Питера дочь Дина. Она охала и вздыхала, смотрела на мать красными глазами, то и дело бегала на встречу с отцом.
— Он, знаешь, как живет? – начинала разговор Дина.
— Ой, — решительно махала рукой Наталья, — прошу, не надо мне этих рассказов. Я ничего не хочу знать. Хотела бы – узнала бы. Расскажи лучше про себя и про своего мужа, как у него с работой в питерской редакции?
Дина пожимала плечами, вздыхала и мрачно констатировала самой себе, что вряд ли ее родители снова сойдутся.
— Почему ты целый месяц спишь на матрасе на полу? – удивлялась она. Дина с матерью улеглись на матрас и следили за светом фар машин, мелькавших в окне, еще не занавешенном шторами.
— Мне и так хорошо. Когда-нибудь я выберу себе кровать.
— Мам, так за тебя переживаю. Завтра я уеду, как ты тут без меня? А ты выйдешь еще раз замуж? – Дина подперла рукой щеку и уставилась на мать.
— Конечно, за молодого журналиста. У нас в семье все так делают.
***
Пеньков позвал в оперу, Наталья согласилась. Невозможно же носиться только по маршруту редакция-бассейн-институт. Пусть промелькнет и опера.
По такому случаю объемный свитер и узкие джинсы были временно заменены на вечернее платье.
Пеньков тоже был похож на улучшенную версию самого себя – нарядился так, что в глазах появилась свойственная денди поволока.
— Я б присвистнула, если б умела, — приветствовала его Наталья.
— А я присвистну, пожалуй, — Пеньков свистнул, глядя на нее, и они зашли в театр.
Пережить прослушивание оперы «Тоска» во многом помог коньяк, разрешенный к продаже в буфете любезной администрацией театра.
После коньяка литавры гремели громче, ноги даже немного пускались в пляс, а итальянская речь вдруг стала понятной. Наталье стало смешно, что они такие продвинутые буфетные театралы. Она прикрыла рот рукой, чтобы не рассмеяться.
«Надо же так некстати выпить», — думала она, стараясь не раздувать ноздри от смеха.
Вдруг она услышала шепот Пенькова, сопровождаемый коньячным ароматом:
— Может, нам переспать?
Она продолжала смотреть вперед на сцену, предпочитая думать, что ей послышалось.
Ударили литавры, певцы надрывались, зал битком набит зрителями.
Она все-таки искоса взглянула на Пенькова и наткнулась на его вопрошающее лицо.
«Не послышалось… Однако, какой сюжетный ход», — опять уставилась на сцену. Ей показалось, что певец на русском поет «может, нам переспа-а-а-ать…». Она немного прокляла коньяк и Пенькова, на которого этот коньяк возымел столь нетривиальное действие. Почему же Пеньков не задавал этот вопрос наедине на кухне в его или в ее квартире? Почему вопрос встал ребром на седьмом ряду партера, в самой гуще напомаженных театралов, во время арии политического заключенного? Или дело в коньяке, или в театре, или в политической позиции героя.
Наталья подумала, что ответит ему то, что сейчас в ответ пропоет героиня Тоска.
Но Тоска, словно тоже под буфетным коньяком, вдруг пропела убедительное громкое итальянское «Си-и-и-и-и-и!». Быстрая строка на табло, переводившая текст оперы, выдала «Да». Как будто без нее было не понятно.
Баранова повернулась к нему и сказала:
— Си.
***
Холодное апрельское утро выдалось еще и дождливым.
Наталья сидела на подоконнике в гостиничном номере, завернувшись в одеяло, приоткрыла створку окна, прикурила сигарету и сделала три затяжки, выпуская дым на улицу.
Пеньков спал на кровати напротив, она видела только его спину.
«Чо к чему? — подумала она. – Я же обещала дочери найти себе молодого журналиста. Обманула дочь…».
Она тихо собрала одежду и натянула на себя. Взяла телефон, который показывал пять часов субботнего беззаботного утра, и вышла из номера.
***
Она напросилась с подругой Машей в поездку на дачу и укатила на все выходные.
Маша с энтузиазмом раба занялась садово-огородническими делами, а Наталья надела резиновые сапоги и исследовала близлежащий лес. Собрала интересных формой шишек и веток, которые, впрочем, по возвращении выбросила.
Пеньков названивал весь день, говорить с ним не хотелось, она выключила телефон.
В дачном доме было сыро и холодно, как на улице, но под крышей хотя бы не шел мокрый снег.
Они с Марией надели все вещи, что привезли с собой, и еще несколько штанов и шарфов нашли в сундуке.
Вечером уселись у печки. Наташка, одетая в телогрейку и два разных, но теплых вязаных носка, посмотрела на подругу, облаченную в производственный сизый халат поверх козьего свитера; голову ее венчала широкополая уродская шляпа.
— Машка, мы, пожалуй, хуже бомжей, — они прыснули со смеху.
Она отхлебнула чая:
— Ты чо тут заварила? Ствол рябины?
— Пей, не спрашивай…
***
В воскресенье вечером сели в машину и поехали обратно в город.
— Ты не общаешься с Лехой? — спросила Маша.
— Неа… уже больше, чем полгода…
— Не грустишь?
— Стараюсь не думать об этом. Если честно, до сих пор не верится, что это правда, — вздохнула Наталья.
— Надо же… — отвернулась в окно Маша.
Обе помолчали.
— Ты знаешь, что его девица ведет на местном канале передачу про финансы, а он платит каналу, чтобы она диктором в кадре сидела? – сказала Маша.
— Да я ничего про них знать не хочу… — пробормотала Баранова.
— Хорошо, молчу, — кивнула подруга.
— Но это очень оригинально… — усмехнулась она в ответ.
***
Пеньков засунул в ручку двери записку, видимо, приходил и стучал ей в квартиру.
Записка гласила: «Наталья, позвони. Что не так?»
«Что не так… да все не так! Начиная с развала взрощенной мной семейной ячейки и заканчивая влиянием оперы на людей предпенсионного возраста», — раздраженно подумала она, бросив записку в ведро.
Привкус Машкиных чаев чувствовался до сих пор. Наталья налила себе вина, надеясь перешибить лесной букет виноградными нотами. Однако, букет и ноты смешались в ядреную горечь, и осталась только надежда быстро заснуть.
Перед сном она опять произносила имя «Алексей», которое стало еще более непривычным.
Снился виноград, растущий между сосен. Из кустов выглядывал Пеньков с вопросом «может, переспим?». А она все не могла вспомнить, как будет по-итальянски: «Ты что, обалдел, Пеньков?».
***
В новой квартире смонтирована кухня, прибыли шторы и светильники.
Она даже чуть почувствовала вернувшийся вкус к жизни.
Жилье получилось красивым. Настолько красивым, что Наталья не ощущала себя достойной этой хай-течной обстановки.
На квартиру ушли почти все накопленные деньги.
«А на что их еще тратить?» — пожала она плечами.
Чтобы придать дому уюта, Наталья поехала в приют брошенных домашних животных.
Очень хотелось завести кота.
В приюте всех было жалко. Бросали всех – и драных, и холеных.
«Чего же мне про себя удивляться…» — думала она, бродя между клетками зверей с выпученными на нее глазами.
Вышла из приюта с двумя котами – старым огромным драным и юным почти породистым британским, которого притащили прямо перед ее приходом. Назвала их Кот номер один и Кот номер два.
Коты сели в углу, прислонившись друг к другу «домиком», и придали углу квартиры ощущение обжитости.
Кроме того, глядя на них, Баранова грелась осознанием, что чья-то судьба сложилась хуже, чем у нее.
***
Наталья всю неделю старалась не появляться дома раньше одиннадцати – или допоздна сидела в институте, или плавала в бассейне, или заезжала к подругам в гости. Все для того, чтобы не встретиться с Пеньковым.
Судя по манипуляциям с дверью ее квартиры, Пеньков регулярно приходил — в двери то торчала записка, то роза, а к четвергу на двери появился красноречивый след от ботинка. Дверь отражала всю палитру эмоций Пенькова.
«Потом поговорим», — думала Баранова, вынимая записки и розы и оттирая след.
Сегодня пятница, вечером она читала лекции на журфаке. После лекции два студента задержались с ней побеседовать, одна девушка спросила мнение о написанной статье.
Наконец, все удалились, Наталья сложила книги в свою огромную сумку.
На пороге аудитории стояла худенькая беленькая девочка, ее лицо показалось Наталье знакомым. Девочка выглядела воинственно настроенной.
— Вы что-то хотели? – спросила Наташа.
— Вы же Наталья Игоревна?
— Да, это я, — она с досадой подумала, что хотела бы скорее оказаться дома с тарелкой супа и со своими пронумерованными котами.
— Наталья Игоревна, вы знаете, что ваш муж платит телестудии, в которой я работала, за то, чтобы они держали в штате эту бездарную девицу? А меня – оыптного репортера и ведущую — из-за нее уволили! – выпалила расстроенная девочка хорошо поставленным голосом.
«Уф-ф, я уж на секунду подумала, не Барановская ли это пассия…», — облегченно выдохнула Наталья.
— Милая девушка, во-первых, никакой он мне не муж. Во-вторых, за его действия я уж точно не отвечаю. В-третьих, мне вас искренне жаль, — она развела руками.
— Так скажите ему… она же бездарь… — жалобно пробормотала она.
Наталья усмехнулась.
— Ну, о чем вы говорите? Мы разошлись. У меня нет прежнего мужа, нет прежнего дома и нет прежней жизни. Поверьте, у вас все не так плохо. Если вы хороший журналист, вы найдете себе новую команду, какие ваши годы. Не принимайте на свой счет, возможно, им просто нужны деньги.
Она не удержалась и поправила ей прядь, упавшую на лицо.
— Да, деньги нужны… телестудия маленькая, всего-то четыре человека…
— Ищите другую работу. Работы много. И удачи вам, — Наталья похлопала ее по плечу, направившись к выходу. В проеме, сложив руки на груди, стоял Пеньков.
«Божечки, в эту дверь лезут и лезут странные визитеры», — подумала Наталья, на ходу набрасывая пальто. Она выставила вперед руку и с фразой «Пеньков, дружок, прости, никак не могу говорить с тобой» стремительно пролетела мимо него.
***
Выходные провела лежа на диване, посмотрев сто фильмов и выключив телефон.
Странные коты так и сидели в углу, правда, миролюбиво разрешая себя гладить и с аппетитом пожирая подаваемую им еду.
«Пусть сидят, где хотят. Я же не спрашивала их согласия на переезд сюда», — заключила она.
Вечером в воскресенье заявилась Машка с вкусным вином.
Сели с ней ужинать и выпивать. Поговорили про Машины дела, про дочь Натальи, про работу. Про оперный экстаз с Пеньковым Наталья решила пока не рассказывать.
— Я знаю, что ты не захочешь слушать, — вкрадчиво начала Маша, — но я скажу. Ты знаешь, что пассия твоего Баранова вдруг заявила ему, что она слишком хороша для него… сказала, что она успешный журналист и сложившаяся личность и что ей пока не понятно, хочет ли она связать с ним свою жизнь. И ей надо побыть одной…
Наталья поперхнулась вином и закашлялась. Маша стучала ей по спине и продолжала:
— Он очень расстроился… ведь он тратил столько денег… наверное, думал, что любовь. Он сразу съехал и перестал за нее платить телекомпании, и они ее выперли. Что-то там творится…
Наталья докашляла:
— Ничего себе новости.
— Прости, что сказала, что не могу в себе это больше держать, — закатив глаза, сказала Маша.
— Сказала и сказала, — улыбнулась Наталья, — это ж ничего не меняет.
— Посмотрим, — чокнулась с ней подруга.
***
Ночью она не могла уснуть. Вино и новости напрочь прогнали сон.
Она пыталась звать Алексея, но он не приходил. Пыталась звать котов, но эти двое тоже не являлись.
«Все придурки. И я в том числе», — констатировала она.
Мысли перетекали одна в другую и складывались в причудливые узоры, как в калейдоскопе. Воспоминания докатились до самой молодости. Тогда она встретила Алексея, и не было сомнений, что он «ее человек». Они были восторженно влюблены, наперебой старались предугадать желания друг друга и выплеснуть эмоции; улыбаясь, неслись по жизни, делились интересными находками и поддерживали даже самые странные начинания друг друга. Казалось, они единое целое и у них свой идеальный нерушимый мирок. Она так явственно окунулась в прошлое, что на глазах выступили слезы. С грустью констатировала, что подобных ощущений уже не будет не потому, что рядом нет мужа, а потому что она сама изменилась – опыт набрался, флер юности слетел. И даже если найдется столь же жизнелюбивый и влюбленный мужчина, то теперь она сама ему не подойдет.
«Как печально… — подумала она. – Надо меньше пить перед сном».
***
Утром в понедельник пришлось включить телефон.
Пришло несколько сообщений от дочери, после прочтения которых впору расписаться в том, что она плохая мать. Но на это не было времени, нужно торопиться на работу.
Пеньков тоже не бездействовал – вывалил на нее кучу жалостливых и гневных тирад.
Разве он не понимает, что недоразумение между ними произошло по причине неприкаянности их обоих?
Коты из угла наблюдали за ее стремительными сборами.
«Надо погуглить, есть ли где-нибудь кошачий психолог, помогающий найти выход из угла?» — второпях подумала она.
День в редакции пролетел быстро, лекция тоже.
Она надела купальник и шапочку и проплавала час в бассейне.
Села отдышаться в машине.
Пеньков написал сообщение: «Можем ли мы остаться хотя бы друзьями, Баранова?»
Она ответила ему: «Да, друзьями можем. Приезжай в выходной, повесь мне три картины, плиз. Если не занят».
***
Наталья легла спать.
Усталость и ощущение ровной безысходности. Но казалось, что так и должно быть, что сейчас все на своих местах.
Она улыбалась сама себе, раскинув руки и ноги на кровати. Ее будто наполнило спокойное счастье.
Удивительное дело – на кровать забрались два ее кота. Улеглись рядом и блестели четырьмя глазами.
«Неужели вспомнили о своем предназначении…» — усмехнулась она, засыпая.
Полдвенадцатого вдруг зазвонил телефон и вырвал ее из дремы. Она уже начала было проклинать Пенькова с его ночными предложениями дружбы, но экран выдал имя звонившего «Алексей».
Она даже села в кровати.
— Алло?
Бывший муж был настроен поговорить, невзирая на время суток. Ему даже не был нужен диалог, он сосредоточился на монологе. Говорил про все подряд: про заблуждение и всепрощение, про житейские ситуации и бесах в ребрах, про его прозрение, про ностальгию по их проданному семейному трехкомнатному очагу и про неугасающий свет его настоящей любви к ней.
Баранова удивленно внимала этим словам и думала, что была бы невесть как рада им пару месяцев назад. Она слушала восторженного Алексея и хотела бы поверить в сохранение остатков его любви, но понимала, что теперь она ему не подходит.
Алексей долго говорил правильные для воссоединения вещи, только ей не хотелось его слушать, не хотелось знать про его переживания и не хотелось, чтобы он оказался рядом.
После очередной десятиминутной исповеди он замолчал. Она тоже не знала, что сказать.
— Натаха? – произнес он.
— Ух ты, — только и смогла сказать она.
«А ведь уже пора спать», — часы показывали двенадцать.
— Натаха, ты скажи, если я опоздал и мое место уже занято?… – грустно вымолвил Алексей.
Она посмотрела на два силуэта на кровати – пушистого и драного – и на их четыре блестящие глаза. «Как банально, я баба с котами…» — вздохнула она.
— Да, Леша, ты знаешь, место занято. Спокойной тебе ночи.
И положила трубку.