Хильда еле дождалась окончание уроков. Последний учебный день недели. Учиться совсем не хотелось. За окнами погода менялась по несколько раз на день. То солнце слепит глаза, то налетит противный, холодный ветер, то тучи затянут небо, грозясь дождём. От этого всего, чувствовался некий дискомфорт, настроение, как и погода, то появлялось, то пропадало. Хотелось поскорей вернуться домой, закрыться в своей комнате и просто валяться на кровати, ничего не делая.
— Ну что, пойдёшь к Маричке на вечеринку? – спросил Руслан, когда они удалялись с класса, расходясь по домам.
— Ты, наверное, шутишь? – нехотя кинула Хильда.
— Ничуть! Тебе пора вливаться в коллектив, если хочешь здесь остаться жить.
— Я не собираюсь тут оставаться жить. Сама мысль об этом, меня повергает в необъяснимый кошмар.
— Зачем видеть мир в таких мрачных красках? Посмотри вокруг, всё не так уж плохо в конце концов.
Хильда остановилась и осмотрелась вокруг, словно воспринимая слова Руслана в буквальном смысле, после чего ответила, более покладистым тоном:
— Не знаю. Мне кажется, Маричке не очень приятно будет моё общество.
— Да брось ты! Она немного заносчива, с причудами, а так мировая девчонка. Уверен, вы ещё подружитесь.
— Ага… Жду не дождусь. Всё равно, как то…
— Ты что, на вечеринках никогда не бывала?
— Почему? Там, у себя, неоднократно. Когда мама в рейсах, гуляли до утра. Несколько раз, даже у нас в квартире девичники устраивали.
— Так в чём же дело?
— С отцом могут возникнуть трудности. Я его мало знаю, но думаю он не одобрит такого рода тусовки, тем более у Марички дома.
— А ты спроси. В лоб не ударит. Прояви характер, наконец!
— М-да, Руслан, на что ты меня толкаешь.
Парень лишь наклонил голову, проглотив смешок.
Я возился с блинами стоя у плиты, когда Хильда вернулась домой. Она небрежно бросила на диван рюкзак и усевшись, стала молча наблюдать, как я пытался безуспешно испечь хотя бы один круглобокий блин. Все они то рвались, то комкались, а то и вовсе пригорали. На тарелке лежала целая куча несуразной испекшейся массы, мало пригодной для обеда, и я с отчаянием понимал, придётся снова есть суп с концентратов.
— Пап, — сказала Хильда, когда я соскребал со сковородки последний, неудавшийся блин, — а что, со следующей недели начнётся пост?
— Не просто пост, — вытирая руки о фартук, ответил я, — а Великий пост. Святая Четыредесятница.
— Ого. Слово то какое Четыредесятница. Попробуй вымолви.
— Церковнославянское. Значит, что пост продлится сорок дней.
— И мы тоже будем поститься?
— Ну, я так безусловно. А ты… Можешь попробовать. Хуже не будет. Ты девочка взрослая, вполне могла бы.
Хильда задумалась, вскинув голову, застыв взглядом на потолке. Она посидела так с минуту и не отрывая глаз от потолка, сказала:
— Это нужно мяса не есть там, рыбы, колбасы…
Я слегка улыбнулся, рассматривая свою несуразную стряпню.
— Знаешь, — добавила Хильда, - помню, когда мама взвешивалась на весах и обнаруживала на себе несколько лишних килограммов, тогда начиналась настоящая беда. Она практически прекращала питаться. Трудно было представить за счёт чего она жила вообще. При всём при этом, становилась злая, раздражительная, хоть на глаза не попадайся. Кушать она готовила, но такое… Одним словом кое-как, зачастую то недосоленное, то горькое, а то и вовсе недоваренное. Приходилось питаться всякой гадостью: чипсами, шоколадом, китайской лапшой, колой. Терпеть не могла мамины голодные дни.
— Ну, что ты. Мамино голодание к церковному посту, не имеет абсолютно никакого отношения! Пост — это прежде всего воздержание, причём, не только в еде, самое главное борьба со страстями, с языком, с помыслами.
— Это как?
— Во-первых прикрутить в себе те стремления, которые мешают жить, воруют твоё время, раздражают, нарушают мир в душе. Смотрю, ты допоздна засиживаешься в интернете, порой, беспорядочно питаешься, плохо говоришь о некоторых одноклассниках, хитришь, пытаешься обманывать. На первый взгляд, во всех этих поступках, особой беды нет. Как говориться: «кто не был молод, тот не был глуп». Но, если со всем этим не бороться, то со временем, некоторые поступки превратятся в привычку, в зависимость, в не очень приглядные для человека качества. Не говоря о том, как плохо они скажутся на здоровье и духовном состоянии.
— Так всё сложно.
— Да ну. Начни с малого. Постарайся ни о ком не говорить плохо, не сиди часами в соцсетях, ограничь себя в какой-либо еде. Это организовывает, вдохновляет. Я имею ввиду, воздержание. В конце концов воспитывает силу воли. Люди всегда постились, ещё со времён Ветхого завета – когда каялись, перед судьбоносным решением, для подвига.
Хильда нарочито вздохнула, пожав обоими плечами, сказав, при этом:
— Ладно, посмотрим. Покамест, я поняла лишь одно – сардельки на утро у нас в доме, до самой пасхи, отменяются.
— Дочь, пост добровольное дело. Если захочешь, то…
— Да что я змей-искуситель? Помню, как мама приходила в бешенство, когда на кухне нечаянно пахло чем-то больше овощного салата, или травы с соевым соусом. Будем поститься вместе.
— Ты настоящий друг.
Уже поздно вечером, после прочтения вечерних молитв, когда собирались расходиться спать, Хильда вдруг сказала тихим, неуверенным голосом:
— Пап, а можно я послезавтра на вечеринку пойду?
Я удивлённо уставился на дочь. Та стояла, опустив голову и нервно комкая пальцами один локон. Девочка заметно нервничала.
— Вечеринка? – переспросил я.
— Да. Маричка приглашает всех ребят к себе в воскресенье вечером.
— Маричка Птицелов?
— Ну да.
— Хм, странно.
— И что тут странного?! Я что не такая как все? Почему Маричка не может пригласить меня на вечеринку?
— Не нужно так нервничать, для начала! А во-вторых, ты ещё маленькая, чтоб ходить на такого рода вечеринки. Тем более, я краем уха слышал не очень лестные отзывы об этих собраниях. Мне бы не хотелось…
— Так! Всё ясно! – топнула ногой Хильда и артистично сложив на груди руки, устремилась в свою комнату, кинув напоследок. — Мне тринадцать лет, и я буду сама решать, с кем мне дружить и куда ходить.
— Нет уж, дорогая, — я чувствовал, как внутри всё накипает, — пока ты со мной, позволь это решать мне. Вырастешь, тогда уж пожалуйста!
Хильда со всей силы стукнула дверями, так что задрожали стёкла даже у старенького серванта, стоявшего напротив. Юношеский максимализм. Ох, как туго нам придётся.
Продолжение следует...