Бесконечность – чисто отрицательное понятие. Точно такое же, как и атом, или неделимый. Ведь неделимость (атомность) ровно ничего не сообщает об атоме. Она говорит лишь о прекращении операции деления или о невозможности её продолжения.
В слове «бесконечность» достаточно заменить частицу «бес-» на равноценную ей «не-», чтобы получить неконечность; понятие, содержание которого целиком определяется словом «конечное», – что, строго говоря, означает измеримое, или, чисто математически, – исчислимое.
Математическое представление любой операции сводится к счёту. Отсюда, конечность и делимость математически одинаково суть ИСЧИСЛИМОСТЬ.
Соответственно, неконечность (= бесконечность) и неделимость (= атомность) означают НЕИСЧИСЛИМОСТЬ. Можно говорить о числе атомов, но нельзя исчислить сам атом, представить атом числом.
Неисчислимое множество не может быть представлено числом. Поэтому оно обозначается специальным символом, знаком. В языке знаками являются слова: и слово «бесконечность» является знаком, символом, но не понятием. В отрицании нечего понимать, кроме самого отрицаемого. Соответственно, «бесконечное» как предмет зиждется на понятии конечного. Оттого в строгой логике не может быть диалектики «конечного – бесконечного», поскольку имеем дело с тавтологией. Различие этих имён трансцендирует за предметную область. Доказательством чему служит то, что «Бесконечность» непредставима как таковая, и в речи служит лишь метафорой чего-то очень большого, грандиозного, недоступного воображению (La Grandezza).
«Идея бесконечности исключает любые цели, кроме самой бесконечности», – пишет Джон Фаулз в своём «Аристосе». Однако, сама бесконечность также не может быть целью, поскольку цель означает завершение действия; тогда как операциональный смысл бесконечности состоит, как раз, в открытости действия к продолжению как отсутствии оснований к его окончанию.
Когда мы идём по кругу (экватору, например), то после какого-то числа шагов удаление от исходной точки, сменится приближением к ней; и действие «ухода от-», якобы бесконечное, в силу отрицательного целеполагания, сменится другим действием: «приходом к-». Так что действие ухода завершится своей инверсией и самоотрицанием.
Если же мы уходим по гиперболе, то действие удаления от исходной точки может продолжаться сколько-угодно, не меняя своего смысла. У него нет завершения, или «конца», которым бы оно определялось: удаление целиком определено началом. Отсюда и принципиальная бесконечность этого действия как незавершённость, или открытость продолжению.
С другой стороны, определённость открытого действия началом даёт возможность отличать друг от друга конкретные операциональные бесконечности: они заданы своими «началами», или «архэ», по-древнегречески. Так гипербола бесконечного удаления от Москвы отличается от гиперболы удаления от Нью-Йорка. Они совпадают по начальному «хотению», но различаются точками начала движения.
Мы хотели уйти? – Прекрасно! Наше положение в любой точке гиперболы может считаться осуществлением нашего желания. И точки эти неисчислимы. Поэтому операция удаления не имеет конца. Конец имеет только наше желание удаляться. Оно – конечно.
Конечность хотения избавляет нас от операциональной бесконечности, но оставляет в зависимости от хотения, поскольку конечность хотения сопряжена с возможностью других хотений.
И в самом деле, сама по себе открытость действия к продолжению не достаточна для существования хотения. Как говорит Джон Фаулз, испытываемое счастье от существования означает желание продолжать его. Невозможно, однако, получать бесконца удовольствие от одного и того же действия. Поэтому хотение сопряжено с возможностью других действий и, значит, других хотений, или с «контингентностью материи» (Contingency of Matter), по Фаулзу; с её внутренней неопределённостью (= непредсказуемостью).
«Если единственная задача заключается в простом продолжении самого себя, – говорит Фаулз, – то зачем вовлекать в этот процесс ощущение удовольствия, не говоря уже о сознании удовольствия? Почему бы существованию не быть вечным камнем в вечном вакууме?».
Здесь нужно отметить, что безостановочное повторение действия не образует бесконечности: оно образует круг, который конечен. С этим замечанием связано утверждение Джона Фаулза о том, что «бесконечность не может состоять только из времени».
Время принадлежит наблюдателю, ведущему счёт «тиканьям» часов. Наблюдение и наблюдатель конечны, а ход часов замкнут в круге «тик-так».
В случае, когда наблюдатель – Часовщик, превращающий любое движение в часы, то ему безразлична «контингентность материи»: любое движение – будь то «прогресс» или «регресс» – он рассматривает лишь как ПРОЦЕСС (!).
Богоборец Джон Фаулз представляет себе такого «гипотетического наблюдателя», чтобы показать бессмысленность гипотезы «бесконечного Бога» в виде «Часовщика». Такой «Бог», являющий только «безразличие процесса к составляющим его индивидуальным объектам» безлик и, значит, не участвует в делах человеческих.
Соответственно, мы обходимся без Него. Значит Благо – не в Нём. Где же оно, в таком случае?
Дж. Фаулз утверждает, что «величайшее человеческое благо – свобода воли».
Если мы принимаем это, то, следуя логике, должны отказаться от божества, вмешивающегося в дела мирские:
«Нельзя одновременно получить свободу воли и вмешивающееся божество» – говорит Фаулз.
Что ещё не делает его адептом атеизма, поскольку он представляет себе Бога как «Вселенскую Симпатию»; и «окончательным доказательством Симпатии Бога для него является наша свобода выбирать для себя образ действий, и так бороться с последствиями общего безразличия процесса к отдельному существу».
Интересно, в данной перспективе, нельзя ли представить себе «психические архетипы» Юнга как феномены «вселенской симпатии» Фаулза?
«Я не считаю себя атеистом…» – объявляет Джон Фаулз.
По его мнению, Бог недоступен разуму, но доступен общению с Ним, поскольку имеет Лицо, – ведь только лицу можно приписать симпатию (?!).
Джону известно о симпатии Бога к нему, он и сам Ему симпатизирует, постигает Его во взаимной симпатии и возмущается: «… Как можем мы не понимать, что посредством небытия в нашем понимании и путём невмешательства «Бог» предупреждает нас о том, что homo sapience, подобно любой другой форме материи, не необходим, но возможен?!».
Слово «материя» здесь ключевое, – в свете «свободы воли как величайшего блага человеческого». «Мы возможны – говорит Фаулз – поскольку являемся формой материи; но эта ужасающая «возможность» обеспечивает нашу свободу».
А Джону Фаулзу как философу она обеспечивает разделение науки и религии, церкви и государства, мира и Бога. Трудно также не заметить в его рассуждениях сходства с китайской концепцией Дао…(?).
Хотя правильнее «обозвать» его экзистенциалистом-материалистом, к каковым он и сам себя причисляет. Академический словарь сообщает, что «человек мыслится экзистенциалистами как строитель себя самого, как осуществляющий себя проект».
Так что, согласившись с Джоном, мы остаёмся наедине с творческой свободой изобретения предметов хотения (ложно именуемой «свободой воли»), возможность каковой заложена в «контингентности материи», которой мы якобы принадлежим в качестве её самоосуществления.
Похоже, что описанную Фаулзом творческую «свободу» в полной мере реализуют вирусы, постоянно конструирующие себя в стратегии приспособления как сродства и подобия. В этой перспективе, экзистенциалисты могут хвалиться тем, что ухватили бытие в его «элементарности».
Согласившись с Джоном, мы остаёмся наедине с творческой свободой изобретения предметов хотения (ложно именуемой «свободой воли»), возможность каковой заложена в «контингентности материи», которой мы якобы принадлежим в качестве её самоосуществления.
Похоже, что описанную Фаулзом творческую «свободу» в полной мере реализуют вирусы, постоянно конструирующие себя в стратегии приспособления как сродства и подобия.
Не соглашаясь с Джоном, думаем, что наша свобода заключается в способности перестать желать, или прекратить хотеть, и так самим избавляться от дурной бесконечности бесцельного, открытого продолжению действия, провоцируемого хотением, и обратно….
Но, для того чтобы прекратить хотение, нужно его иметь (!). Значит, наша материальность есть условие свободы воли и в этом случае…? – по крайней мере, согласно Фаулзу (?).
Пусть так; для нас важна здесь иная природа конечности хотения, которая не принадлежит самому хотению. Эта конечность отсылает нас к Заповеди, или Закону. Образно говоря, не хочу есть не потому, что я сыт, а потому, что нынче Великий Пост.
В соблюдении Заповеди Я отделяюсь от плоти, которая может продолжать хотеть, и соединяюсь с Лицом, от которого исходит Запрет. И это – иное бытие; трансцендентное по отношению к «контингентности материи» (Contingency of Matter).
Я соединяюсь с Ним из Любви к Нему. И мы не погрешим против логики, если включим в эту Любовь «вселенскую симпатию», о которой говорит Фаулз.
Таким образом, обращая отношение конечного и бесконечного, и прочитывая конечность как небесконечность, мы утверждаем, что, в форме отрицания бесконечности, или открытости действия, конечное трансцендирует из сферы деяния в сферу личного общения: от субъектности к персональности.
Что касается «Бога», то наделение Его атрибутом «Бесконечности» так же опирается на отрицание. А именно, на непознаваемость …
Ориген пишет: «От века Бог частично не знает самого себя. Если бы он знал о себе всё, он смог бы определить себя. Если бы мог определить себя. Он стал бы конечен. Но он знает о себе только то, что он сотворил…».
То есть и здесь мы видим определение бесконечности как НЕконечности, или, конкретно, – НЕзнания, в силу того что знание конечно.
Любопытно, в этой связи замечание Джона Фаулза о том, что «тайна, или неведение, – это энергия».
И в самом деле, незнание есть нехватка информации: последняя же эквивалентна энергии. Необходимо только помнить, что энергия эта – тепловая; или энергия хаоса. Об этой ли энергии говорит Джон?
Паровая машина, между прочим, преобразует «тайну» координат и скоростей отдельных молекул пара в рассчитываемое (= познаваемое) движение и силу поршня.
Не хотел ли Ориген своим высказыванием подчеркнуть кардинальное отличие бога от машины? То есть, сказать, что бог – это не машина; а скорее – Deus ex Machina?
В оправдание материи, правда, можно сказать, что она не может существовать в форме механизма, не разрушая его исподволь, в силу своей «беззаконности» (Contingency, как говорит Фаулз) и, значит, непознаваемости или ограниченной познаваемости.
Так что «бог» Оргигена и «материя», в представлении современной физики, подобны друг другу в отношении познаваемости, и могут поэтому характеризоваться отрицательным (от противного) эпитетом «бесконечное».
FIN.