Несчастный идальго Аугусто Барбета, погибший из-за любви.
Юный идальго дон Аугусто Барбета прибыл в Мадрид с таможенным обозом из Памплоны, имея при себе кошель с парой дублонов, полусотней серебряных реалов и наследственным перстнем покойной матушки, а так же рекомендательное письмо к двоюродному дяде королевскому прокурору графу Альберто Хосе де Кастро, и был принят бездетной родственной четой вполне любезно. Новоявленному племяннику было обещано незазорное место при государственной службе, "сообразно способностям и желанию", и некоторая протекция, дабы молодой человек смог сделать первые шаги в непривычной обстановке. Ему выхлопотали приглашение на праздничный бал в летней монаршей резиденции Буэн Ретиро, куда обычно собирался весь придворный и столичный свет, а что может быть лучше для новичка, намеревающегося окунуться в блестящее общество?
На этом этапе участие графа временно завершилось, зато бразды попечения в свои руки приняла Её Сиятельство. Она пригласила в дом лучшего портного, дабы тот снял мерки и сшил юноше "приличный", то есть самый модный в данном сезоне костюм. Накануне бала заказ был выполнен, и дон Аугусто не поверил глазам, увидев собственное отражение в зеркале. Белоснежный камзол, украшенный золотой вышивкой и тончайшими кружевами, верх роскоши не только для неотёсанного провинциала!
К сожалению, столь щедрые покровители по причине занятости не могли сопроводить первопроходца на мероприятие, зато предоставили подробные инструкции, и самое главное, роскошную карету, украшенную фамильным гербом. Юноша с бьющимся сердцем ехал по шумным даже в вечерние часы улицам, распахнув настежь занавески, и радостно ловил почтительные взгляды прохожих. Пусть он не настоящий граф де Кастро, но кто об этом догадывается?
Благодаря всё тому же гербу, место подле дворца в череде разнообразных повозок нашлось сразу. Охранники в кирасах и шлемах приняли лошадей под уздцы, а затем отдали честь пассажиру. Дон Мигель двинулся в потоке прибывающей публики во внутренние покои. Там уже звучала музыка, но танцев ещё не объявляли. В огромной зале по периметру расселись в креслах дамы и кавалеры в роскошных одеяниях (впрочем, в характерном "сдержанном" испанском стиле, как отметил бы иностранный наблюдатель). Менее знатный люд теснился стоя, подталкивая друг друга в нетерпении. Куда бы ни падал взор молодого человека, всюду его поражала ярко выраженная благородность облика присутствующих всех возрастов и званий. Думалось в гордости, что он сам не выпадает из общего строя.
Наконец распорядитель бала подал сигнал, грянули начальные такты сарабанды. Первой парой встали блистающие драгоценностями особы явно монаршей крови (в подтверждении догадки донесся шепот: "Дон Хуан, брат короля!"), впрочем, следующие за ними в богатстве не уступали. Некоторое время дон Аугусто следил за перипетиями танца, воздавая должное выверенному изяществу движений и невозмутимой мимике участников, но затем случайно перевёл взгляд в противоположный угол залы, и вдруг ощутил нечто вроде шока, словно от жаркого солнца, или удара разбойничьей дубины по голове.
Там, между двух пилястр из розоватого мрамора, под огромной картиной на библейскую тему, сидела в кресле прекраснейшая дева! Всё в ней было восхитительным для юного кабальеро: золотистого оттенка бесподобные волосы, уложенные в высокую причёску-фонтанж, лилейная кожа лица и открытой, бесконечно длинной шеи, с едва проступающим румянцем (что резко контрастировало с оливковым или бронзовым оттенком облика подавляющего числа присутствующих дам). Атласное изумрудное платье, сверкающее сотней бриллиантов, подчёркивало зелень больших, словно бездонных глаз, обращённых в окружающее пространство с неуловимым выражением внимания и скуки. Казалось, детская невинность сочеталась в её чертах с божественным совершенством.
Кто она, это дивное создание? Чья-либо жена, или дочь? Свободная распоряжаться собой, связанная обетами? Но даже имя не узнать бедному пришельцу под сенью королевского дворца. Не имея знакомых, невозможно быть представленным, а самому подойти — верх невежества, непростительного для благородного господина.
По соседству с чудесной незнакомкой, словно охраняющий сокровище дракон, восседала пожилая дуэнья, закутанная в тёмное, почти монашеское одеяние, в чёрном чепце на седых космах. Впрочем, её взгляд, блуждающий по окружающим, был далёк от старческого равнодушия, жил пытливой страстью, подспудным интересом.
Искра непонятной надежды вспыхнула в сердце юного идальго. Он готов был торчать весь вечер подле этой странной двоицы, будто часовой на посту, но дождаться милости судьбы. И вскоре случай представился. Старуха наклонилась к самому уху опекаемой девы и прошептала что-то, получила кивок в ответ, тяжко поднялась из кресла и направилась прочь из залы, по своей неведомой нужде.
Выждав несколько минут, дон Аугусто бросился следом. Едва не заблудившись в бесконечных коридорах, он всё же настиг дуэнью в одном из них, приблизился и отчаянно ухватил за покрывало. Та отшатнулась к стене, отталкивая руку безумца, но как ему показалось, без особого рвения. Он приободрился. Раз не подняла страшный крик, может быть, и выслушает...
— Сеньора, простите за бесцеремонность, но мне нужно вас спросить, очень важно!
Дуэнья с насмешливой прямотой оглядела кабальеро:
— Так что вам нужно? К тому же не сеньора, а сеньорита, Марта Родригес, если угодно...
— О да, сеньорита Марта! Дело в том... Потому что... В общем, я хотел бы узнать имя той молодой госпожи, которой вы составляете компанию... Прошу вас!
Старая карга разразилась резким, похожим на воронье карканье смехом:
— И только-то? Вы думаете, что я обязана вот так просто рассказывать о ней всякому встречному оболтусу?
Догадавшись, в чём суть вопроса, дон Аугусто выудил из кармана заветный дублон и протянул "верной" дуэнье. Та проворно схватила монету, изучила её в луче света и даже прикусила на зуб. Удовлетворённо хмыкнув, спрятала в недрах одежды.
— Так и быть, сударь, только предупреждаю, что птичка эта не для ваших силков! Донна Мария, или Мэри, супруга главного королевского адмирала герцога дона Филиппе де Лара. Они женаты менее года, герцог привёз её из Англии, где находился посланником. Леди Мэри — младшая дочь лорда Бофора, и ей нет ещё двадцати лет.
Воображение с новой силой воспламенилось в душе романтика. Не зря она не такая, как все окружающие испанские дамы, иной крови, иного состава, никто с ней не сравнится! И уже совершенно безумный план возник в пропащей голове:
— Сеньора... сеньорита, я готов встать на колени, заплатить, сколько угодно, но окажите одну услугу — передайте вашей госпоже письмо, самое краткое!
Дуэнья даже в лице переменилась от возмущения, всплеснула руками и развернулась, словно собираясь удалиться, но не тронулась с места. Дон Аугусто умоляюще сложил руки:
— Уверяю, что не напишу ничего оскорбительного или постыдного, способного задеть честь герцогини! Всего лишь восхищение красотой, о чём мог бы выразиться в присутствии дона Филиппе, если бы представилась такая возможность...
— Ну не знаю, не знаю... Ничего такого, говорите?
Чтобы помочь старухе разрешить внутренние колебания, Аугусто добавил:
— За вашу небольшую, но важную миссию я щедро заплачу, что скажете насчёт кошеля с серебряными реалами?
Это оказалось весомым аргументом. Старуха заговорщицки огляделась, поманила собеседника к себе:
— Вы умеете убеждать! Ладно, завтра в полдень приходите на центральную площадь, там, где большой фонтан, и под навесом зеленщика я буду ждать. Приносите письмо, и реалы не забудьте! И ещё, к сведению, сеньор де Лара очень щепетильно относится к вопросам чести, и отличный фехтовальщик. Если оживить всех несчастных, которых он заколол на дуэли, собралась бы команда доброго галиона!
Окрылённый успехом переговоров (и пропустив мимо ушей предостережение), дон Аугусто вернулся в оживлённую залу. Танцевали кадриль. Прекрасная леди оставалась на своём месте, по прежнему словно безучастная к происходящему вокруг. Никто не приглашал её, и похоже, она не ожидала никого. Мелькнула дерзкая мысль — подойти, и с поклоном предложить руку на танец. Нет, немыслимо! Лучше отправиться восвояси и заняться эпистолярным творчеством.
С трудом оторвав взгляд, он решительно, хоть и нетвёрдо, зашагал к выходу. Отыскал экипаж, разбудил дремлющего кучера, кратко бросил; "Домой!".
Пока ехали, держал в уме божественный образ, пытаясь составить послание. Тысячи слов теснились, но в целое не складывались. Фразы выходили бледными, жалкими. Но процесс увлёк настолько, что ничто уже не могло отвлечь от него . Оказавшись в графском особняке, юноша прямиком поднялся в свою спальню, отказавшись от ужина, благо хозяева давно почивали.
Почти до утра продолжалось лихорадочное бдение. Спалив с десяток свечей, изведя гору драгоценной бумаги, исчеркав несчитанно гусиных перьев, несчастный, но счастливый любовью (а он уже уверился, что влюблён) дон Аугусто собственной кровью из надреза на руке начертал несколько предложений на листе формата In octavo, затем сорвал в саду при свете луны самую красивую розу, надел на её шипастый стебель фамильное кольцо с бразильским изумрудом, попутно вспомнив со страстным благоговением зелёный взор дамы сердца, и упаковал всё в изящный конверт без надписи. И рухнув одетым в постель, наконец забылся тревожным радостным сном, ощущая себя на пороге невероятных свершений.
Разбуженный слугами в десять часов, быстро совершил утренний туалет, наскоро позавтракал, и воспользовавшись милостивым разрешением хозяев, в той же карете отбыл к назначенному месту в центре Мадрида. Конверт с посланием волновал его душу, а тяжёлый кошель внушал уверенность. Новенький камзол прекрасно облегал фигуру, дворянская шпага отзванивала при движении, подобно победным колоколам. Эй, встречные, сторонитесь, едет славный кабальеро и, возможно, будущий великий вельможа дон Аугусто Барбета, и сам король ему кузен!
Сеньорита Марта не обманула, ожидала в лавке зеленщика. Получив конверт, осмотрела его скептически, с гораздо большим интересом отнеслась к серебру. Взвесила в руке, хмыкнула довольно:
— Что ж, господин хороший, доставлю ваше сообщение кому полагается, не сомневайтесь! Только скажите, где вас найти, ежели вдруг ответ последует?
Очарованный надеждой, мальчишка-наваррец подробно описал расположение особняка де Кастро, и как можно передать ему весточку.
Доверив судьбу, как представлялось , милостивой фортуне, идальго вернулся домой, чтобы отобедать в обществе знатных родственников, принявших его, как сына. Разумеется, ни словом не обмолвился о происходящем, но был импозантен за трапезой, много и уместно шутил, чем покорил графиню, а Его Сиятельство заставил приглядеться: так ли уж прост двоюродный племянник, как показалось вначале?
Вот что делает с людьми даже мимолётная страсть — окрыляет воображение, но превращает рассудок в совершенно бесполезную функцию.
А старуха дуэнья, едва обернувшись под своды мрачного, похожего на готический замок дома де Лара, тот час отправилась в кабинет адмирала. Выслушав её рассказ, а так же прочитав письмо, герцог пришёл в невероятное бешенство, но предпочёл сохранить видимость спокойствия. Он прошёлся несколько раз по комнате, храня молчание, лишь пальцы руки, сжимающей рукоять кинжала, висящего на поясе, побелели от напряжения. Но вот он остановился напротив Марты, разглядывая её исподлобья. Дуэнья очень давно, ещё с девичьих лет, обитала приживалкой в числе прислуги, иногда выполняя мелкие поручения, но никогда дон Филиппе не обращал на неё внимания. И что теперь сулил этот пристальный взгляд угрюмого явно рассерженного вояки? Изо рта, скрытого густой седеющей бородой, донёсся хриплый, будто сдавленный голос;
— Почему ты согласилась выполнить его поручение? Почему не поставила меня в известность сразу же?
— Мой господин! Я подумала, если не соглашусь с его просьбой, он найдёт способ провернуть задуманное через кого-то другого, и тогда может случиться непоправимое для вашей чести! Как только я получила конверт, немедленно направилась к вам, не заглядывая внутрь...
Сеньор адмирал развернулся на каблуках ботфорт, вновь пересёк кабинет туда и обратно, низко опустив голову, видимо, крепко размышляя о чём-то. Его лысый смуглый череп отражал сияние канделябров, подобно слоновой кости. Наконец обратил внимание на Марту, и начал излагать чётко, будто диспозицию предстоящего сражения:
— Ты сейчас же отправишься к этому молокососу, наглецу, как там его, и передашь, будто от имени герцогини, что она в восторге от послания, принимает подарок, потому что ещё на балу заметила кабальеро... И чтобы не терять времени, приглашает на свидание, этой же ночью, ровно в двенадцать, напротив башни монастыря Сант-Яго, у стены кладбища, под старыми каштанами. И в доказательство истинности слов вручишь этот платок... — Тут дон Филиппе потянул на себя один из многочисленных ящичков роскошного бюро, занимающего нишу между книжными шкафами, и достал оттуда шёлковый носовой платок с вышитой монограммой: «MdL», и вручил его дуэнье:
— Пусть возьмёт с собой на встречу. И смотри, больше ни шагу без моего ведома, понятно?.. Тогда ступай, тебя отвезут в карете, как вернёшься — мигом ко мне!
Столь быстрый, при этом более чем благоприятный ответ совершенно ошеломил Аугусто. Ещё бы! Вчерашний провинциал, едва оказавшись в столичных кругах, уже завоевал сердце блестящей дамы, без сомнения, первой красавицы королевства! Можно ли было мечтать о подобном ещё пару дней назад? Юноша прижимал к лицу тончайший платок, переданный ему дуэньей, вдыхая нежный аромат, казалось, привнесённый с небесных елисейских лугов. Сегодня ночью он преклонит колени пред лучшей из смертных и выразит ей своё обожание! Ничего более плотского не приходило на ум этому, в сущности, ребёнку, познавшему мир взрослых страстей из книг, и никогда не преступавшему круг романтических мечтаний.
Весь оставшийся вечер он провёл, как еретик на медленном огне, изнывая от нервного жара и перемежая грёзы с явью. Приставленный к нему лакей трижды наводил лоск на и без того сияющий камзол, начищал башмаки, гладил чулки и кюлоты. Дон Аугусто то принимался за новеллы Сервантеса, пытаясь вникнуть в смысл многократно читанных строк, то бросался оземь к распятию, молясь неистово неведомо о чём, то распластывался на постели, уперев взгляд в резной дубовый потолок. Лишь когда часы пробили девять, он встрепенулся и облачился с максимально возможной тщательностью, а затем чёрной лестницей спустился во двор. Там его поджидал конюший графа, которому Аугусто отдал последний дублон за верховую лошадь и за сопровождение по городу до намеченного места.
Они ехали неспешно, но бодро, стараясь держаться центра улицы (дабы не угодить под струи нечистот, извергаемых то тут, то там прямо на мостовую из окон и дверей домов незнатных горожан). Запах стоял соответствующий. Аугусто, выросший в сельском имении, невольно морщился с непривычки и закрывал нос заветным платком. Впрочем, мысли его витали птицей и не отвлекались на столь низкую тему.
Графский конюший держался несколько впереди, факелом указывая путь во мраке. Плотные ставни запирали окна, откуда не выбивалось ни лучика света. Иногда казалось, что вокруг раскинулась не многолюдной столица великого государства, а в дремучая горная местность, возможно, кишащей разбойниками. Лишь редкие трактиры нарушали сонное оцепенение улиц, из открытых дверей изливая шум пьяных голосов и ароматы жаркого.
Над входом в одно из таких заведений оказалось распахнутым окошко, а в нём, освещённая мерцающей лампой, предстояла чернокудрая девица с гитарой в руках. При виде проезжающих конников она склонилась над подоконником, отчего её открытые шея и плечи смугло засияли. Похоже, предки одарили её цыганской или еврейской кровью вдобавок к иберийской. Дева остановила взгляд на доне Аугусто, безошибочно признав в нём кабальеро. Она широко улыбнулась, ударила по струнам смелым аккордом и запела грубоватым задорным голосом:
Сеньор, не спеши
гнать плёткой коня,
кругом ни души,
взгляни ж на меня!
Юный идальго невольно придержал коня, очарованный негаданной певицей. Та же, заметив интерес знатной персоны, воодушевилась не на шутку:
Пусть беден мой кров,
и скромен почёт,
но пылкая кровь
по венам течёт!
Как принца приму,
хоть слово промолвь,
в огне, не в дыму
займётся любовь!
Забудешь про сон,
обиды и страх,
и всякий урон
в горячих руках!
Аугусто захотелось одарить девушку, и он потянулся к поясу, нащупывая кошель, но тут же вспомнил, что последнюю монету отдал конюшему, и только помахал шляпой, затем пустил коня вскачь вслед изрядно оторвавшемуся вожатому. Из окошка ещё донеслось:
Мой рыцарь, мой дон
лишь машет рукой,
наверно, сражён
красоткой другой...
Скоро они оказались в центральной части города, судя по опрятности улиц и обонянию. Ароматы лавра и цветущей азалии доносились из парков и внутренних садов. Стало легче дышать, отчего на душе Аугусто ощущение праздника достигло заоблачной высоты. Ах, до чего прекрасна жизнь, в которой надежда и мечта питают друг друга и наполняют сердце восторгом! Молодость дарит блаженство будущего счастья, в котором нет и тени разбитых ожиданий. Скачи, скачи, юноша, да будет с тобой милость судьбы...
Вот и назначенное место. Широкая площадь, совершенно безлюдная, залита лунным сиянием, в отличие от похожих на ущелья проулков. Высокая монастырская башня с курантами отбрасывает чёрную тень вплоть до каменной ограды кладбища и ряда деревьев с густой непроницаемой кроной. Тишина почти оглушающая, кажется, услышишь движение крыльев ночной бабочки, буде последняя пролетит в округе.
Конюший вежливо поинтересовался, найдёт ли сеньор обратную дорогу, и пожелав удачи, удалился прочь со своим факелом. Аугусто остался в совершенном одиночестве (представлялось, что ненадолго). Он спешился, отвёл коня под сень каштанов, накинул привязь на древесную ветвь, потом стал прохаживаться по кромке брусчатки и вскопанной, но жёсткой земли. Мысли волновались, нетерпение мешалось с робостью. Что последует за первым признанием, первыми взглядами? Юноша не смел строить планов, полагаясь на благосклонность и несомненно выдающийся разум прекрасной Леди. При этом по свойственной молодёжи априори уверенности в собственных достоинствах, нисколько не сомневался в способности произвести столь неизгладимое впечатление на благородную особу, что она назначит свидание в ночное время в самом глухом месте.
Часы на башне гулко и страшно пробили полночь. Словно по сигналу, из ближайшего перекрёстка показалась невнятная тень, по мере приближения оформившаяся в паланкин, несомый четырьмя закутанными в плащи слугами, двое из которых держали фонари. Это она, она! Аугусто сделал несколько шагов навстречу, трепеща, как тонкий тополёк в мистраль. Портшез поднесли почти вплотную, поставили на камни. Один из носильщиков спросил тонким голосом кастрата с унылой интонацией пономаря:
— Дон Аугусто Барбета?
Всё внимание юноши было обращено к плотной занавеси, скрывающей несравненную пери, поэтому он ответил не сразу:
— Да, да, это я...
— Вы один здесь? — вновь пронудил спрашивающий.
— Конечно один, клянусь Святой Девой!
— Тогда вас ждут... — гнусавый тип изобразил поклон и указал рукой на экипаж.
Аугусто приблизился на ослабевших ногах, взялся рукой за плотную ткань. Не в силах больше сдерживаться, воскликнул:
— Донна Мария! — и отдёрнул занавеску в сторону, одновременно пытаясь унять сумасшедше стучащее сердце. В первое мгновение тьма внутри паланкина ослепила его, но следом он вместо изящной женской фигуры различил гнусно ухмыляющуюся бородатую харю совершенно пиратской наружности. Вскрик изумления, смешанного с отвращением, вырвался из уст бедного идальго, и тот час острый клинок полоснул его горло.
Четвёрка бандитских клевретов окружила Аугусто и начала наносить ему удары широкими ножами-навахами беспорядочно щедро. В каждом месте, куда входила сталь, сразу появлялось пунцовое пятно, словно распускался пышный бутон, подобный отосланному прекрасной Леди. Ножи не давали жертве упасть, и лишь когда его камзол окрасился в сплошной багрец, убийцы расступились, и бездыханное тело рухнуло на землю.
В наступившей тишине слышалось размеренное дыхание людей, выполнивших рутинную работу, не слишком их утомившую, но выполненную на совесть. Где-то прокричал петух, словно из другой, совсем другой жизни.
Прошло шесть лет. За это время сиятельная донна Мария де Лара подарила супругу двух очаровательных детей: белокурую, но с тёмными испанскими глазами девочку, и черноволосого мальчика, наследника титула и всего имения, удивительно зеленоглазого. Но однажды из далёкой Вест-Индии пришла скорбная весть, что великий адмирал дон Филиппе де Лара испустил дух во славу короля и церкви, да упокоит его Господь...
Ещё через полгода, разбирая в кабинете адмирала его бумаги, молодая вдова наткнулась на странный ларец из чёрного дерева, формой напоминающий гроб, ни ключа к которому, ни другого способа открыть не обнаружилось. Пришлось позвать часового мастера, чтобы получить доступ к содержимому. Внутри оказался листок бумаги с изрядно выцветшими письменами, засохшая роза и чудесный изумрудный перстень. Самым неожиданным оказался окрашенный бурым, словно раскромсанный носовой платок с её, герцогини, метками. Пожав плечами, Мэри попробовала надеть колечко на палец, и оно пришлось как нельзя в пору. К тому же составило замечательную компанию перстням с рубином и сапфиром. Герцогиня рассмеялась звонким, но достаточно тихим ради приличия колокольчиком. Затем попыталась прочесть записку. С трудом, но ей удалось разобрать расплывшиеся строчки. Как ни странно, письмо предназначалось ей, в этом не было сомнения: " Прекрасная и божественная донна Мария! Пишу Вам собственной кровью, чтобы выразить, насколько возможно, всю полноту и высоту моего восхищения Вашей красотой, и преклонения, более которого невозможно вообразить человеку! Позвольте служить Вам в любом качестве, хотя бы обречённым на смерть и страдания, всего за мимолётную улыбку! Примите это кольцо, единственное моё сокровище, память о покойной матушке, в знак преданности. Ваш навеки идальго Ау густо Барбета из Памплоны".
Мэри пришлось перечесть не менее полудюжины раз, пока смысл послания и сопутствующих предметов сложился в голове, как нечто уяснимое. Судя по всему, неведомый поклонник однажды дерзнул отправить ей письмо, которое оказалось в руках донна Филиппе, и было упрятано в этот мрачный ларец. Что произошло с этим идальго Аугусто — страшно вообразить. Слава храброго и беспощадного рубаки, нетерпимого к уколам чести, сопуствовала адмиралу с юных лет. Молодая женщина ещё раз взглянула на перстень, уже другими глазами. Ей захотелось разузнать подробности этой странной истории, возможно, могущей пролить свет на личность романтичного, и наверное, красивого молодого кабальеро.
Первым делом она навела справки у деверя, младшего брата герцога, Карлоса, помощника алькальда Мадрида. Выслушав просьбу и записав имя, тот ничего конкретного не обещал, но вернулся в тот же день и приступил буквально с допросом к леди Мэри. Оказывается, упомянутый Аугусто Барбета, двоюродный племянник бывшего королевского прокурора графа Альберто Хосе де Кастро, шесть лет назад прибыл из Памплоны под покровительство знатного родственника, успел единственный раз побывать на праздничном балу в Буэн Ретиро, после которого на следующий день, вернее, ночь, отправился верхом на свидание с неизвестной особой, подкупив конюшего. Тот сопроводил идальго до монастырской площади Сант-Яго и оставил в одиночестве. Более никто Аугусто Барбету не видел, ни живым, ни мёртвым. Правда, через неделю коня с герцогским тавром опознали в цыганском таборе, но цыгане даже под пыткой утверждали, что поймали жеребца в роще за городом, очевидно, сбежавшим от хозяина. В связи с этими обстоятельствами Карлос хотел бы знать, чем был связан интерес герцогини к этому человеку, и почему он возник именно сейчас?
Донна Мария ничем не выдала удивления, с почти натуральным равнодушием бросила:
— Да ничего серьёзного, любезный брат, просто разбирала бумаги Филиппе, там он вскользь упоминает это имя, кажется, они пересеклись на том балу, но поверхностно... Право, не стоит копаться в пыльных кладовках!
Помощник алькальда бросил пытливый взгляд, но прелестное лицо невестки оставалось безмятежным. Тогда он отвесил изысканный поклон, и заметил с умной, отстраняющейся усмешкой:
— Всё правильно, сеньора. Пусть мёртвые погребают своих мертвецов! Желаю вам здравствовать!..
Следующим шагом был вызов мажордома Хосе Рауля, старейшего слугу в доме, принятого в штат ещё при родителях почтенного адмирала. Явившись, тот застыл скорбной статуей аскета, почтительно опустив взгляд долу. Леди Мэри задала несколько пустяковых вопросов, как бы прощупывая почву, а затем спросила в лоб:
— Любезный Хосе, скажи откровенно, ведом ли тебе некий идальго из Памплоны — Аугусто Барбета?
По лицу старика явственно прошла тень волнения, глаза прикрылись на мгновение, а кисти невольно сжались. Стало очевидным, что мажордому многое известно. Но ещё несколько томительных минут он собирался с духом, потом едва слышно произнёс:
— Да, сеньора, мне знакомо это имя. Но, простите, я связан клятвой верности Его Сиятельству и обязан хранить молчание...
— Полно, Хосе, я ценю твою верность, но сеньор Филиппе мёртв, и теперь я единственная госпожа в этом доме, так что открой мне все подробности без утайки!
— Хорошо, Ваше Сиятельство, но вынужден предупредить, что многие обстоятельства этого дела могут вас шокировать неприглядностью и жестокостью...
Донна Мария де Лара лишь махнула нетерпеливо рукой, мол, начинай уже!
Хосе Рауль начал повествоание глухим голосом, делая усилие над собой, но постепенно увлёкся. Однажды, шесть лет назад, в такой же весенний день, его вызвали в кабинет герцога. Его Сиятельство пребывал в отвратительном настроении, нервно расхаживал взад и вперёд, бросал яростные взгляды. Там же находился личный денщик адмирала Лопес-Матон (Мэри с отвращением вспомнила этого жуткого типа, по слухам, бывшего пирата, помилованного от виселицы, и поэтому фанатично преданного хозяину, выполняющего самые грязные поручения). Сеньор Филиппе приказал Хосе поступить под начало Лопеса и слушаться его беспрекословно. Матон в свою очередь велел взять двух надёжных подсобных из слуг, носилки, пару лопат, и отправиться засветло на кладбище при монастыре Сант-Яго, где в глухом месте у сеньора герцога выкуплен участок. Там вырыть две достаточно глубокие ямы под могилы, затем вернуться к западной калитке и, надёжно спрятавшись, дожидаться полночи и дальнейших распоряжений.
Всё было выполнено в точности. Хосе и двое помощников укрылись в кустах подле входа на кладбище, закусывая прихваченным сыром и запивая вином. Незадолго до середины ночи появились двое всадников, но один сразу же уехал, а другой привязал коня и начал прохаживаться, явно кого-то ожидая. То был высокий стройный юноша, которого Хосе никогда прежде не видел, в превосходном белом камзоле. Когда зазвучали куранты, показался портшез с четырьмя носильщиками. Когда они приблизились и остановились, один из пришедших громко спросил: "Дон Аугусто Барбета?", и получил утвердительный ответ. Затем молодой человек подался к паланкину, и даже воскликнул: "Донна Мария!" Но в следующее мгновение те четверо набросились на него с ножами и всего искромсали!
После из портшеза выбрался Лопес-Матон и направился к прятавшимся. Он приказал унести тело убитого и закопать в одной из могил, затем прибрать место убийства и вновь ожидать. Под утро денщик приехал на повозке, которой сам правил, и привёз увесистый тюк, завёрнутый в парусину. Велел и этот груз зарыть во второй яме. Когда перекладывали, из складок материи вдруг выпрасталась рука, блеснувшая знакомым медным браслетом на запястье. Браслетом, принадлежавшим дуэнье Марте Родригес! Заметив оторопь слуг, Лопес рассмеялся презрительно, мол, алчная карга решила заработать одновременно сводней и предательницей, за что получила по заслугам — удавку.
На следующий день Его Сиятельство вручил Хосе кошель с реалами и взял клятву молчать о случившемся под страхом Высшего Суда. На эти деньги мажордом тайком установил два могильных камня на месте упокоения убитых, а так же заказал "вечное" поминание в пяти монастырях...
Ошеломлённая услышанным, леди Мэри молчала очень долго. Бледное лицо женщины покрывали розовеющие пятна. Ужас, гнев, омерзение, стыд, сочувствие, сожаление — и ещё множество менее выразимых чувств теснились в её душе. Справившись с потрясением, она тихо произнесла:
— А мне он сказал тогда, что дуэнья срочно уехала из-за болезни родственницы в Малагу... Что ж, вот оно как... Значит, Хосе, ты можешь указать могилу этого бедного... Аугусто Барбеты?
— Совершенно верно, сеньора, ведь я каждый год бываю там, слежу за порядком...
— Прекрасно! Тогда отправимся туда, когда я сочту нужным, но держи всё это в секрете, как делал при герцоге!
— Как вам угодно, госпожа...
На следующее утро, чуть свет, к той самой калитке кладбища подъехала двуколка, которой правил Хосе, рядом с ним находилась донна Мария, закутанная в чёрное покрывало с кружевной мантильей поверх льняных волос. Она внимательно оглядела место, где произошло столь выразительно описанное жестокое событие. При свете зари оно казалось окрашенным кровью, но при этом удивительно мирным, возможно, из-за близости обители вечного покоя.
Почтенный мажордом пригласил герцогиню следовать за собой, а сам направился вперёд, углубляясь в хитросплетение дорожек меж тысяч и тысяч скорбных камней. В руке он нёс лопату, захваченную из дома по воле хозяйки. Прошествовав через всё кладбище, они оказались действительно в глухом месте, под сенью вековых тисов и замшелой кирпичной ограды. Два скромных надгробия едва заметно возвышались над продолговатыми холмиками, заросшими жёсткой серовато-синей травой. На крайнем камне леди Мэри различила две выбитые буквы, инициалы: "АВ". Вот значит где упокоился несчастный влюблённый юноша?
Она приблизилась вплотную, потрогала шероховатую гранитную поверхность, провела пальцем в перчатке по углублению надписи. Чуть обернулась к Хосе:
— Вырой ямку здесь, где приблизительно его сердце, и удались, пока не позову.
Мажордом копнул несколько раз твёрдую землю, образовалась небольшая лунка. Оставшись одна, женщина присела на корточки, расправив платье, и достала из кожаного мешочка известные нам предметы: письмо, останки розы и клочья платка. Бережно сложила их в ямке, присыпала парой пригоршней засохшей почвы. Вновь тронула камень рукой, затем, быстро оглядевшись, не видит ли кто, коснулась губами. И быстрым шагом двинулась прочь, громко велев Хосе засыпать и сравнять углубление.
На обратном пути герцогиней овладела меланхолия, но ненадолго. Ведь небо синело столь ярко, расчерченное стремительными ласточками, а молодая жизнь наполняла сердце цветущими мечтами. В особняке дожидались почти собранные вещи. Ещё три дня, и богато нагруженный караван увезёт Мэри с детьми в портовый город Бильбао, где они взойдут на корабль, чтобы навсегда покинуть гордую загнивающую Испанию и направиться к берегам благословенной Англии.
Не замечая тряской езды, молодая вдова представляла будущее: покупку старинного имения в Хэмпшире или Саутгептоне, среди зелёных парков и сверкающих прудов, поездки в Лондон с посещением театров и музеев, осенние конные охоты на лис, но главное: воспитание из дочери настоящей леди, а сын, герцог Филипп-второй де Лара, вырастет истинным джентльменом, пэром великой Британии!
Когда за коляской сомкнулись ворота, и опираясь на руку слуги, донна Мария сошла на затёртые плиты двора, она задержалась, прежде, чем удалиться в личные покои. Спокойным дружественным голосом произнесла:
— Хосе, думаю, нет никого более достойного, чем ты, чтобы управлять всем недвижимым и движимым имуществом, оставляемым нами в Испании. Разумеется, с предоставлением соответствующих прав и приличного жалованья. И вот тебе первое поручение, в определённой мере деликатного свойства: поставишь на ведомой только нам двоим могиле надгробие из белого мрамора в виде ангела с розой в руке, и эпитафию: «Несчастный идальго Аугусто Барбета, погибший из-за любви».
Герцогиня бросила невольный взгляд на руку, украшенную тремя чудесными перстнями. Даже не слишком разбирающийся в подобных тонкостях мажордом заметил, что новообретённый изумруд бесподобно сочетается с влажной зеленью глаз юной сеньоры.
Вблизи и вдали ударили колокола к обедне. Хосе перекрестился благочество. Леди Мэри поправила мантилью и направилась к себе.