Неслучайности
Андрей Пузыревский
"Иных уж нет, а те далече..."
А.С.Пушкин
"Евгений Онегин"
1. Он шёл впереди
О Смоленском кладбище я слышал еще в детстве от мамы Клавдии Ивановны Пузыревской (Быстровой)(рис.1)
[Рисунки см. ВКонтакте Андрей Пузыревский фотоальбом Неслучайности https://vk.com/album25812326_301812159
Текст с рисунками в формате pdf см. здесь: https://vk.com/doc25812326_671829789].
Семья её жила в Петербурге на Васильевском острове недалеко от этого кладбища. Она с подругами часто оказывалась там то ли в играх, как в заброшенном парке, то ли ради любопытства. И любопытство бывало вознаграждено такими находками, как одна из эпитафий на могиле купеческого отпрыска:
Говорила тебе я:
Ты не ешь грибов Илья.
Не послушал и покушал,
Так лежи теперь, свинья.
Это всё, что я долгие годы знал об этом кладбище.
В конце 1960-х годов возникло повальное увлечение хатха-йогой. Большим интересом пользовались лекции, продолжавшиеся по 4-5 часов. После одной из таких лекций в Ленэнерго ко мне подошёл немолодой невысокого роста худощавый незнакомец и хорошо поставленным голосом артиста-декламатора представился как режиссёр и театральный художник Кирилл Борисович ИвАнов. Его интересовало, нет ли у меня какой-либо литературы по хатха-йоге сверх того, что мы услышали сегодня. Он пояснил, что решил обратиться ко мне, поскольку я своими вопросами лектору проявил себя, как человек достаточно осведомлённый. Мы договорились встретиться. Он пригласил меня к себе.
Я жил на Петроградской стороне, он недалеко, - на Выборгской. Я приехал к нему с кое-какими изданиями, копии которых мне удалось заполучить с помощью моей кузины Галины Никифоровны Ивановой (Жиркевич), работавшей в Государственной публичной библиотеке им.М.Е.Салтыкова-Щедрина и имевшей доступ к интересовавшим меня фондам. Комната, которую он занимал в старом запущенном доме в коммунальной квартире, была необыкновенно узкой и длинной. Досталась она ему в порядке обмена Одессы на Ленинград. Не помню, было ли окно в этой комнатёнке, ибо все свободные пространства на стенах были заняты его художественными работами - картинами, написанными маслом, гуашью и акварелью. Среди них были пейзажи и выполненные в духе авангардизма портреты. Однако, все работы производили благоприятное впечатление присущим им своеобразием. У одной стены стоял стол, который был и рабочим, и обеденным, у другой - скромное ложе. Если между ними поставить стул и сесть за стол, то путь вдоль стен для созерцания картин становился недоступным. Кирилл Борисович жил один и пищу готовил себе сам, не придавая значения ни качеству продуктов, ни срокам годности, но гостя ему хотелось обычно чем-то удивить. Позднее, к примеру, когда мы уже тесно сдружились, он просил из моих частых командировочных поездок в Москву привозить ему камамбер - сыр с изысканным для него вкусом, но обладавший уж очень специфическим запахом.
Прежде, чем усесться за стол, он мне показал своё исполнение некоторых йоговских асан. Оказалось, что я более продвинут, и смог ему кое-что посоветовать из собственного опыта.
Завязались дружеские отношения. Он приезжал к нам, мы с женой бывали у него. Оказалось, что он - племянник академика Владимира Петровича Филатова(1875-1956)(рис.2), и прямо-таки копия своего дяди, детство провел у него в Одессе, что среди многих увлечений дяди были и спиритические сеансы, которые тщательно документировались. Он же с братьями подстраивал какие-то казусы, которые воспринимались дядей, как истинное общение с вызываемыми духами, и это очень забавляло детей.
Как-то Кирилл Борисович дал мне для чтения книгу французского астронома Фламмариона. Кажется, она была из библиотеки его дяди. В книге было собрано большое количество случаев внечувственного общения между людьми, предчувствия, предвидения. Возможно, и этой непознанный стороной человеческой психики интересовался выдающийся ученый хирург и чрезвычайно многогранный человек.
В другой раз он дал мне раздобытую где-то им ссылку на статью в журнале "IEEE" американского Института инженеров электротехники и электроники. Там описывались эксперименты по передаче мысли на расстояние. Заключались они в том, что "передатчика" привозили экспромтом на какое-то внешне примечательное место для созерцания окрестностей. "Приёмник" же в назначенное время должен был регистрировать свои образные видения. С большой степенью вероятности в описаниях "приёмников" можно было узнать транслируемую картину.
В том же журнале нашлась еще одна интересная научная статья о попытке подтвердить справедливость определения судьбы по линиям на ладони. Там исследовалась большая группа больных с диагнозом шизофрения, на ладонях которых в значительном большинстве случаев было обнаружено единообразное специфическое сочетание линий, отсутствовавшее у здоровых людей.
Не знаю, воспринял ли он интерес к хиромантии от своего дяди, но вот художественные наклонности наверняка были от него. Оказывается, дядя серьезно увлекался живописью, и племянник "заразился" этой любовью. Приходит в голову такая мысль: а не были ли знакомы Владимир Петрович Филатов и мой дед художник Павел Ильич Пузыревский? В сохранившихся документах никаких сведений об этом нет. Но его отец Пётр Фёдорович Филатов с семьёй в 1882 г. переехал в Симбирск и работал там в земской больнице, как хирург офтальмолог. Владимир Петрович писал стихи, картины, занимался музыкой и философией. В 1891 году окончил Симбирскую классическую гимназию,и в последующие годы, будучи студентом медицинского факультета Императорского московского университета, летние каникулы проводил в Симбирске. А Павел Ильич в 1891 году приехал в Симбирск и начал преподавать рисование в Симбирском кадетском корпусе, попутно всячески пропагандируя живопись выставками своих работ, организацией художественного кружка в Трудовом пункте, да и на дому, бескорыстно помогая всем обратившимся к нему за помощью, как, например, будущему известному художнику Дмитрию Ивановичу Архангельскому. Симбирск того времени - город небольшой. Есть Дворянское собрание. Весь свет собирается там и, должно быть, все друг друга знают. Тем более, что отец Владимира Петровича был известным земским врачом в Симбирске. Недаром же мы встретились с Кириллом Борисовичем. А я полагаю, что все встречи не случайны! Возможно, наши родовые линии теперь пересеклись уже не в первый раз.
Однажды Кирилл Борисович, очень лёгкий на подъём, возвратился с Валаама с массой акварелей. Он планировал устроить выставку и пригласил нас с женой Викторией, чтобы отобрать наиболее интересные работы. Удивила разруха, которая царила в бывшем знаменитом Валаамском монастыре. Всё - в запустении (это около 70-х годов). Оказывается, там в изоляции пребывают безнадёжные калеки и увечные больные ещё со времён Великой Отечественной войны. Пробраться туда трудно, но ему удалось. Акварели были впечатляющими, но их просмотр повергал в уныние.
У жены на работе организовалась поездка на теплоходе на Валаам, и мы решили в натуре узреть то, что было на акварелях. Однако, теплоход причалил к южному берегу острова вдалеке от монастыря, и нам оставалось довольствоваться созерцанием необыкновенно живописной природы: крутые обрывистые дикие берега(рис.3,4), красивые внутренние озёра, дикий древний лес. Это было моё второе после акварелей свидание с Валаамом.
Выставка оказалась успешной, и неутомимый художник решил устроить следующую. Теперь уже - своих "скульптурных" поделок из металлоотходов: стружки, скрутившейся в спираль, проволоки разного диаметра, обрезков металлов. Получилось много разных выразительных фигурок. Мне понравился Дон Кихот. Всё это мы с ним вместе рассматривали на его выставке в Доме учёных на Дворцовой набережной.
Ранней весной он отправился в Крым, и привёз оттуда массу прекрасных этюдов. Весна в Крыму - упоительная пора для живописца. Всё цветёт вокруг, всё благоухает. От картин природы не оторваться. Всё предстаёт в каком-то необычайно радостном колорите.
По старой памяти он писал в районе Судака и Нового Света. Об этих местах он рассказывал, вспоминая, как в конце войны из Одессы оказался в Новом Свете. Ещё сохранившееся шампанское можно было найти в винных подвалах, устроенных в бесконечных пещерах в недрах живописной скалы Коба-Кая(рис.4), которые были прорыты при князе Льве Сергеевиче Голицыне, чтобы выдерживать в тысячах бутылок его созревающее элитное вино(рис.5). Это были сорта, которыми Новый Свет всемирно прославился со времён основателя производства шампанского в России князя Л.С.Голицына.
Напившись вдоволь, можно сказать "до чёртиков", компания решила прихватить вина про запас с собой и загрузила бутылками телегу. Путь до Судака был долгим, солнце палило нещадно, стояла невыносимая жара. Бутылки от перегрева и тряски на колдобинах дороги стали взрываться. К концу пути почти ничего и не осталось. А были такие грандиозные планы!
По его возвращении в Ленинград мы снова собрались, чтобы насладиться его застывшими на холсте крымскими впечатлениями. Я был особенно очарован двумя его работами: этюдом(рис.6) и картиной(рис.7) вида побережья Судакской бухты с Генуэзской крепостью и скалами Нового Света вдали. Я признался ему в своём предпочтении. Оказалось, ему они нравятся тоже, однако, после выставки он непременно подарит их мне. Так и случилось. Этюд оказался у меня, но картина где-то "застряла".
Заинтригованные его эмоциональными рассказами и картинами мы с детьми Натальей и старшей Татьяной вместе с родными и, подчас, с друзьями стали на протяжении многих лет проводить летние месяцы в Новом Свете(рис.8). Большое удовольствие доставляли прогулки по удобным прибрежным тропам, проложенным по волшебно живописным местам князем Голицыным к приезду Царской семьи: под скалой Коба-Кая, по мысу Капчик(рис.9) к Царскому пляжу(рис.10) в Голубой бухте, к скамье Голицына над ней(рис.11), а по морю - дальние заплывы с пляжа в Зелёной бухте(рис.4 и 12)через Синюю бухту в Голубую(рис.13) до мыса с "Монахами". Дома в Ленинграде оставалось с грустью вспоминать ушедшее лето, напоминанием о котором служили картины Кирилла Борисовича(рис.14).
Жизненные обстоятельства складывались так, что нам пришлось переехать в Подмосковье к новому месту моей работы. Шёл 1984 год. Было грустно. Мы улетели из насиженного гнезда из Ленинграда, в котором мною было прожито более 40 лет самого плодотворного периода жизни. Удалились из любимых мест, от красивейших городских неповторимых картин и пригородных парковых живописных пейзажей, от близких и друзей - в неизведанное.
С большой радостью мы встречали Кирилла Борисовича, который навещал нас и здесь, на новом месте. Приехав в первый раз к нам, он-таки привёз с собой давно обещанную картину с видом Судака и Нового Света.
Как-то, навестив нас в очередной раз, прямо у входа Кирилл Борисович вдруг своим артистически поставленным голосом громогласно вопросил: "Андрей Константинович, не ваши ли это родственники покоятся на Смоленском кладбище у часовни блаженной Ксении?". Я ничего об этом не знал, и при очередном посещении Ленинграда отправился на Смоленское кладбище(рис.15). Поклонился блаженной Ксении Петербургской(рис.16) и, выйдя из часовни, стал искать вокруг мою фамилию.
Долго искать не пришлось. Надгробие оказалось совсем близко. Да не одно, а много - целый пантеон! Вот плоды, казалось бы, случайного неслучайного знакомства: Кирилл Борисович открыл для меня историю рода.
На самом виду у дорожки оказалось потревоженное огромным деревом надгробие Пузыревских Платона Алексеевича (1830-1871)- геолога, профессора, с 1861 секретаря минералогического общества, близкого друга Д.И.Менделеева, и его сына Нестора Платоновича (1861-1934)- гидротехника, профессора, заслуженного деятеля науки и техники(рис.17). Его портрет висел в колонном зале Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта им. акад. В.Н.Образцова, который я закончил, и родство наших фамилий располагало некоторых преподавателей из "старой гвардии" к благожелательному отношению ко мне в процессе учёбы. Через дорожку напротив - могилы Вентцелей: Марии Ильиничны (1869-1938)(рис.18)- сестры Павла Ильича Пузыревского, моего деда,- жены Николая Николаевича Вентцеля,- писателя-сатирика, писавшего под псевдонимом "Бенедикт". Это та ветвь, которая пошла от Ильи Алексеевича Пузыревского, моего прадеда.
Надгробные камни побурели, надписи стёрлись или покрылись мхом. В отдалении нашёл надгробие на могиле Ивана Пузыревского(рис.19), о котором в то время я не знал ничего. Церковь была закрыта. Побродил по кладбищу и отправился домой.
Возвращаясь в Ленинград поездом из провинциальных театров, где Кирилл Борисович по контрактам работал режиссёром и художником-постановщиком, он непременно навещал и нас в Подмосковье. Я встречал его с большой благодарностью, как неутомимого исследователя, открывшего неизвестные мне места и "древние" захоронения родных.
А он поведал мне о своей новой затее. Оказывается, во время Великой Отечественной войны он был в Одессе, как он говорил, под румынами, при которых было хуже, чем при немцах. Жизнь шла своим чередом, и его приятельница подруга юности нашла себе жениха среди румын, и при отступлении захватчиков уехала с ним в Европу. Каким-то образом Кирилл Борисович разыскал её. Оказывается, она обосновалась в Бельгии и ныне принадлежит к общине одной из православных церквей. Человеком он был верующим, и я, в то время еще не воцерковлённый, подчас пасовал перед ним, когда он начинал беседы на богословские темы. Так, однажды он пытался что-то уяснить для себя в Символе веры, а я так и не смог ему ничем помочь.
И вот им овладела неотступно идея поехать к подруге минувших дней в гости и попытаться остаться там, зарабатывая себе на жизнь в качестве чтеца в церкви. Был расчёт на то, что он мастер художественного слова. Ему удалось отчасти исполнить свой план. Он получил приглашение от своей закадычной подруги Татьяны, удачно послужил в церкви пономарём. Но оказалось, что там за это не платят, и даже наоборот, существуют на пожертвования. Раздосадованный до глубины души, можно сказать, до нервного срыва, он приехал к нам. Он был до крайности возбуждён, озлоблен, клял всё и вся. Похоже было, что эта поездка за границу стала для него катастрофической. Он не смог оправиться. И в скором времени по каким-то окольным путям я получил из Ленинграда известие о том, что он скончался от удара, а было ему немногим более 70 лет. Общих знакомых у нас не было и моя связь с ним оборвалась. Был он хорошим и добрым человеком с массой талантов. А для меня он был ещё первооткрывателем и проводником - в тайны психики, на Валаам, в Новый Свет, в пантеон родни на Смоленском кладбище, в церковь, наконец, в Европу, в которой не всё золото, что блестит. Царствие ему Небесное!
2. Пантеон раскрывается
Бывая в Ленинграде, я почти каждый раз навещал блаженную Ксению и родственный мне пантеон Пузыревских. С 1997 года при первой поездке на Валаам и в последующие годы я бывал на Смоленском кладбище регулярно. Однако, "чудо" произошло, когда мы, сплочённые инициативой и всяческим попечением духовной сестры нашей возлюбленной Татьяны Ковалёвой, отправились на Валаам. На меня, как на ветерана и искушённого "долгожителя" Валаама, для которого предстоящая поездка была уже, пожалуй, чуть ли не двадцатой, возлагалась роль проводника по наиболее примечательным святыням монастыря, разбросанным на обширной территории системы островов.
Наш ночной теплоход отправлялся из Петербурга вечером, и у нас в распоряжении был целый день, который мы могли посвятить городу или пригородам. У меня, ленинградца от рождения, любовь к нему и неповторимому его очарованию углублялась и крепла в годы учебы: школа, институт, аспирантура. С 1947г. мы жили в "Морском доме"(рис.20)в историческом месте на Петровской набережной рядом с бревенчатым(укрыт кирпичным "колпаком")зимним Домиком Петра I, ставшим первым "зёрнышком", посаженным царём, вокруг которого разросся нынешний красавец Санкт-Петербург. Свой Летний дворец вместе с Летним садом для ассамблей Пётр устроил на противоположном берегу Невы. Из наших окон открывался прекрасный вид на ту сторону реки, и мой отец Константин Павлович - сын художника не преминул запечатлеть его пастелью при заходящем солнце(рис.21).
Для прогулок своих от Домика Петра I я избирал парк Ленина, осенью особенно живописный и благоухавший опавшей листвой, или соседнюю с ним Петропавловскую крепость(рис.22), через которую можно было пройти на Стрелку Васильевского острова, или по Кировскому(Троицкому)мосту - на другую сторону Невы. Там - Летний сад(рис.23) с древними липами и белоснежными статуями(рис.24), Марсово поле и соседний с ним Михайловский сад. А по Дворцовой набережной можно дойти до божественного Исаакиевского собора(рис.25,26,27,28). В промозглую ленинградскую погоду я отправлялся в Эрмитаж и бродил по его залам завораживающей красоты с уникальными коллекциями картин и исторических экспонатов.
Кировский мост в памяти остался как ПУТЬ к прекрасному для нас старшеклассников мальчишек и девочек из соседней дружественной нам школы (в начале пятидесятых годов обучение было раздельным). По нему мы, бывало, вечерами гурьбой отправлялись в Летний сад и при подходе, вдохновлённые величественной красотой его решётки, с захватывающим душу трепетом приближались к устроенной посреди сада сцене. На ней в исполнении военного духового оркестра звучала чарующая музыка Россини - наши любимые увертюры к операм "Севильский цирюльник", "Сорока-воровка", "Шёлковая лестница",вальсы Штрауса и другие прекрасные мелодии. Радость переполняла, хотелось петь и летать. И обратный путь по мосту проходил в полёте классического танца в исполнении нашего "кордебалета". Многие из нас занимались музыкой и в качестве сопровождения изустно в хоровом исполнении для танцующих звучал "Менуэт" Боккерини или танцы(полонез, краковяк, вальс, мазурка) из оперы "Иван Сусанин" М.И. Глинки. Сейчас это всё выглядит так несовременно. По этому мосту в тишине ленинградских белых ночей я отправлялся на Марсово поле, чтобы украдкой срезать там несколько роз для подарка своей будущей суженой. Часто вечерами, когда улицы уже пустели, мы,закадычные друзья,одноклассники и соседи по дому, Женя Найденко, Миша Нечипоренко и я на шикарных по тому времени велосипедах через этот мост устраивали гонку на отдалённую окраину города. Там около "Дома советов" в конце Московского проспекта была наша заветная булочная. В это время её окутывал аромат только что привезённого свежевыпеченного хлеба. И нам доставались бесподобные румяные мягенькие французские булочки с хрустящей корочкой. Великая цель напряжённого часового велопробега была выполнена! По нему же проходил путь в Эрмитаж для прогулок там в плохую погоду. На нём я студент зимой на пронизывающем ледяном ветру постоянно отмораживал уши на подножке переполненного трамвая по пути в институт. А в одну из удивительных зим случилось так, что ледяные торосы принесенного с Ладоги льда на Неве все растаяли, и после очередных заморозков Нева перед нашим домом превратилась в сплошной идеальной каток, и можно было на беговых коньках носиться от берега до берега и - под Кировский мост. А в праздники лучшим местом, где можно было любоваться распускающимися букетами разноцветных огней во время салюта с Петропавловской крепости, конечно же, был Кировский мост. Казалось бы, всего-навсего - мост, а столько воспоминаний с ним связано!
В Ленинграде я в корне поменял свою специальность, "преобразовавшись" из инженера-конструктора механика в специалиста в области технической кибернетики, а затем - медицинской. То есть, прежде я разрабатывал автоматизированные системы дистанционного управления для судовых дизелей, а затем - компьютерные комплексы для автоматизации биологических экспериментов, потом - системы для медицинской диагностики, в частности, в области психиатрии, на базе Военно-медицинской академии им. С.М.Кирова. Именно научная работа в академии принесла мне наибольшее удовлетворение от содеянного в этом мире.
Меня всегда тянуло к родным местам - к городу, его незабываемым пригородам: Павловску, Царскому Селу, Петергофу. Часто бывая там, я постарался на память для себя сделать несколько видеофильмов, и, просматривая их вечером, избавляюсь от напряжения прошедшего дня [см.YouTube, канал Андрей Пузыревский: ПАВЛОВСКИЙ ПАРК-Мостики и "Вальс-фантазия"М.И.Глинки ; ПЕТЕРГОФ Большой каскад].
Думаю, такую же тягу испытывает затеявшая эту поездку на Валаам наша "Кариатида" Татьяна Ковалёва. Она любой просвет в своей напряжённой работе старается использовать для визита в Петербург. Чем её так притягивает к себе этот святой город-музей: красотой ли своей, историей ли, может быть, это просто наследственный дух как-то воспринятый от её родни - репрессированного в тяжкие времена настоятеля (1919-1922) знаменитого и несравненного по красоте Исаакиевского собора протоиерея Леонида Константиновича Богоявленского (1872-1937)?
Итак, поразмыслив, взвесив все возможные варианты, мы решили отправиться на поклон к блаженной Ксении Петербургской на Смоленское кладбище. Нас четверо. Ещё - Татьяна Абина непременная участница несчётного количества наших паломнических поездок на протяжении многих-многих лет: многократно на Валаам, на Соловки, в Александро-Свирский монастырь, в Тихонову и Оптину пустынь, в целый ряд других святых мест, а чаще всего - в Троице-Сергиеву лавру. А после паломничества на Святую Землю через неё, пострадавшую там, к нам присоединился её спаситель Александр Сергеевич, для которого и Петербург, и Валаам были новостью.
Надо сказать, что обе Татьяны - кладезь познанных смыслов заповедей Господних. Одна приложила массу усилий, чтобы устроить домовую церковь во имя иконы Богородицы "Всецарица"(рис.29) в Онкологическом институте им. П.А. Герцена. Она же в меру сил своих помогала обрести врачебную помощь и надежду на выздоровление бесконечному количеству страждущих. По деяниям другой понимаешь, что значит возлюбить ближнего, а более -Господа Бога своего, что есть смирение, и как жить по воле Божией. Таким вот и молиться бы за весь мир в келии святой обители, откуда были и призывы, и благословения. Однако, духовник наш протоиерей отец Георгий Фомин наставлял нас: "Любовь и радость надо делами своими нести ближним в миру".
У часовни блаженной Ксении, устроенной над её святыми мощами, покоящимися под спудом, как всегда, выстроилась большая очередь(рис.30). И каждый - с заветной просьбой о помощи. Ведь она ещё при своей блаженной жизни помогала многим в разрешении жизненных преткновений, подчас, предваряя грядущие события в своих предсказаниях. Все, ожидающие своего черёда, в обращённых к святой молитвах просят о её небесном предстательстве пред Господом. И, наконец, поставив свечу, каждый с душевным воплем, а может и со слезами, припадает в поклоне к земле, освящённой её мощами.
Вот и мы подле блаженной Ксении. Какая просьба к ней у каждого из нас - сокровенная тайна. Но есть большая надежда: святая никого не отвергает. Начался молебен, и каждый со своим синодиком углубился в молитву о ближних...
Мы вышли из часовни(рис.31). И тут в двух шагах от неё - пантеон Пузыревских, моих кровных родственников(рис.17,18,19). И надо же такому случиться, что место упокоения им было определено подле блаженной Ксении. Поклонившись почившей родне, я попытался, наконец, прочесть, кто же покоится под заросшим камнем, на котором не одна памятная надпись(рис.32). С трудом разобрал(рис.33): Илья Алексеевич Пузыревский (1826-1892). Но ведь это же мой прадед! Вот так открытие! И случилось оно, я уверен, не без участия Ангела хранителя затеявшей путешествие Татианы Ковалёвой. Илья Алексеевич окончил Виленский дворянский институт, служил в Киеве цензором в Военном министерстве, был редактором журнала "Славянская корреспонденция", сослуживец и защитник в печати М.Е. Салтыкова-Щедрина. Был женат на Вере Тимофеевне урождённой Александровой, в девичестве учившейся вокалу у М.И. Глинки, который в своих "Записках" упоминает Верочку с её способностями. После 1872 г. проживал в Петербурге и был на иждивении сына, моего деда Павла Ильича, учившегося(1880-1890) в Императорской академии художеств и зарабатывавшего частными уроками. Кстати, на иждивении деда был и его старший брат будущий профессор консерватории Алексей Ильич Пузыревский (1855-1917) в бытность его студентом Санкт-Петербургской консерватории. Надпись выбита на том же камне, что и другая: Мария Ильинична Вентцель (1869-1938). Её я видел и раньше, но только сейчас осознал, что это же его младшая дочь, то есть моя двоюродная бабушка.
Здесь же я нашёл два новых захоронения - Михаила (1937-2015) и Николая (1929-2017) Березиных моих "многоюродных" братьев(рис.34). Первый был архитектором. Мы сблизились в шестидесятые годы. Он открыл для меня импрессионистов и расположил к их творчеству на всю последующую жизнь. Помню, как меня поразила отделка его комнаты: стена, на которой было окно, была чёрной, так как свет поступает из окна и этой стене нечего отражать. Стена напротив окна и потолок - белые для наибольшего отражения света. А боковые стены, как бы вспомогательные для освещения - голубая и розовая. Мы вместе ездили в Ольгино на берег Финского залива, и там на просторной поляне, поросшей мягкой травкой, босиком сражались в бадминтон. В перерывах между схватками обсуждали его идеи о возведении модульных городов из жилых ячеек, которые бы можно было переносить, куда угодно, создавая в новом месте грозди из них. Он был полон идей и, помнится, позднее возглавлял некое международное архитектурное сообщество.
Николай был инженером оптиком. Он всю жизнь проработал в широко известном Государственном оптическом институте (ГОИ), разрабатывая оптические системы высокого разрешения для космической фотосъемки. Он был собирателем рассеянной по всему миру родни. Как-то умудрился многих разыскать и устроить фамильный "собор" Вентцелей в Ленинграде. Они с женой жили в новостройках на Васильевском острове недалеко от Смоленского кладбища.
Как-то однажды в один из моих очередных визитов в Ленинград мы собрались у него и втроём с его братом Михаилом отправились в пантеон урождённых Пузыревских на Смоленское кладбище. К тому времени там уже покоился прах их мамы Татьяны Николаевны Березиной(Вентцель) (1905-1984)(рис.18-портрет на кресте). В молодые годы, окончив Фабрику эксцентрического искусства, она вместе со своим будущим мужем Павлом Березиным снялась в нескольких немых кинокартинах (в частности, "Шинель"). Позднее Березин стал крупным инженером, одним из создателей ледокола "Ленин". Моя будущая мама Клавдия Ивановна Быстрова и Татьяна жили на Васильевском острове по соседству и были близкими подругами чуть ли ни с детства. Я с тётей Таней одно время работал вместе в Ленинградском филиале Всесоюзного института медицинского приборостроения. Она была там переводчицей и мы с ней часто виделись. Казалось, годы на неё никак не влияют. Она всегда оставалась на эмоциональном подъёме, энергичной и даже несколько экзальтированной.
Между моим отцом Константином и её братом Владимиром Николаевичем Вентцелем (1897- ?), поэтом и писателем с псевдонимом "Владимиров", сложились с молодых лет теплые братские отношения. Помню, как в конце сороковых годов отец переживал и старался, рискуя свободой, всячески помочь оказавшимся без мужа и отца его жене тёте Тасе (Таисии) и сыну Игорю. А глава их семьи тогда отбывал срок на сельскохозяйственных просторах Казахстана и возглавлял там лагерную культпросветработу. Он был осуждён и сослан по доносу одного из своих друзей, который за обеденным столом в Доме писателей у Литейного моста, как раз напротив известного всем Большого дома, услышал из уст остряка один из ироничных анекдотов на колхозную тему. Этого было достаточно для того, чтобы быть репрессированным и возвратиться назад с туберкулёзом в тяжёлой форме, от которого ему так и не удалось оправиться. Где он похоронен, я не знаю. А вот племянники его Березины Николай и Михаил Павловичи обрели вечный покой рядом со своей мамой в досточтимом пантеоне Пузыревских.
Близкий друг и двоюродный брат дяди Володи мой отец, поражённый раком, умер в 1951 году в возрасте 53 лет. Мы провожали его из стен Военно-транспортной академии на Васильевском острове, где он, Пузыревский Константин Павлович, капитан 1 ранга, был начальником кафедры военно-морских дисциплин(рис.35). Организаторы похорон от академии не стали обременять себя хлопотами, чтобы похоронить его в семейном пантеоне на Смоленской кладбище. И его, педагога и научного работника, кавалера высших правительственных наград, в траурной процессии провожали на катафалке по проспектам Петроградской стороны до места последнего упокоения на Серафимовском кладбище(рис.36). Там он положил начало образованию нового пантеона родни Пузыревских. Те же самые организаторы похорон лишили семью права наследования наград почившего. А это были ордена: Ленина, Красного знамени и два - Красной звезды. Маме, которая пожелала получить, как память, награды мужа, было отказано под предлогом, что ордена с перебитыми номерами будут вновь использованы для награждения достойных. Теперь прах мамы пребывает рядом с супругом, который представлял для нее при жизни драгоценность большую, чем его награды. От всей семьи долг памяти прадеду, подготавливавшему на протяжении всей своей жизни для Родины высококлассных боевых флотских офицеров командного состава, отдаёт ныне его правнучка Анечка Данильчук в Бессмертном полку его любимого города Санкт-Петербурга(рис.37).
Говоря о Серафимовском пантеоне, надо молитвенно вспомнить бабушку мою по линии мамы Екатерину Осиповну Быстрову (Барановскую)(1874-1952)(рис.38), тестя Дмитрия Аверкиевича Ветютнева бывшего главного инженера проекта в институте Промстройпроект и работавшую там вместе с ним тёщу Татьяну Владимировну Николаеву. Прах их покоится в ограде(рис.39) у самой кладбищенской церкви во имя преподобного Серафима Саровского(рис.40). Сюда свою мать Викторию Пузыревскую и меня привезла их внучка Татьяна Кудрявцева (Пузыревская)(рис.41), возлюбленная моя старшая дочь. Этот наш приезд сюда был уже после паломничества на Валаам.
3.Благословение преподобного Серафима Вырицкого
Обычно нашими с дочерью любимыми местами для посещения бывают парки Пушкина (Царского Села) и Павловска. Благо, она с мужем живёт в Пушкине. Отсюда на её машине мы ездим и в Вырицу к Казанской церкви(рис.42,43). Там в её ограде в часовне(рис.44,45) под спудом покоятся мощи святого преподобного Серафима Вырицкого (рис.46,47,48). А за алтарём Казанский церкви похоронен глубоко почитаемый мною протоиерей Алексий Коровин(рис.49).
Как-то в давнем прошлом, когда батюшка Серафим еще не был канонизирован, но прославлялся в народных устах, я приехал на его могилку и заказал панихиду. Посетителей, кроме меня, больше не было, и всё сложилось, как нельзя лучше - без спешки и суеты. Отслужив панихиду, батюшка пригласил меня в храм(рис.50,51) и упоённо стал повествовать мне об иеромонахе Серафиме. Я узнал, что отец Алексий концентрирует у себя все дела по сбору материалов, и необходимых документов для канонизации батюшки Серафима. Он вынес мне епитрахиль батюшки(рис.52) с его подписью, чтобы я смог приложиться. Мы говорили долго и не спеша, и вдруг меня взорвали рыдания. Такого со мной никогда прежде не бывало. Мне было неловко, но я ничего не мог с собой поделать. Я понял, что батюшка Серафим и есть истинный святой, который непременно должен быть канонизирован. И он был канонизирован в 2000 году. И это было, пожалуй, самым знаменательным событием в жизни отца Алексия. Ведь именно этому он посвятил себя. Его усилиями в нелёгких условиях была воздвигнута часовня над могилками преподобного Серафима и его бывшей супруги схимонахини Серафимы. Скончался он в результате тяжёлой болезни. И покоится теперь между алтарём своей церкви,в которой беззаветно прослужил Господу 37 лет, и часовней, возведённой над мощами канонизированного по его молитвам преподобного Серафима Вырицкого. На могиле его крест с надписью: Протоиерей Алексий Коровин 1940-2005 . Царствие ему Небесное!
4. Наш родной Васильевский остров
Останавливаясь у Татьяны, я знаю, что одной из поездок с ней будет поездка в Вырицу к преподобному Серафиму. А в этот раз - в июне 2019 года, она ещё заинтересовалась, где на Смоленском кладбище Пузыревские. Этот вопрос возникал и раньше, но то было в переписке, и я объяснял тогда "на пальцах".
А теперь из Пушкина мы отправились на Васильевский остров. Вот, они - здесь. Не все, но многие из рода Пузыревских.
Захоронение её прадеда художника Павла Ильича Пузыревского(1860-1922) или хоть какие-нибудь сохранившиеся записи о нём ещё раньше мы с ней тщетно пытались разыскать на старом Казанском кладбище Царского Села, а потом в архивах. Всё было утрачено во время Великой Отечественной войны. Могила его любимого учителя профессора П.П.Чистякова, с которым он здесь навечно воссоединился в одной земле, там есть, его же могила потеряна.
А вот отца его Илью Алексеевича, родителя многих, ставших известными в разных областях персон, но уже на Смоленском кладбище, мы навестили. Смоленская церковь была на этот раз открыта и мы смогли приобщиться к святыням храма. В стенах его лежат кирпичи, которые во время сооружения храма по ночам тайно приносила блаженная Ксения(рис.31,53), подготавливая на удивление строителям, как теперь говорят, дневной "фронт работ" для них.
Прохаживаясь по кладбищу, всегда испытываешь необыкновенный покой и умиротворение. Возникают мысли о прошлом и будущем, о бренности жизни и тщетности мирских треволнений. Начинаешь пытаться оценить, что тебе удалось сделать полезного в жизни. Так, порывшись в памяти, понимаешь, что все потуги - тлен.
И все-таки, где же я был младенцем, когда такие мысли еще не приходили? Я попросил Таню отвезти меня к родильному дому на углу 14 линии и Большого проспекта(рис.54), откуда меня младенцем в мае 1937 года перенесли на 7 этаж в доме 16 по 15 линии(рис.55) - почти напротив роддома. Я вспомнил маму. Как было тепло, уютно и спокойно у нее на ручках(рис.56). Вспомнил тонкий аромат её духов, который в 70-е годы появился вновь с духами "Нефертити". Помню резиновый запах двух своих любимых игрушек Пата и Паташона - одного маленького и толстого, другого длинного и худого. Вспомнил маму в окне роддома с новорождённой сестрёнкой. Мне было два с половиной года. Мы навещали её с няней, стоя под окном.
Я все окрестности стремился запечатлеть на фото. И приметил сгорбленную старушку с палочкой, которая очень медленно брела по пустынной улице и казалась мне помехой в кадре. Я отошел, выбирая подходящий ракурс в новом месте. И опять она - там. "Матушка, вы где-то здесь живёте?"- обратился я к ней. "Да, я в этом доме",- и она указал на дом моего детства. "И, похоже, вы пережили блокаду?". "Да, мой дом по соседству разбомбили, и мы переехали в этот дом". "Как удивительно, что я вас встретил. А мы до войны жили в мезонине этого дома на 7 этаже". "Да, я знаю, там жил какой-то художник, но уже после войны". "Так, значит, он поселился в нашу квартиру!". Как всё складывается: жил там до войны мой отец - сын художника Павла Ильича Пузыревского с семьёй и художественным наследием своего отца, моего деда. А когда семья после блокады переехала в другое место, там поселился настоящий художник. Как говорится, "свято место пусто не бывает". У старушки было очень приятное интеллигентное лицо коренной ленинградки и чистая речь. Удивительно, как крепки люди, пережившие блокаду! Она деликатно заметила: "Вы фотографируете, а я вам, наверное, мешаю: маячу здесь. Я это заметила еще на бульваре и постаралась не портить вам вид". А мне, наоборот, захотелось сохранить ее облик на память, но она возразила и продолжила неспешной шаркающей походкой свой путь через дорогу к дому, опираясь на палочку, с авоськой в свободной руке. И я, растроганный, с умилением неотрывно наблюдал за ней, пока она не скрылась из вида во дворе своего и моего дома(рис.57).
Теперь мне на Васильевском острове осталось лишь проведать храм, где бабушка Елена Александровна Пузыревская меня, младенца покрестила в тайне от своего сына, моего отца - офицера, которому полагалось быть атеистом. Это был Андреевский собор в начале Большого проспекта. Храм этот - во имя апостол Андрея Первозванного(рис.58). И мне пришла идея удостовериться, что я был крещён именно в этом храме (другие храмы, правда, ко дню моего рождения на Васильевском острове уже были закрыты). Всё, что удалось узнать: старые крестильные записи не сохранились.
Было обеденное время, и дочка привела меня в кафе по соседству с храмом. Мы взяли чебуреки, которые я уже очень давно мечтал отпробовать в память тех несравненных, которыми мы угощались на рынке в Судаке, приезжая туда за продуктами из Нового Света еще в 70-е годы. Всё было очень вкусно, и Таня сказала, что это, оказывается, её любимое кафе со времён учебы в расположенном рядом с ним полиграфическом техникуме, в котором она начала освоение казавшейся ей тогда интересной специальности.
Но это было так давно(рис.59)! Сейчас она сидела напротив меня такая взрослая, обаятельная и совершенно самостоятельная. А у меня в памяти возникла она в образе горько плачущего новорождённого младенца, с которым на руках я, совершенно "выжатый" работой над диссертацией, проводил бессонные ночи. И было это во спасение страдающего маленького человечка - умилительно и трогательно до глубины души, но и изнурительно настолько, что возникавшую мысль ещё об одном ребёнке парализовало воображение: в нём рисовались трудности бессонных ночей, после которых предстоял ещё полный рабочий день. А ведь могло бы случиться и так, что сегодня здесь вместе с дочкой радовал бы взор ещё и сын...
Удивительно, но дух привлекательности кафе более, чем 30-летней давности, сохранился до наших дней и породил череду воспоминаний ушедших времён. Так, место неожиданно вызывает неудержимый поток мысленных видений, а с ними - ассоциаций. Мысли текут, и отрывки из прошлого, как комки снега наращивают и наращивают снежный ком воспоминаний. Вот и мне не устоять в этом бураном потоке воспоминаний. Но этот поток возник уже после возвращения с Валаама.
5. Чудесные встречи
А как Валаам, на который поездка нам пока ещё предстоит?
После Смоленского кладбища оставалось время до теплохода. И ангел хранитель нашей Татьяны Ковалёвой на своих лёгких крыльях понёс нас в Александро-Невскую лавру(рис.60). Там мощи Александра Невского - знаменательного для нас святого: в Москве в храме, освящённом во имя его, на амвоне на Литургии во время проповеди о любви к ближнему при открытых царских вратах почил наш духовник на протяжении более 20 лет, протоиерей Георгий Фомин(рис.61).
С ним и его младшим сыном Аникитой мы побывали на Валааме(рис.62). Батюшка решил устроить это путешествие в качестве награды своему сыну за успешное завершение обучения и получение диплома. Потом он часто вспоминал эту поездку, святыни монастыря и парное молоко с душистым монастырским хлебом, которым нас угощали на ферме(рис.63). В день памяти апостола Андрея Первозванного на проповеди он непременно упоминал о том, что святой, обходя по жребию доставшийся ему удел, из земли Новгородской, по преданию, посетил и Валаам и водрузил там поклонный крест. А уже в ближайшие к нашим времена игумен Дамаскин, трудами которого Валаамский монастырь и начал приобретать тот облик, который стал основой для современного монастыря, развил почин апостола Андрея - водружение поклонных крестов, до традиции. Теперь гранитные кресты можно встретить на Валааме повсюду.
В Александро-Невской лавре из Троицкого собора, от мощей Алексадра Невского, чтимых икон мы отправились на Никольское кладбище, где за преданность вере были подвергнуты расстрелу монашествующие Лавры в дни торжества революционных идей.
Кладбище было пустынным. Мы задержались у архиерейских захоронений. Вдали появилась одинокая фигура, которая уверенным шагом направлялась прямо к нам. И тут начались сопровождавшие нас весь наш дальнейшей путь "чудесные" встречи. Бородатое лицо молодого путника мне показалось очень знакомым. Он, не мешкая, решительно направился ко мне с привычным монашеским приветствием: "Христос посреде нас! Здравствуйте, Андрей Константинович!". Я вспоминаю - это послушник Владимир из чад схиигумена Батюшки Серафима (Покровского). Я на Валааме был вместе с ним на скиту Всех Святых, а во время его капитального ремонта - на Смоленском.
Вспомнил его всегда сосредоточенного, целеустремленного, энергичного. Какие у него были послушания на Валааме, я не знаю, но знаю, что он занимался и переплётными работами. У меня на Смоленском скиту совсем растрепался молитвослов. Прошу Володю: "Переплети мне, пожалуйста". " Хорошо",- говорит,- "но вы почитайте в мой черёд неусыпаемую псалтирь". Надо сказать, что на Смоленском скиту братией читалась неусыпаемая псалтирь по воинам за отчизну живот положивших и за блокадников, погибших во время блокады Ленинграда, имена которых (более 600 тысяч имён) собраны в 35 томах Книги Памяти "Блокада. 1941-1944. Ленинград", изданных в 1998-2006 годах. Вот я отчитал свой черёд, его черёд, а сменщика всё нет. Читаю дальше. И случилось так, что для меня чтение неусыпаемой псалтири стало первейшим моим послушанием. И многие обращались ко мне с просьбой подменить. А молитвослов у меня исправно служит уже многие годы. Переплёт был сделан на совесть!
Так, по каким-то, казалось бы, незначительным деяниям запоминаются люди. И встречи с ними оказываются не случайными. И в этот раз Володя был "первой ласточкой".
Рано утром следующего дня теплоход был уже в Большой Никоновской бухте на Валааме(рис.64). После Воскресенского скита(рис.65) с храмом Воскресения Христова, нижним храмом во имя апостола Андрея Первозванного и кувуклией наподобие той, что в храме Гроба Господня в Иерусалиме(рис.66), мы отправились к Гефсиманскому скиту(рис.67). Там, спустившись с горы Елеон от часовни Вознесения Господня, мы застали машину. Её за нами прислал отец Гедеон - начальник Никольского скита(рис.68). С ним мы заблаговременно обговорили встречу и приблизительный план наших поездок. Однако, многое по ходу приходилось менять.
На Никольском скиту нас ждал отец Гедеон(рис.69). Мы обнялись в приветствии после долгой разлуки, и батюшка сказал, что обстоятельства изменились так, что нам прежде всего надо отправиться на Святой остров в скит Александра Свирского, а по возвращении - программа здесь, на острове. А пока - в храм Николая чудотворца. Там почитаемая его икона(рис.70). А с ней связаны многие годы пребывания в Никольском скиту, а иногда и чудеса по молитвам к святому. Памятные это были времена, и радость возвращения в скит переполняла меня. На пути к причалу я обратил внимание спутников на поклонный крест(рис.71) - один из тех, что уже упоминал. Батюшка хлопотал на катере. Вид у катера был шикарный. Мне показалось, что прежде подобные я видел лихо пролетающими мимо скита во время посещения Валаама президентом(рис.72). Мы же тогда довольствовались моторный лодочкой.
К Святому острову мы теперь неслись, как на крыльях ветра(рис.73). Минут через 20 были уже там у причала. Вода в Ладоге в этом году была низкой(рис.74), и причал оказался слишком высоким. Местные насельники смастерили и приделывали к причалу лесенку, чтобы облегчить нам перемещение с катера на причал и обратно.
На вершине острова стоит деревянный храм во имя преподобного Александра Свирского(рис.75). Рядом с ним поклонный крест - такой же, как на Никольском скиту. Стоит он у выложенной камнем могилы. Преподобный заблаговременно устроил её для себя в ожидании своей кончины. В храме братья отслужили молебен преподобному перед его иконой на аналое. Все приложились к ней, а на меня снова нахлынули воспоминания.
Икона была написана на Никольском скиту в келии для иконописных работ, тогда иноком, отцом Сергием(рис.76). Ныне он иеромонах, начальник Владимирского скита, в котором теперь есть просторная монастырская иконописная мастерская. Я застал эту икону сохнувшей на солнышке, будто явленной, на груде дров, которые заготавливали на зиму для братского корпуса. Приехал игумен Панкратий, и было решено, куда поместить на иконе мощевик с частицей мощей святого . Посреди храма была та самая, уже освящённая, икона. Мне вспомнился отец Сергий, прикладывающийся к ней в одну из наших прошлых поездок с ним и отцом Гедеоном на скит тогда - к настоятелю отцу Василию(рис.77).
Об отце Василии(рис.78), который среди паломников слыл старцем, запомнилась следующая история. Как-то из Москвы я сопровождал группу знакомых мне паломников, среди которых были некоторые, лелеявшие надежду получить благословение у отца Василия. Мы прибыли в Монастырскую бухту, и я у местного экскурсовода пытаюсь выяснить, не будет ли в ближайшее время экскурсии на Святой остров. "Да что вы,"- говорит она, - "это такая редкость!". Мы, обескураженные, с группой стали обсуждать, куда нам отправиться теперь. Вдруг, к нам спешно подходит экскурсовод и говорит, что нам невероятно повезло: сейчас на Святой остров отправляется "Мария" (это небольшой катер из монастырского флота). Вот так оказия!
И мы - на острове у отца Василия. Встретил нас кто-то из знакомых монахов, провёл по святыням, а потом по просьбе многих - к отцу Василию за благословением(рис.79). Батюшка оказался у трапезного стола рядом с келейным корпусом. Он и нас пригласил к столу отведать рыбки собственного улова. Все расселись и занялись рыбкой. А я всё не угомонюсь, выбираю, как бы выразительнее запечатлеть трапезу. Вдруг я слышу: "А ты не переживай, найдёшь себе мужа!". Эти слова были обращены к одной нашей спутнице, которая приехала на Валаам с надеждой получить благословение на создание семьи, что у неё никак не получалось. Никто не знал о её намерении, и вот, услышали такие слова батюшки. Я же замешкался со своей фотосъёмкой, и мысль меня стала беспокоить, что не достанется мне рыбки, пока я тут кручусь, а я её так люблю. И слышу я батюшку: "Не волнуйся, будет тебе рыба." И правда, очень уж вкусной оказалась рыбка. Прошло несколько месяцев. Как-то звонит мне подруга той самой нашей спутницы и сообщает: "Представляешь, Надежда вышла замуж!".
Теперь отец Гедеон после акафиста у пещеры Александра Свирского и елеопомазания в ней (рус.80) провел нас на смотровую площадку на высоком обрывистом берегу острова и тоже предался воспоминаниям. Вот как получается: вдруг все мы, связанные таинственными нитями,даём одновременно знать друг другу о себе. "Мы с вами встретились теперь через несколько лет. И так совпало, что отец Антипа(рис.81) [первый начальник Никольского скита] как раз сегодня позвонил, а мы так давно с ним не общались. Всё заводит разговор о рыбалке. А я уж и сети давно раздал". "Да, я помню, было у него пристрастие к рыбной ловле, но с уловом нам не везло: не было тогда местного прирождённого рыбака Дионисия с нами на скиту", - говорю я,- "И у меня по дороге на Валаам чудесная встреча случилась на пустынном Никольском кладбище в Лавре - с послушником Владимиром, который в бытность мою на Смоленском скиту переплёл мне молитвослов". "Сколько же лет нас связывает с вами?"."С 1998 года; сначала на скиту с отцом Антипой, потом -с вами",- говорю я. И как-то нас Господь собирает, подумал я. Вот и об отце Сергии напомнила икона Александра Свирского.
Мы возвратились на Никольский скит. Батюшка пригласил нас в братскую трапезную. И после вкусного обеда повёз на машине во Владимирский скит(рис.82). Едва открыв дверцу машины там, на скиту, я вдруг услышал возглас: "Привет поклоннику Иисусовой молитвы!". Это монах Иероним-иконописец, тот, что на Никольском скиту писал иконы, будучи ещё послушником Игорем(рис.83), приветствовал по-братски от алтаря Владимирского храма. А рядом с ним - отец Сергий. Ну, наконец-то, свиделись. Радость какая! Он пригласил нас заглянуть в трапезную, когда мы духовно созреем, выполнив свой план знакомства с достопримечательностями скита.
Однако, до конца дня и отправления теплохода оставалось мало времени. А у нас впереди ещё Коневский скит с монахом Арефой(рис.84), Центральная усадьба с мощами преподобных Сергия и Германа Валаамских, Игуменское кладбище(рис.85). И мы, благодаря нашему "поводырю", отцу Гедеону всё успели. Отца Арефу встретили на Центральной усадьбе, и страждущие из нас имели с ним душеполезную беседу.
И я повстречался там с монахом Авраамом, с которым еще в бытность его послушником на Никольском скиту и на ферме(рис.86), мы проводили дни в тёплом дружеском общении. Теперь он на Центральной усадьбе на послушании в пекарне и поёт в братском хоре. И флейту свою, которую самостоятельно освоил, он не оставляет. А её раньше так часто можно было издалека услышать загадочно звучащей на природе. По мирскому образованию своему он филолог. Литературным творчеством занимается и на Валааме. За короткое время нашего свидания он сетовал, как иногда безответственно некоторые авторы смакуют немощи или недостатки других,- братьев своих, которые по святости оказываются превыше критиков. И надо бы быть очень осмотрительным, выводя словесный образ героя. И стоит подумать: "А кто есть ты?!".
Это была не последняя нечаянная радость от неожиданного свидания с прошлым. На электрическом каре, отвозившем нас к теплоходу, разговор зашёл о современных валаамских схимниках. Я сказал, что уже почивших в Бозе схимников Авеля и Иоанна я знал много лет ещё как монахов(рис.87,88). И мы довольно много времени проводили в душеполезных беседах. Дева, водитель нашего электрокара, попросила рассказать об отце Иоанне. Я вспомнил о первой неудачной встрече, когда он был в затворе, приняв обет молчания. Потом о поездках на лодочке на вёслах с отцом Сергием с Никольского скита открытой Ладогой на Предтечу, где он подвизался. Оказывается, он изобрел механический календарь для расчёта Пасхалий навечно. Нас сблизила наша мирская специальность. Он был сотрудником Киевского института кибернетики под руководством академика В.М. Глушкова. А я пользовался теоретическими разработками Глушкова в своей кандидатской диссертации. К отцу Иоанну я пожаловал в надежде получить у него наставление по Иисусовой молитве. Он же сказал, что это не его стезя. Он больше поглощён прочими молитвами и писаниями святых отцов и их житиями. На столе его повсюду высились стопки толстых книжных томов. Потом мы встречались несколько раз. А при последней нашей встрече перед всенощным бдением на Центральной усадьбе он вдруг сказал мне, что чувство у него есть, что к зиме отойдёт ко Господу. И он, действительно, почил в преддверии зимы. Царствие ему Небесное!
Нас ждал теплоход. До отправления уже оставалось недолго. Вот зазвучал Гимн Валааму и медленно поплыли мимо нас родные берега, всё удаляясь(рис.89). Солнце склонялось к закату. Чайки носились вокруг теплохода и требовательно кричали. А мы, наполненные духовной радостью, стояли у борта. И каждый в меру своего погружения в монастырскую жизнь внутренним взором возвращался к событиям уходящего дня. И нам было тепло на душе. И было немного жаль, что жизнь скоротечна. И надо ценить каждое её мгновение, хранить дружбу, как драгоценный сосуд. Вспомнились слова А.С. Пушкина:
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен...
"19 октября"1825г.
И заповедь Господа: "Да лЮбите друг друга..." (Иоанн: 15,12)