Б.Мельник. Часть вторая, раздел четырнадцатый. Перевод с польского Т.Цыркуновой.
Уничтожение еврейского населения в Телеханах немецкими преступниками христианское население восприняло по-разному. На некоторых это не произвело большого впечатления. Ну, случилось. Были евреи, нет евреев. Однако нашлись и такие, которые одобрили варварское злодеяние эсэсовцев. Они, как «порядочные» и правоверные люди, признали немцев, как освободителей от Еврейства. Аргументировали это по-разному. Для одних евреи были только клопами или вшами, высасывавшими христианскую кровь, а для других ненавистными потомками убийц Христа.
Такие мнения явились болезненным поражением для телеханских духовных лиц. Ксёндз Тарногурский и поп отец Иоанн, поддерживавшие дружеские отношения с местным раввином Глицком, посвятили много лет своей пасторской миссии извлечению своих верующих из сатанинского круга нетерпимости и заблуждений. К сожалению, личный пример пасторов и поучения об уважении людей, невзирая на их национальность, религию и обычаи, не дошли до сознания многих "набожных верующих". В мозгах этих лиц, предки которых сотни лет кормились ядом нетерпимости к другой религии, победил позорный колтун средневековья. Годы работы обоих духовных лиц, полных самоотдачи, оказались напрасными.
Некий Гришка Распутин, ярый участник всех религиозных праздников и обрядов, проводимых церковью, а ныне не менее страстный чёрный полицейский, долго хвастался всем, как он искал и вытягивал «еврейских гадов» из разных тайников. За это комендант Телехан произвёл его сразу в сержанты, а позже назначил комендантом полицейского участка в Святой Воле.
Однако большая часть населения длительное время не могла опомниться от шока этих страшных воспоминаний, угнетавших все людские помыслы. Люди старшего поколения помнили ещё еврейские погромы 1905 года, организованные царской полицией. Однако те несколько жертв были ничем по сравнению с варварским уничтожением, выполненным планово над всей еврейской популяцией в Телеханах и в других ближайших местностях.
Это невероятное злодеяние, выполненное эсэсовцами, мои отец и дядя Стефан приравнивали к варварской резне времён самого чёрного средневековья. Было и в самом деле невероятно, что это совершили представители народа, который хвастался тем, что именно он окрестил и цивилизовал поганскую и дикую Европу.
Мы с братом не понимали всего смысла этих разговоров, но и отец, и дядя, отмахивались от наших вопросов, пользуясь короткими отговорками. Мы с братом заметили, что при этих разговорах наш отец начал даже махать рукой, точно так же, как это делал дядя.
В Телеханах было немало людей, которые с ужасом рассказывали случаи виденных ими самими или услышанных от кого-то историй, которые имели место в дни уничтожения евреев. Наши родители не позволяли нам, детям, слушать эти страшные рассказы. Меня же одолевало мое ненасытное любопытство, и я старался использовать любые методы, чтобы что-нибудь услышать.
Таким образом я узнал, как приняла смерть молодая еврейка Эстерка, девушка, которая славилась в Телеханах необыкновенной красотой и благородством. Когда я был ещё совсем маленьким, то, увидев на улице Эстерку в белом длинном платье, спросил у родителя, с которым шёл, не ангел ли это?
О том, как приняла Эстерка смерть, рассказала приятельница моей мамы ещё с их девических времен, госпожа Евгения Триденская.
Семейство Триденских пришло к нам на следующий день после отъезда эсэсовцев из Телехан. Незадолго до захода солнца без стука они вошли через кухонный вход. После странного, как бы украдкой произнесённого приветствия, отказались войти в гостиную и уселись на лаве под окном. Разговор сразу же повёлся на тему уничтожения евреев. Через минуту госпожа Евгения, как мне показалось, без всякого повода, внезапно громко заплакала.
«Аня, что я пережила! Не знаю, когда приду в себя...» – произнесла она сквозь слёзы.
В тот же момент мама велела мне и брату уйти в гостиную и закрыть за собой двери. Это не касалось сестры, которая уже находилась в гостиной и сидя там, что-то вышивала.
Я не мог позволить себе не услышать рассказа госпожи Евгении. Вылез через окно спальни на двор, минуя веранду, на четвереньках подобрался к открытому кухонному окну. Удобно усевшись, слышал каждое слово из кухни.
В день уничтожения евреев перед полуднем Триденские работали в своём огороде, подвязывая кусты помидоров. Из огорода было хорошо видно, что происходит на улице. Там время от времени под эскортом эсэсовцев или же местных люмпенов появлялись группки евреев. Евгения и Геннадий были уверены в том, что проводится депортация еврейского населения из Телехан.
Сопровождаемые евреи производили впечатление перепуганных людей, шли с низко опущенными головами. Когда кого-нибудь из них без всякой причины ударял палкой люмпен, то избиваемый человек реагировал только ещё большим наклонением головы и втягиванием её между плеч. Триденские также обратили внимание на большую группу евреев, среди которых шла Эстерка. В отличие от остальных побратимов она шла шагом, полным достоинства, с высоко поднятой головой. Её, так отличающаяся от остальных осанка, очевидно, вызывала уважение у выродков, сопровождавших группу, и ни один из них не осмеливался её толкнуть.
Вид этого заинтриговал Триденских. Они прервали своё занятие и стояли, глядя на Эстерку. Она, в белом платье, с распущенной гривой чёрных, вьющихся крупными локонами волос, будто плыла над группой покорно согнутых фигур.
Когда эта группа евреев находилась напротив огорода Триденских, к ним навстречу рысью подъехал верхом немецкий офицер. Мгновенно задержал лошадь, та прямо присела. Евреи тоже остановились, как вкопанные, а мужчины поспешно сняли шапки. Точно также, на диво, поступили и люмпены. Одна Эстерка не изменила своей осанки. Наоборот, она ещё выше подняла голову, гордо глядя эсэсовцу прямо в глаза. И произошло нечто невероятное. Немец не выдержал взгляда девушки, опустил голову и с глупой миной на лице начал вертеться в седле. Это длилось добрую минуту, пока он не пришёл в себя. Однако, наконец, глядя на еврейскую красоту, жалобным голосом проговорил:
«Боже мой, я никогда ещё не видел такой красивой женщины! О Боже, почему ты так несправедлив, что она тоже…»
Эсэсовец прервал предложение на половине, пришпорил лошадь и въехал в толпу евреев, где снова задержался. Евреи с криком разбежались по улице, а с ними также и люмпены. На месте осталась одна Эстерка. Даже не вздрогнула, продолжая смотреть офицеру прямо в глаза. Тот молниеносно выхватил пистолет, и почти касаясь стволом лба девушки, выстрелил. Голова Эстерки отклонилась назад, лицо мгновенно покрыла кровь из раны от пули. Девушка осунулась на песок улицы. Немец пришпорил лошадь и пустил её в галоп, как сумасшедший, крича: «Боже мой, Боже мой…»
Господин Триденский знал немецкий язык, и понял всё, о чём говорил эсэсовец.
При этом рассказе госпожа Евгения не переставала громко плакать. Ей последовала мама. Плач женщин, очевидно, услышала Мундзя и вошла в кухню. Через минуту расплакалась и она. Отец и господин Геннадий о чём-то говорили, но голоса их были какие-то размазанные. Перед моими глазами внезапно появился мой дорогой приятель, Хаимек Перельштейн. Снова я осознал, что его вынудили чудовищнейшим образом, без единого слова прощания покинуть меня навсегда. Забыв о своём непослушании, о том, что подслушивал разговор, я поднялся из-под окна и вошёл в кухню. С носом, в котором уже не помещались наплывающие туда слёзы, прижался к всхлипывающей маме.
***
В дни уничтожения телеханских евреев едва не произошла трагедия в семье кузнеца Новака. Сын кузнеца Чесик из своего двора наблюдал, как эсэсовцы ведут группы евреев. Ведомый мальчишеским любопытством, он вышел на улицу перед домом. Там на чернявого мальчика, одиноко стоящего на улице, обратил внимание солдат, который сопровождал очередную группу евреев. Он подумал, что это потерянный еврейский ребёнок и жестом руки призвал его к себе. Не понимая, какая опасность ему угрожает, Чесик подошел к немцу, а тот втолкнул его между евреями.
От смертельной опасности Чесика спасли два местных люмпена, живших в предместьи Гута. Как «помощники» эсэсовцев, где-то по дороге они присоединились именно к той группе евреев, в которой и находился Чесик. Оба по внешнему виду знали мальчика, как и то, что он – сын Новака.
«Господин немец, это не еврей, это христианский мальчик!» – стали кричать они, перебивая друг друга.
Эсэсовец, наконец, понял настойчивые объяснения люмпенов. Показывая стволом автомата на ширинку Чесика, буркнул:
«Показывай своего писюна!»
Чесик не понимал, чего солдат от него хочет, но люмпены сориентировались молниеносно.
«Вытягивай писюна, господин немец тебе приказал!»
Мальчик стоял, не понимая, чего от него хотят. Тогда один из люмпенов мгновенно стянул штанишки Чесика до колен. Эсэсовец дотронулся концом ствола до объекта своего интереса и, убедившись в том, что крайняя плоть мальчика в идеальном состоянии, расхохотался.
«В самом деле! Действительно, это не еврейский щенок! Беги домой, прочь!»
***
Как-то в полдень третьего, может, четвёртого дня после полного уничтожения телеханских евреев, в глубине улицы Боровой, где-то за огородами, нашим и дяди, раздалось несколько громких окриков, среди которых слышалось: «Это еврей!» и «Стой, растакую твою мать!» – после чего прозвучало несколько автоматных очередей.
Вскоре после этого к нам пришла соседка, жившая на Боровой, и рассказала о том, что там произошло.
Оказалось, что учитель из нашей школы Шульчин, который работал в ней при советской власти, будучи евреем, во время холокоста как-то чудом избежал смерти. Ему удалось спрятаться так удачно, что ни один искатель евреев не смог его обнаружить.
Удивительным было лишь то, что он с целью найти какую-нибудь еду вылез из своего укрытия среди белого дня и проскользнул в чей-то огород, чтобы хоть что-то съесть. Там «вора» заметил владелец огорода и понял, с кем имеет дело.
И тут злой рок настиг Шульчина. Убегая от хозяина огорода по улице Боровой, он наткнулся на патруль из двух чёрных полицейских. Когда он перелазил через забор на другой стороне улицы, намереваясь спрятаться в зарослях, его настигли полицейские пули. Несчастный скончался, перевесившись через забор…