Действующие лица:
Федор Ушаков, студент 19 лет.
Михаил Ушаков, студент, младший брат Федора 17 лет.
Александр Радищев, студент 17 лет.
Андрей Рубановский, студент.
Иван Насакин, студент.
Майор Бокум, гофмейстер, прибалтиец немецкого происхождения, говорит с акцентом.
Маняша, девица 17 лет, служанка в доме майора Бокума.
Яковлев, кабинет-курьер Ее Величества.
Беме, надворный советник. Солидного вида господин, в роскошной одежде и дорогом парике, с тростью, всюду шествующий величаво и неспешно, роль без слов.
Неизвестный студент, неприметный человек в очках, постарше остальных, роль без слов.
Студенты, все в возрасте 17-19 лет, прислуга, горожане, солдаты.
Все события происходят в Лейпциге, с февраля по июнь 1767 года, кроме последнего действия, разыгрывающегося спустя четыре года с начала учебы студентов.
Действие первое.
Трактир близ здания Лейпцигского университета. За окнами видна его высокая крыша. В трактире многолюдно, шумно, прислуга разносит кружки и подносы с различными блюдами. За длинным столом сидят русские студенты, двенадцать человек, среди них Федор и Михаил Ушаковы, Радищев, Рубановский, Насакин. Их выделяет скромность нарядов и одинаковые парики. Федор Ушаков сидит рядом с Радищевым, чуть поодаль от остальных десяти.
Ушаков, вставая и поднимая кружку. Беспримерно счастлив я, друзья мои, окончанию нашего многотрудного похода, и нимало не жаль потраченных дней. Приветствуем же тебя, прославленный храм всея великих наук! Поворачивается в сторону здания. Буду служить тебе верой и правдой! Но только и ты уж утоли мои надежды и чаяния! Верую, что здешние ученые мужи немало облегчат своими занятиями мой извилистый путь по придворной стезе. Поворачивается к студентам и подмигивает. Кто знает, как далеко оставлю я за собою теперь Фонвизина1, ко времени увлекшегося сочинительством и забросившего основное свое дело.
Все смеются и выпивают. Ушаков садится.
Радищев. Ты беспрестанно поражаешь меня, Федор, своим задором, граничащим с безумием. Будто бы ты не голодал, как я, пять месяцев в дороге, жуя одни черствые корки да старый сыр, будто не слышал вечно хлюпанье воды в своих худых башмаках, пока пройдоха Бокум складывал себе в кошель назначенные для нас казенные денежки. А ведь ты болен был ещё со времени отъезда из Петербурга. Или теперь, когда мы, наконец, вселились в дом, назначенный для постоянного проживания, у тебя отличные от моих условия? Тебя хорошо кормят, топят комнату, стелют мягкую постель?
Ушаков. Да не переживай, Радищев, все привилегии, коих ты удостоился, в полной мере доступны и мне. И гнилое мясо на обед, и сырая комнатенка навроде каземата, и кровать без простыни да с дырявым одеялом. Мало того, воспитатель наш, господин Бокум, всюду сует свой нос и ходит по пятам, чую, читает в мое отсутствие записи и просматривает вещи.
Радищев, вскакивая. Но это нельзя терпеть!
Ушаков усаживает его обратно. Не горячись ты, Сашка, сядь. Я, знаешь ли, не такая неженка, как ты. Пропитание да туалеты интересуют меня сейчас менее всего. Что до моего соглядатая… Пусть его ищет. Искать покамест нечего. Я, друг мой, имею целью не гурманствовать в Саксонии и не с гофмейстером нашим воевать. Желание у меня едино – учение. Хочу таких людей слушать и такие книги прочесть, чтоб без труда разбираться в высших законах гармонии и процветания человечества. Чрез это и возможности благоустройства государства нашего постичь.
Радищев. Высоко, брат, метишь.
В этот момент с улицы к окну подходит Беме вместе с Неизвестным студентом, одетым так же, как и компания в трактире. Беме дает ему деньги и указывает на окно. Оба расходятся в разные стороны, оставшись незамеченными для сидящих внутри.
Ушаков. Не могу и не считаю нужным скромничать пред тобою, мой друг, ведь ты меня знаешь. Как и то, что жизнь свою и все блага, каковые, коль свезет, получу - радению о благе России мечтаю посвятить. Разные мысли есть у меня, и пробовал писать, да нейдет. Есть нужда в учителях и в хорошем чтении, немногое из сего ныне в Петербурге доступно, сам знаешь. А почему? Ведь это зло. Ближайший путь ко всеобщему счастию вижу в просвещении. Говорит громче и привстает, Радищев удерживает его. В этот момент в трактир входит Неизвестный студент и садится поодаль. Ибо тьма невежества есть цепь, превращающая в раба человека, от рождения должного быть свободным. И кто мы и для чего живем, ежели держимся в стороне от бед народа и страданий своей отчизны! Закашливается, достает платок. Неизвестный студент придвигается ближе к Ушакову и Радищеву.
Радищев, тихо. Да полно, Федор. Не место здесь.
Ушаков, спокойнее. Изволь. Желаешь избрать тему, более идущую к кабаку? О здешнем пиве да о девках?
Радищев. Зачем же… А хотя бы и так. Ведь я видал, как ты глазел на дочку бокумовской прислуги, когда нам представляли комнаты. Несчастная девица не знала, куда деваться.
Ушаков, с грохотом ставя кружку на стол. Она не кабацкая, а честная девушка! И поминать ее как прочих, о ком ты вечно без стыда чешешь языком, я тебе не позволю!
Радищев. Да ты пьян! Что я сказал? Видать, сильно тебя разобрало.
Ушаков, примирительно. Да, пожалуй. Но ты не смейся надо мной, ведь сам не знаешь, что здесь. Если хочешь, так и быть, расскажу. После того представления я подходил к ней уж у Бокума в доме. Смотрю, несет кувшин с молоком в детскую, а в другой руке поднос со всякой посудой. «Позволь, говорю, я помогу тебе». А она строго так: «Благодарствую, да незачем. Я справлюсь». «Мне, - говорю, - приятно будет помочь, и жалко видеть, как ты надрываешься». А она: «Мне нету нужды ни в вашей приятности, ни в жалости». А? Какова?
Радищев. Однако, она будто не из простых.
Ушаков. Я и сам сбился поначалу. А потом понял – всё заграница да свобода. Хоть глаз она не подымет и говорит тихо – слова-то всё колкие, а речь как по писаному. Видать, её учили. И такая девушка в услужении, да ещё у этакого самодура!
Радищев. Ну, место не самое плохое.
Ушаков. Как ты не поймешь! Любое место дурно, ежели нет свободы распоряжаться собою, а буде ты при этом с умом – и того хуже!
Радищев. Что ж, лучше не учиться?
Ушаков. При таком положении – да.
Радищев. Так девицам и вовсе образование не надобно, ведь свободными им при любом повороте долго не бывать.
Ушаков. Ты не прав, Радищев. А не прав потому, что не встречал еще по-настоящему умной девушки. Образованная жена – не тягость, а помощь и честь мужу.
Радищев. А ты, Федор, говоришь так потому лишь, что влюблен сейчас.
Ушаков. Что ж, я и вправду несколько сумбурно мыслю нынче. Оставим этот диспут. Как бы ни было, завтра в десятом часу я буду ждать её в беседке сада близ бокумовского дома.
Радищев. Так она обещалась?
Ушаков. Не знаю, придет ли. Сказала - ежели не будет срочной работы.
Радищев, подмигивая. И матушка вовремя уснет.
Ушаков. За ней вовсе не следят. Мать хлопочет о своем, едва поспевает. Девица выросла, что дикий цветок в поле. Но ты не думай, у меня и в мыслях нет ничего бесчестного.
Радищев. Этого ты мог не говорить. Эх, Федор, завидую тебе. И в карьере, и в ученье ты первый, теперь вот вижу – и в амурных делах.
Ушаков запевает, задорно глядя на Радищева.
Я в город отправился счастья искать,
Милая фройляйн,
Дала мне в дорогу последнее мать,
Милая фройляйн…
Радищев подхватывает.
Чтоб место хорошее я получил,
Милая фройляйн,
Чтоб имя прославил, богатство нажил,
Милая фройляйн…
Все студенты вместе, некоторые поднимают кружки, другие встают.
Но прелести ваши и чарка вина
Милее ученья и крепкого сна.
Нет денег – и ладно,
Ведь вы же не жадны,
Милая фройляйн!
Занавес.
Действие второе.
Беседка в саду перед домом Бокума. На скамье сидят Ушаков и Маняша.
Ушаков. Ты всё же пришла. Ах, Маняша, как ты хороша в этом наряде, до чего он идёт тебе!
Маняша. Благодарствую. Что до вас, особенных перемен не видно.
Ушаков, засмеявшись. Это верно, Маняша! До чего ты дерзка!
Маняша хочет встать, он удерживает её за руку. Это не в упрек тебе, напротив. Говори так всегда. Только что же ты не смотришь на меня? Такая смелая, а глаз не подымешь. Это, право, странно. Маняша поднимает голову и смотрит на него в упор. Вот это взгляд! Теперь уж мне неловко.
Маняша. Так зачем звали?
Ушаков. Зачем же зовут девушку на свидание? Узнать получше, поговорить. Мне о многом с тобой интересно было бы беседовать, Маняша.
Маняша. А для чего вам?
Ушаков. Странная, ну как для чего? Стало быть, ты мне нравишься. И я не вовсе тебе безразличен, вижу. Ведь я читаю в твоих глазах.
Маняша. Это всё равно.
Ушаков. Как же? Тогда уж и ничего важного нет на свете. Ведь, ежели есть надежда обрести, быть может, на всю жизнь сердечного друга, разве может быть всё равно?
Маняша, с усмешкой. И что же мы с вами делать будем? Неужто вместе из дому выходить да гулять?
Ушаков. Да почему ж нет? Чем ты хуже здешних молодых барышень, что не можешь пройтись со мной по парку или выпить кофею?
Маняша, в своем прежнем тоне. Что ж, пожалуй. Но вы не сказывайте покамест никому о нашей встрече. А то, неровен час, застыдитесь, да поздно будет.
Ушаков, порывисто беря её за руку. Не таков я, душа моя! Только к чему это «вы»? Я зову тебя на «ты», и тебе нужно называть меня просто на «ты» и по имени. Обнимает Маняшу и целует, несмотря на её сопротивление, затем отпускает.
Маняша, вскакивая со скамьи. Прошу ВАС, Федор Васильевич, оставить меня в покое!
Ушаков, также вставая, в смятении и некоторой раздражительности. Это уж глупо! Как угодно, будь по-твоему. Дважды мне повторять не нужно. Так докучают тебе ухаживания и поцелуи!
Маняша, сдерживая слезы. Не больно-то много времени на ухаживания ушло.
Ушаков. Этих укоров я не заслужил, во мне нет коварства, а лишь чувства, быть может, слишком сильные. А ты - ты так холодна, Маняша! Однако, урок усвоен. Впредь не стану надоедать тебе. До той поры, покуда сама ты, быть может, не пожелаешь поцеловать меня. Впрочем, тебе хватает и твоей гордыни, вам с нею никто более и не нужен. Прощай же. Уходит.
К беседке подходят Бокум и Беме.
Бокум. Что ты делаешь, Маняша, здесь, в саду, когда уже темно? Изволь немедленно ступать в дом.
Маняша, вытирая слезы. Слушаю, господин майор.
Бокум. И пойди хорошенько умойся. Стой.
Маняша. Да, господин майор.
Бокум. Это не Ушакова фигура там, вдалеке, покидает сад?
Маняша. Нет! А впрочем, не знаю…
Бокум, приподнимая её лицо за подбородок. Не знаешь… Так-так… Господин Ушаков уходит из нашего сада, где его вовсе не должно быть, а ты стоишь здесь в слезах. Скажи, этот юноша, верно, обидел тебя?
Маняша. Нет, что вы, мы и не говорили.
Бокум. Ты можешь открыть мне всю правду, дитя. Поверь, я смогу его примерно наказать.
Маняша. Мы почти не знакомы.
Бокум, раздраженно. Ступай.
Маняша уходит.
Бокум, обращаясь к Беме. Однако, тут что-то есть. Любые сведения о похождениях этого наглеца и бунтаря мне очень пригодились бы. Надобно будет получше последить за Маняшею. Как думаете, господин Беме? Пойдемте же в дом, выпьем чаю да обсудим наши дела. Уходят.
Занавес.
Действие третье.
Комната, где живут старший и младший Ушаковы. В комнате стоят две простые деревянные кровати, на каждой по топчану и старому тонкому одеялу. На столе, стульях, на кресле возле голландской печи и на полу – всюду разбросаны бумаги. На одном из стульев, среди бумаг, стоит зажженная газовая лампа. За окном темно. Федор Ушаков сидит на одной из кроватей в рубашке и панталонах, без парика. За дверью видна прихожая. Там Маняша складывает белье в корзину. В дверях, готовый к выходу, стоит Михаил Ушаков.
Михаил. Я сей же час пойду и истребую для тебя отдельного ужина! Брат, ты совершенно болен! Проклятый Бокум! Если бы не вечный холод в комнате да не тухлая капуста на воде, подающаяся на обедах под видом щей, ты не был бы сейчас так плох! Что ты делаешь, ведь доктор велел лежать!
Ушаков, вставая из-за стола с пером в руке и размахивая им. Послушай, Михель, какой я сочиняю трактат. Он о праве наказаний – о том, что зверства казней никак не способствуют уменьшению числа злодеяний. А равно и порабощение не ведет ни к чему иному, кроме страшной несправедливости. Погоди-ка… Снова садится и пишет. Все люди от природы суть свободны, и никто не имеет права у них отнять той свободы2… Как тебе?
Михаил. Брат, умоляю, опомнись! Пойми же, наконец, со здоровьем шутки плохи! Да и к чему это сейчас? На курсе ты и так лучший, а Бокум следит за каждым нашим шагом. Ты же знаешь, что он строчит доносы в Тайную канцелярию!
Ушаков. Кем же ты считаешь меня, Михель, ежели думаешь, что Бокум с его подпевалой Беме могут меня испугать и заставить молчать, когда говорить надобно? Тем паче, во власти ли недуг заставить меня отбросить начатое? Что я, кисейная барышня?
Михаил, сокрушенно качая головой. И все-таки, Федор, ты зря не слушаешь меня.
Ушаков. На то я и старший, ведь так? Хлопает его по плечу. Ступай, не тужи о пустяках. Лучше попроси нашего гофмейстера за Насакина. Он из нас всех более остальных нуждается, от родных его не приходит ни гроша. Сей многого достойный юноша принужден которую неделю жить оскорбительными подачками.
Ушаков провожает брата до двери. Перед ней видит Маняшу за работой. Та хочет что-то сказать спешащему Михаилу, но не успевает. Михаил покидает и прихожую.
Ушаков, стоя в дверях. Маняша!
Маняша. Да, сударь.
Ушаков. Почему ты во все комнаты заходишь, кроме моей?
Маняша замирает ненадолго, затем с видимым спокойствием. Как же, заходила. Мне ваш братец передал с утра и белье, и распоряжения по хозяйству.
Ушаков. Это неправда.
Маняша, продолжая возиться с бельем. Правда, сударь.
Ушаков. Ну зачем ты врешь? Это несносно. Ты подстерегаешь его у лестницы, чтобы получить указания, минуя меня. Ведь так?
Маняша. Коли ваше сиятельство говорит, значит так и есть.
Ушаков, схватив её за плечи, вне себя. Прекрати немедля вести со мной разговор таким манером! Чего ты добиваешься?!
В этот момент на пороге снова появляется Михаил в сопровождении Радищева, Рубановского и Насакина, закрывающего ладонями лицо. За ними, чуть позади, следует Неизвестный студент. Все замирают, глядя на девушку, и удивленно смотрят ей вслед, пока она убегает, бросив корзину.
Михаил, наконец, повернувшись к брату. Федор! Я возвратился с полпути! Знаешь ли ты, что сейчас случилось? Проходит в комнату, жестом приглашая войти и остальных. Все входят, Неизвестный студент остается в прихожей, прячется за корзиной. Я встретил по дороге к Бокуму Насакина и, помня твой совет, сказал ему идти и решительно истребовать себе дополнительных средств на проживание, нового белья и обогрева комнаты. В виде поддержки мы с Радищевым пошли следом и оставались рядом во всё время разговора. Из всего необходимого Насакин, по скромности своей, испросил лишь дозволения нынче же протопить комнату, в коей нет никакой возможности находиться вот уже несколько дней. Сия просьба вызвала у майора такой гнев, что он, забывшись и не стесняясь ни нас, ни Беме, бывшего у него в гостях, стал кричать и поносить Насакина в глаза, называя мошенником, бездельником и бунтовщиком! Когда же тот попытался напомнить ему о своем дворянском происхождении и долге инспектора отправлять честно свои обязанности, Бокум со всей солдафонской силы ударил его по щеке!
Ушаков, пытаясь заглянуть в лицо Насакину. Как, Иван! Это правда?
Радищев. Мы тому свидетели! Я считаю, здесь выход может быть только один – требовать удовлетворения!
Ушаков, медленно и растерянно. Ну да, натурально. Затем, обращаясь к Насакину. Так ты потребовал? Видя, что тот не в силах говорить, Радищеву. Потребовал?
Радищев. Ты не понимаешь. Он вылетел из приемной и почти пал нам на руки. Мы первым делом побежали к тебе.
Ушаков. Это вы верно сделали, господа. Более того, мне сдается, правильным будет написать обо всём напрямую в посольство, а там и до государыни дойдет весть о сем неслыханном деле.
Рубановский. Верно.
Радищев. Давно пора было вывести подлеца на чистую воду. Я рад, что ты, наконец, осознал.
Ушаков. И сделать надо так. Написать одну бумагу от всех. Другую пусть Насакин составит лично. Третью же напишу я сам. Изложу всё подробно, и не только о пощечине. Обо всем, что творится. И о том, как господин Бокум принуждает студентов записываться на все курсы к своему приятелю Беме, деля с ним барыши, заработанные с пустых и безграмотных лекций, и как столует его каждый день на наши деньги. Прав ты был, Радищев, рано еще думать о всемирной гармонии и личной славе на ниве юриспруденции, покуда на наших глазах без стеснения обворовывают и унижают товарищей. Вызов господин Насакин сможет сделать, когда пожелает, а всё же тут дело, всех нас касаемо.
Рубановский. Браво, Ушаков!
Насакин. Спасибо, Ушаков. Я порой думал, тебе нет дела до других. Но я ошибался страшно. Дай мне твою руку. Жмет руку Ушакову.
Ушаков. Честь, видится мне, есть данность, коей любой человек любого происхождения и пола должен обладать не по милости, а по собственным заслугам. Посягать на нее преступно. Начинает сильно кашлять и садится на кровать.
Рубановский. Верно сказано!
Ушаков. А теперь, господа, пора и расходиться. Да Мишу возьмите с собою на ночь. Ни к чему ему с больным, а мне необходимо сейчас будет над будущим документом поразмышлять.
Все, один за другим, выходят за дверь.
Радищев!
Радищев, возвращаясь и садясь рядом. Что ты?
Ушаков. Помнишь ты наш разговор по приезде? Тогда, в кабаке?
Радищев. Ты ложись. Само собою, отлично помню. Пытается его уложить.
В это время к двери крадется Маняша, чтобы забрать оставленную ранее корзину с бельем. Услышав голоса, замирает и прислушивается.
Ушаков. Погоди. Я все думаю – нет ничего хуже несвободы. И нет позорнее явления для страны, чем крепостничество.
Радищев. Тут мы с тобою сходны, ты знаешь.
Ушаков. Я на прощание сказать тебе хочу, Саша. Бокума наверняка припрут к стенке, он станет сговорчивее, тогда думаю поговорить с ним о той девушке, ну ты понял.
Радищев. Как не понять. О чем же говорить? Или ты жениться решил?
Ушаков. Я забыл про это и думать. Но ведь, ежели я ей не по нраву, так, быть может, другой по нраву придется? А ей и не выбрать.
Радищев. Ты и не по нраву? Однако!
Ушаков. Оставь это, или мы поссоримся.
Радищев. Молчу, молчу.
Ушаков. Понимаешь ли, история с Насакиным открыла мне всю бесполезность мою и эгоизм. Ведь вот мы с тобой радеем за свободу на словах. А люди меж тем пред самыми нашими очами прозябают в услужении у недостойнейших.
Радищев. Ясно, про кого ты. Про служанкину дочку.
Ушаков. Или она не человек? Но ты не прав. Я о многих говорю, мимо которых прошествовал, будто не видя. Столь напыщенно и гордо нес я свое слово о свободе, в тайне ожидая похвал и подношений. А между тем - творить добро надобно бескорыстно, не стяжая славы, так и в Писании сказано. Я не хочу ни любви, ни благодарности от сей гордой девицы. Не желаю даже и упоминания моего. Пусть только будет счастлива.
Радищев со смехом. Да ты святой! О тебе в пору «Житие»3 писать, как помрешь!
Ушаков. Ну тебя к черту! Вон поди!
Радищев. Право, пойду. Уж поздно. А ты ложись-ка спать. Попойки да девицы совсем попортили твой разум.
Ушаков, кидая в след ему башмак. Дур-рак!
Радищев выходит, на пороге встречает Маняшу и слегка наклоняет голову в знак приветствия. Развернувшись, задумчиво смотрит ей вслед, затем уходит.
Ушаков, вскакивая с кровати и оправляясь. Маняша? Зачем ты здесь в такой час?
Маняша быстро подходит к Ушакову, обнимает его и целует. Тот поначалу изумлен, затем со страстью заключает девушку в объятья и в ответ целует в губы.
Ушаков, через минуту, наконец, отстраняя Маняшу. Постой… Худо это... Маняша снова обнимает его. Постой же! Отстраняется. Ступай к себе.
Маняша. Но ты не понял ничего - я люблю тебя! Только не знала давеча, верно ли моё чувство. А сейчас, услышав за дверью твои слова, поняла – не может быть его вернее.
Ушаков, снова обнимая девушку. Правда ль это? О! Посреди лишений и невзгод один счастливый вечер! Осыпает её лицо и шею поцелуями. Затем, словно опомнившись. Но тебе надобно уйти.
Маняша. Ты гонишь меня?
Ушаков. Ежели правда любишь, оставь меня сейчас. Пока я ещё имею силы тебя отпустить. Маняша стоит в нерешительности. Ушаков берет ее ладони в свои. Послушай, мы обвенчаемся. Чего бы это мне ни стоило и каких бы испытаний ни пришлось бы одолеть. Я в ближайшие дни поговорю с отцом Павлом, как можно бы это устроить. Он строг в наставлениях, но в остальном добрый человек, способный понять молодость. После мы на всю жизнь будем связаны, никому и ничему тогда уж не разлучить нас! А сейчас ступай, голубка. Жди от меня весточки.
Маняша. Хорошо, я ухожу. Но ты говоришь о невозможных вещах. Прощай. Уходит.
Ушаков остается один. Прощай, душа моя. И пусть сбудутся все наши надежды. Они так призрачны, и всё же в них надобно верить. Иначе к чему и жить. Гасит лампу. В этот момент Неизвестный студент выбирается из-за корзины и, крадучись, покидает прихожую.
Занавес.
Действие четвертое.
Приемная в доме Бокума. Роскошная просторная комната со стенами, обитыми дорогой тканью. Большой, искусно сделанный деревянный стол, на нем канделябр. Рядом несколько изящных кресел. По обеим сторонам дверного прохода вытянулись солдаты. Ушаков и Радищев стоят в отдалении от них, в углу.
Радищев. Войдем вместе.
Ушаков, с улыбкой. Ни к чему, друг! Я и без того как кость в горле у нашего майора. Мне не привыкать. А твоей физиономии незачем лишний раз мелькать пред ним. Помолчав, с сомнением. Неужели истинно арест?
Радищев. Как есть, так и говорю тебе. Видел своими глазами.
Ушаков. Что ж… Иди, Радищев. А я уж потребую объяснений у их господина гофмейстера. Радищев стоит в нерешительности. Ступай, Александр! Да ободри Трубецкого как-нибудь. К нему не пускают, но охрана, думается мне, не откажет передать записку или хоть на словах… Вдруг схватив его за плечо, шепотом. Послушай, насчет моей невесты… Ты один знаешь нашу тайну. Всякое может со мною случиться. А после узнают - заедят её. Вот здесь ты в силах помочь, спаси, вытащи отсюда, отправь куда-нибудь…
Радищев. Что ты говоришь, Федор! Я все-таки с тобой войду!
Ушаков. Нет! Ступай! Отталкивает его. Глупо обоим лезть на рожон! Улыбается. Не съест же меня майор!
Радищев медленно, в нерешительности покидает приемную. Ушаков расхаживает по комнате, с интересом разглядывая мебель и солдат. Выходит Бокум, за ним Беме и Неизвестный студент.
Бокум. А-а! Милостивый государь! Вы уж здесь!
Ушаков, кланяясь Беме. Господин профессор. Беме слегка наклоняет голову и выходит в дверь, куда до этого вышел Радищев. Неизвестный студент сначала медлит, потом быстро догоняет его. Господин гофмейстер, я ожидаю вас долее часа!
Бокум. Что ж делать, юноша, дела. Вам, молодым и беззаботным господам всё веселье, мне труды да заботы.
Ушаков. Приход мой – не праздный интерес. Извольте выслушать.
Бокум. Что ж, прошу. Жестом приглашает Ушакова сесть. Тот остаётся стоять в заметном волнении.
Ушаков. Вот уж минули два дня, как вы держите под стражей студента Трубецкого3, словно вора или мошенника. Вся же вина его заключена в отказе посещать лекции приятеля вашего, господина Беме, по оплате разорительные и, окромя пустого резонерства, ничего не несущие.
Бокум. Так-так, весьма интересно… Отдаете ли вы себе отчет, Ушаков, принимая функцию, так сказать, судии в вопросах построения фундаментального образования?
Ушаков. Вполне. Курс мировой истории права мною в достаточной мере освоен по трудам Мабли. Сей замечательный ученый муж лишь в нескольких книжицах изложил всё то необходимое, о чем Беме разглогольствует часами, так и не приходя в своих рассуждениях к стройному завершению.
Бокум. Опять француз? Я давно заметил в вас, Ушаков, нездоровое тяготение к сомнительной французской литературе.
Ушаков, повышая голос. Я не о том пришел говорить с вами, майор! Доколе честного русского дворянина будут содержать под арестом, словно преступника? И откуда в нашем, а равно и в вашем доме взялись эти молодцы (указывает на солдат), вырастающие как из-под земли пред каждым студентом, буде он не согласен с устанавливаемыми распорядками? Одумайтесь, господин майор! Вы переходите черту!
Бокум, громко. Да нет, милый мой! Это вы одумайтесь! Это вы её переходите! Да что там, уж перешли! Мне известно всё – всё! – о вашем недостойном сочинительстве. Знаю и о трактатах ваших, и о том, какие богомерзкие книги читаете, знаю и о разбойничьем кружке, заседающем по вечерам в вашей комнате!
Ушаков, насмешливо улыбаясь. Не ожидал, господин гофмейстер, что моя скромная персона так вас занимает. Да, я люблю друзей своих и добрые книги. Что ж из того?
Бокум, спокойнее. Это, быть может, так, штрихи к портрету. Главное же – жалоба ваша (Ушаков настораживается), та, что вы всей шайкой составили и передали чрез посла, возымела обратный ожидаемому вами эффект. Особливо для вас, Ушаков. Вы, вероятно, думали, я не знаю? И по сию пору ждете ответа? Напрасно. Видите ли, я успел до того обрисовать императрице истинный ваш портрет. Да-а… Её величество крайне расстроило ваше поведение здесь, в Лейпциге. Государыня наша верила по доброте своей, что после поступления в университет вы возьметесь за ум. Вышло иначе. Как это говорится – «горбатого могила исправит»? Очень точное изречение. Думаю, молодой человек, с придворной карьерой вы теперь можете распрощаться. Мне же даны неограниченные полномочия в усмирении непокорных воспитанников. Ежели мое слово, слово наставника, для вас пустой звук – посмотрим, что вы сделаете противу солдат. А там и розог не пожалею, дабы выбить из затуманенных мозгов всю ересь и бунтарство!
Ушаков. Не посмеете!
Бокум, вкрадчиво. Вы зря недооценили меня, друг мой. Её величеству известны и вероотступнические ваши выходки, ибо жалобы отца Павла я также изложил в письме.
Ушаков. Да что за вздор! Я супротив нашей христианской веры никогда не шёл, а отец Павел добр ко мне.
Бокум. И вы платите ему черной неблагодарностью! На службе галдите со своими приятелями. В пост едите скоромные пироги и других подбиваете!
Ушаков. Приятели мои иные неделями не получают мало-мальски съедобных обедов, многие больны, Насакину раз сделалось плохо на лекции. Потому, ежели бывают деньги или случайные угощения – тут не до поста. Отец Павел поначалу делал нам внушения, да выслушав мои объяснения, прекратил.
Бокум. Но более всего огорчила его ваша недостойная связь с моею служанкой. Увлечения случаются у всякого, но мысль о женитьбе! Как вы ни молоды, невозможно постичь такового легкомыслия! Ведь вы ставили под удар не токмо своё будущее, рискуя навлечь гнев родни и скомпрометировать их пред двором. Хорошо бы стали выглядеть в этой истории мы, ваши наставники. Благо, мне удалось вмешаться и пресечь в зародыше сей план, грозящий бедами и бесчестием.
Ушаков, упавшим голосом. Что вы сделали?
Бокум. Дабы спасти девицу от позора, а вас от дальнейших неприятностей, действовать пришлось по обстоятельствам. Я распорядился отдать девушку в другой дом и немедля выдать замуж. Не волнуйтесь так, её нынешний хозяин служит при российском посольстве - место более чем завидное. Да и жених – бравый молодец, как сказывали. Тамошний главный кучер. Аккурат в этот час у наших молодых… Как это? Первая барачная… Нет… Первая брачная ночь?
Ушаков. Мерзавец! Подходя к Бокуму. Ты… низкий… подлый… грязный негодяй…
Бокум пятится назад. Солдаты беспокойно смотрят в сторону Ушакова. Вдруг тот начинает громко, продолжительно кашлять и падает без чувств. Бокум подходит ближе и некоторое время изучает лежащего без сознания молодого человека.
Бокум, спустя некоторое время, солдатам. Позовите лекаря, господину Ушакову дурно.
Занавес.
Действие пятое.
Комната Ушаковых, обставленная по-прежнему, незажженная лампа стоит на столе. В окне дневной свет. В комнате царит порядок. Бумаг нигде не видно. На одной из кроватей сидит Радищев. Рубановский и Насакин расположились на стульях. Другие студенты стоят рядом.
Насакин. Вот уж скоро четыре года как нет Ушаковых.
Рубановский. Более четырех.
Насакин. Четыре года как умер Федор, а брат его, сломленный горем и разочарованием, лишь через несколько месяцев смог вернуться в Россию. Их уж давно нет здесь, но, право же, когда мы все вместе собрались, я будто вновь слышу вдохновенные речи старшего и вечные его споры с младшим.
Рубановский. Эх, тошно мне.
Радищев. Прояви уважение, Рубановский, впервые за столько времени мы смогли проникнуть сюда не для того, чтобы слушать твоё нытье. Мы желали почтить память безвременно ушедшего нашего собрата и посетить его жилище, также как приходили сюда прежде все вместе, когда он еще был жив.
Рубановский. Ты знаешь, Радищев, как я любил Федора. Но после его ухода у меня уж не первый год нет ни прежних сил, ни желания продолжать ученье, несмотря даже на то, что Яковлев обещает нам в скорости значительное улучшение условий содержания. На родину хочу, к родителям и брату.
Радищев. Дождись моих экзаменов, Андрей, мы вместе запросим разрешения на выезд и вместе отправимся.
Рубановский. Точно, воротимся и поедем сразу к брату моему, уж какие у него дочки - одна другой милее! Ты будешь сражен, я знаю наперед4. Вместе будем проводить все дни и вечера, обсуждать пиитов, сражаться в сочинительстве. И хандра отступит непременно. Я замечаю, и ты нынче не в себе, хотя виду не подаешь.
Радищев. Мы все горюем, хоть и различно.
Некоторое время все сидят и стоят молча, понурив головы. Входит Яковлев, он одет так же, как и студенты, очень просто и в таком же парике. За ним семенит Неизвестный студент с какими-то бумагами.
Яковлев. Вы еще здесь, господа! Я под строгим секретом выпросил для вас ключ не для того, чтобы вы здесь устраивали собрания! Было сказано о какой-то якобы забытой памятной вещи покойного. Забрали эту вещь?
Радищев. Да, господин Яковлев, и сейчас удалимся. Но прежде, прошу, обнадежьте нас насчет известного дела.
Яковлев. О, по этому поводу, господа, можете не волноваться. Судьба господина Бокума уж решена. Хищение казны в таких масштабах ещё никому не сходило с рук. Работа моя здесь не была слишком сложной, ведь майор, приняв меня за персону крайне незначительную, ничуть не стеснялся ни обсуждать при мне своих делишек с господином Беме, ни привычно обворовывать своих подопечных. Мало того, благодаря его неумеренным аппетитам и пренебрежению ко мне, я смог лично отведать пищу, каковой вас потчуют и пожить в комнатах вместе с другими учащимися. Итак, господа, отчет обо всем виденном мною уже отправлен на высочайшее имя, я также в скорости отбываю в Россию. Вас еще раз прошу покинуть комнату.
Все уходят. Яковлев подписывает несколько бумаг Неизвестному студенту. Тот шепчет ему несколько слов на ухо и уходит.
Господин Радищев! Радищев возвращается. Я слыхал, вы были особенно близки с господином Ушаковым, прежним постояльцем. Это так?
Радищев. Мы все были близки меж собой.
Яковлев. Хм… Ну да, братство. Это я знаю, однако, мне также доподлинно известно, что вы пользовались особым доверием покойного.
Радищев. Мы много времени проводили вместе.
Яковлев. Я, впрочем, вот о чем. Ведь вы были при нем в последние часы?
Радищев. Вы правы.
Яковлев, приоткрывает дверь, выглядывает из нее и снова плотно закрывает. Как думаете, нет ли и в обстоятельствах безвременной кончины вашего друга какого-либо промысла господина Бокума?
Радищев. На сей счет мне известно не более вашего. Причины, ускорившие его уход, безусловно, были, но только косвенные, и могут оставаться лишь на совести гофмейстера.
Яковлев. Быть может, по этому делу еще раз расспросить прислугу? Солдат, ту служанку, Лукерью5, что давала показания четырьмя годами ранее… Хотя где их найдешь теперь… Впрочем, у нее же, кажется, была дочка на выданье? Она наверняка может что-то знать. Молодая девица и юноши, оторванные от дома… Бокум, шельма, экономил на слугах, наверняка отправлял её выполнять поручения и в ваши комнаты, а?
Радищев. Да, девушка была, но не думаю, чтобы что-то знала, никто из нас не был с ней накоротке.
Яковлев. Где ж она?
Радищев. Кажется, вышла замуж, а там и пропала.
Яковлев. Пропала замужем? Это как в народной пословице, что ли?
Радищев. Никак нет. Она пропала не в переносном смысле. После замужества, на другой месяц, муж оставил её, чтобы по службе ехать в Ригу, а вернувшись, уж не застал. Словно в воду канула. Мне поведала об этом её несчастная мать.
Яковлев, с подозрением. Странная история. Так и быть, поверю вам. Да и нет охоты заниматься сим Ушаковым, предерзейшим вольнодумцем, столь неблагодарно воспользовавшимся высочайшим доверием. Скорая смерть его – достойная божья кара за злодеяния.
Радищев, взволнованно. Кажется, я не раз упоминал, сколь часто господин Ушаков выручал и защищал своих товарищей перед произволом гофмейстера. Злодеяний же я никаких не знаю.
Яковлев. Это похвально, Радищев, что вы пытаетесь обелить память своего собрата по учению. Я же не могу иначе как злодеянием назвать его пристрастие к еретическим книгам и наглую самоуверенность в изложении взглядов на российскую государственность. Надеюсь, вы, молодой человек, извлекли урок из последствий, к каковым привело в конечном итоге необдуманное поведение вашего товарища, и кое-что поняли после его кончины. Не совершите ошибки, ибо вы стоите сейчас, так сказать, только в начале пути, и в ваших силах выбрать наилучшее для себя направление. С половины же дороги возвращаться будет поздно.
Радищев кланяется, молча. Яковлев идет к двери, но затем оборачивается.
Да, еще вопрос. Ушаков не передавал ли вам перед кончиной каких-либо бумаг, сочинений своих?
Радищев. Никак нет, господин Яковлев. Он в последнее время был в сильном раздражении. Думаю, что все уничтожил.
Яковлев. Ну, добро. Побудьте ещё здесь, ежели желаете. Я уважаю ваши дружеские чувства. Но ключ вернуть мне в руки. Выходит.
Радищев, доставая из-под полы камзола бумаги. Не кое-что, а многое понял я, господин Яковлев, после смерти Федора. И путь мой избран. Читает. «О праве наказания и о смертной казни». Переворачивает несколько страниц, задумчиво. «О любви»… Сие не исчезнет в безвестности, как не погибнет память о нем6. Уж я положу на то все силы.
Слышна суматоха, крики: «На помощь!», «Тут тебе никто не поможет!», затем звуки драки, свист, «Беги, беги! Да не падай впредь так неуклюже!», «Вы пожалеете!», дружный хохот.
Спустя некоторое время раздается тихий стук в дверь. Радищев прячет бумаги.
Кто там?
Рубановский. Это мы, Саша.
В дверях появляются Рубановский и Насакин. У Рубановского в руках растрепанный парик и разбитые очки Неизвестного студента.
Радищев. Что там за шум был?
Рубановский, весело потрясая париком. Ты же знаешь, студенты любят пошуметь да покидаться камнями в здешних крыс.
Насакин. Что он выспрашивал у тебя?
Радищев. Это уж неважно, друзья. Главное в том, что справедливость, за которую столько боролся и страдал наш товарищ, свершится, наконец. Он не увидит этого, но мы увидим. Встает и подходит к окну. Что там, будто музыка и русская речь?
Рубановский, бросая парик с очками на стул и подходя к окну. Это нынче прибывшие новые студенты отмечают начало своего обучения.
Радищев открывает окно. В комнату врывается ветер.
Радищев. Знаю, мы будем всю жизнь стоять за правду по примеру нашего друга, а после – они! Показывает на окно. За ними появятся другие - не будет покоя подлецам да стяжателям, пока жив в нас священный дух братства! Кричит в окно. Эй, господа студенты!
Голос с улицы. Чего?
Радищев. Подождите-ка нас! Мы покажем вам, как гуляют в Саксонии русские!
Голос с улицы. Так спускайтесь скорее! Ждать вас никто не намерен, даже из уважения к преклонным летам! Слышится смех.
Радищев и его друзья также громко смеются, похлопывая друг друга по плечу. Затем вместе быстро направляются к выходу.
Рубановский, глядя, как Радищев запирает дверь. Ты не отнесешь ключа? Бог знает, когда мы вернемся. Яковлев взбесится.
Радищев. Взбешуся я, и еще пуще него, ежели кто заберет у меня сей ключ. Покуда мы здесь, нам нужны наши собрания, и только в этой комнате следует их проводить. Рубановский обнимает Радищева. Тот, высвобождаясь. Пойдемте же, покажем молокососам, кто из нас шустрее да кто лучше знает толк в веселье!
Запевают вместе.
Мы будем гулять до утра под луной,
Милая фройляйн,
Теперь не желаю я жизни иной,
Милая фройляйн,
Веселые глазки, кокетливый взгляд,
Милая фройляйн,
Мне большее счастье, чем деньги, сулят,
Милая фройляйн.
А если судьба испытанье пошлет,
И гордый соперник вас вдруг отобъет,
Беда небольшая,
Найдется другая
Милая фройляйн!
Уходят.
Занавес.
Примечания.
1 – Д. И. Фонвизин, писатель, драматург, автор знаменитой комедии «Недоросль», как и Ушаков, служил при дворе титулярным советником, однако, ко времени отъезда Ушакова из России уже проигрывал ему в скорости продвижения по карьерной лестнице.
2 - дословная цитата из трактата Ф. В. Ушакова «О праве наказания и о смертной казни».
3 – В 1789 г. Вышла в свет книга А. Радищева «Житие Федора Васильевича Ушакова»
4 - в июне 1767 года за отказ посещать лекции Беме гофмейстер Бокум арестовал князя В. Трубецкого, превратив одну из комнат студенческого общежития в тюремную камеру.
5 – в 1775 году А. Радищев женился на старшей племяннице А. Рубановского, а после смерти супруги, уже в ссылке, сошелся с ее младшей сестрой.
6 – Лукерья Саткина, служанка Бокума, проходила по следствию, учиненному университетскими властями над студентами в ответ на жалобу гофмейстера.
7 – перед смертью Ф. В. Ушаков передал Радищеву все свои сочинения. Позже они были опубликованы.