Последний концерт Маэстро
Шел 1994 год – восьмой год наших непрерывных концертных выступлений с Маэстро (Евгением Андреевичем Абаскаловым) в г. Владивостоке. Я уже несколько привык к роли бессменного аккомпаниатора и не подводил вокалиста – не портил своей любительской игрой на фортепиано его великолепное исполнение. Более того, у нас сформировался настоящий дуэт, о чем говорил сам Евгений Андреевич и профессионалы из Института Искусств, которые постоянно приглашали Маэстро в свою творческую бригаду (и меня заодно). Евгений Андреевич и здесь был ведущим солистом, получал львиную долю аплодисментов от восторженной публики. Школы, ПТУ, трудовые коллективы, больницы, санатории, библиотеки – где только не побывали мы за этот период времени…
Маэстро даже сумел записать несколько произведений в своем исполнении на Радио и Телевидении. Правда, записал с профессиональным концертмейстером, поскольку я категорически отказался идти в студию записи, будучи совершенно неуверенным в своих возможностях. А вдвоем открывались возможности записать всю нашу весьма значительную программу – профессионалам-концертмейстерам это было не нужно, и они не желали тратить время на долгие репетиции. Маэстро не мог мне простить этого и был, конечно, прав, поскольку мы лишились возможности сохранить для будущего всю эту невероятную красоту… Живая же музыка у нас звучала постоянно – три-четыре раза в месяц.
Постепенно мы расширяли свою программу. Маэстро все исполнял великолепно. Однако с самого начала ему больше нравились задорные, жизнерадостные песни: «Серенада Дон Жуана», «День ли царит» Чайковского, «Эпиталама» Рубинштейна, «Бубенцы» Бакалейникова, «Дорогой длинною» Фомина и др. В последние же годы он стал включать в программы все более грустные, лирические вещи: «Страшная минута» Чайковского, «Свидание», «Не пробуждай воспоминаний» Булахова, «Эй, друг-гитара!» Фомина и др. Но и эти вещи звучали у него вдохновенно и жизнеутверждающе. Музыка умиротворяла и радовала нас, вдохновляла (прежде всего меня) на преодоление, помогала слушателям и больным в профилактике и реабилитации – наши программы лиротерапии; давала радость нашим семьям во время домашнего музицирования.
Могли ли мы подумать, что все это может внезапно кончиться?! Кончиться навсегда, несмотря на наше страстное желание продолжать начатое. Однако это случилось: грипп, осложнение и последующее полное физическое бессилие Маэстро… Мы не сдавались. Пытались еще репетировать – то в библиотеке, то в Доме офицеров флота (ДОФе), то в Матросском клубе, то дома у Евгения Андреевича. Но ему становилось все тяжелее. Почки почти не работали Временное облегчение давал только диализ, проводимый в госпитале Флота…
В один из дней мы встретились с Евгением Андреевичем в концертном зале Дома офицеров флота. Я впервые сел за прекрасный концертный рояль, на котором, кстати, дал несколько концертов еще в 70-е годы мой сын Евгений, выступая вместе с оркестром радио и телевидения под руководством Виталия Краснощека. Евгений Андреевич бывал на всех публичных выступлениях Жени и был очень высокого мнения о его исполнении…
Мы вспомнили несколько романсов: «Страшная минута», «Не пробуждай воспоминаний», «Эй, друг-гитара!». И вдруг Маэстро захотел исполнить свою любимую – веселую и задорную «Живет моя отрада». Я, было, засомневался, стоит ли напрягаться? В таком большом зале, без микрофона… Евгений Андреевич уверил меня, что все получится. И, действительно, запел так, как пел в былые, светлые годы. Голос его звучал весело и мощно, заполнив и зал, и коридор (дверь была открыта), и прилегающее к залу пространство. И сразу же в зал вошли несколько человек во главе с начальником ДОФа – как оказалось, это были представители краевой и городской администрации. Они вошли и остановились у входа, не желая чем-нибудь нарушить великолепное исполнение Маэстро.
Как только песня смолкла, они громко зааплодировали и поблагодарили исполнителя за прекрасное пение. Послышался знакомый голос Наздратенко (глава краевой администрации): «Ну и голосище! Уж на что я орать умею, но такой мощи не слыхивал! Есть еще порох в наших ветеранах! Так держать!» Маэстро плохо видел без очков, но сразу узнал губернатора по голосу: «Евгений Иванович! Очень рад… Но сейчас, как раньше, не получается – сила не та…»
Пришедшие попросили Евгения Андреевича спеть еще что-нибудь, частности, «Гори, гори, моя звезда» Булахова. Тот с удовольствием согласился, извинившись все же, что сейчас может и не получиться… Руководители края сели в первом ряду, и Маэстро запел. Запел так, как он пел всегда, только чуть-чуть слабее, но, по-моему, еще проникновеннее и задушевнее. Пел так, будто это была его последняя песня, венчающая всю его многолетнюю творческую жизнь. И он вложил в нее все свои чувства, всю грусть и нежность прощания с любимым и верным другом, другом всей его жизни… Именно эту песню пел перед расстрелом и адмирал Колчак. Прощаясь с жизнью. И в этом совпадении было что-то символическое и трагическое…
Присутствующие слушали, пораженные удивительной силой и глубиной исполнения, завороженные, как и тысячи его бывших слушателей, загипнотизированные силой его безграничного таланта… Маэстро закончил пение. Несколько секунд все сидели молча… Затем Наздратенко встал и, подойдя к Евгению Андреевичу, крепко пожал его бледную, уже слабеющую руку, и от имени всех поблагодарил его за огромное счастье, доставленное сегодня слушателям… Узнал ли он о неизлечимой болезни Маэстро от начальника ДОФа? Может быть, тот специально привел своих высоких гостей сюда, зная, что это уже наши последние репетиции. Или же все произошло случайно? Но получилось так, что последними слушателями Маэстро были руководители нашего города и края. Были на совсем незапланированном концерте и, видимо, остались довольны услышанным… Маэстро же был очень рад этому. Он и не ожидал, что его еще кто-нибудь будет слушать. И уже совсем не мог предположить, что слушатели будут столь высокого ранга. Да, он был рад этому и не скрывал от меня своей радости. И это было всё. Больше встреч у нас не состоялось. Были лишь телефонные звонки друг другу и взаимное сочувствие по поводу навалившихся на нас обоих трудностей.
А сейчас осталась только память – о моем добром старшем друге, во многом учителе (в области музыки), о светлом периоде нашего взаимного творчества. И остались любимые наши песни, которые мы порой повторяем в Иванове, но уже в ином исполнении.