Сценарий короткометражного фильма
1.
Ассистент стоял перед белой неподвижной дверью главврача больницы, которого он звал про себя доктором, впрочем, так все его звали. Он стоял здесь уже долго и не решался войти. Ему мешала собственная неопытность, недавнее присутствие в этой больнице, но еще томительней было осознавать угнетающий здесь распорядок, который не отвечал действительному, как казалось ассистенту, профилю больницы.
Ему казалось, что пропасть между больными и лечащим персоналом увеличивается, многие больные предоставлены сами себе и медленно ускользают от собственного сознания. Самолюбию молодого ассистента это претило, он не хотел просто поддерживать угасающую волю людей и поэтому он стоял перед дверью доктора и собирался вмешаться в деморализующий ход жизни.
Говорить ему об этом прямо не хотелось, и он нашел себе ситуацию, которая позволяла ему косвенно высказать неудовлетворенность течением дел и вмешаться в них. Дверь кабинета поддалась неожиданно легко. Ассистент взглядом нашел доктора, стоящим у окна и скучающим, направился к нему, сказав при этом «Добрый день», получив в ответ сухое кивание головы доктора.
До доктора идти было долго, и ассистент заметил, что тому тягостно любое общение, что доктору с усилием приходиться готовить себя к восприятию происходящего. В крови ассистента еще было много не отжившего, и он готовил себя для борьбы за более подвижный образ существования. Он надеялся на легкость своей походки и на свежую убедительность своей речи.
Доктор смотрел на приближающегося ассистента и испытывал легкое беспокойство. Он не любил, когда к нему обращались прямо, когда ему приходилось стоять перед чьими-то намерениями. Сквозь большое окно его врачебного кабинета светило солнце, но оно сейчас только мешало, освещая его всего и не давая собраться.
Когда ассистент подошел, доктор перестал переживать и просто ждал что произойдет. Ассистент подошел и сразу же начал говорить: «Знаете, - он избегал называть его по имени-отчеству, высказываясь за неопределенность своего положения, - моя подопечная Зина, девушка из седьмой, - он говорил и старался улыбаться при этом, - сообщила мне третьего дня, что к ней едет ее жених и ей необходимо его встречать».
Ассистент выждал паузу, на которую доктор не откликнулся, и продолжил еще торопливее: «И, знаете ли, прошло уже несколько дней и нас самом деле она начала готовиться к чему-то. Она перестала ссориться со своими соседками, а у нее было много недоброжелателей, и они даже прибавились, она перестала отказываться от еды, рвать чужое постельное белье. Она сходила на больничный двор и принесла оттуда букет сорванных ею цветов и поставила их в банку с водой. Она вымылась и причесалась, хотя до этого она месяц этого не делала. Она стала приветлива с персоналом и попросила себе выдать какое-нибудь из ее платьев. На что я не стал возражать. В ее лице появилось что-то приподнятое».
Ассистент подумал, что еще можно добавить и косо глядел на доктора. Доктор непроницаемо молчал, и устало слушал, ему эти новости казались лишними и ничего не говорящими.
Ассистент продолжал и начинал уже сердиться: «Вчера она подошла ко мне и сказала, что ее жених вот-вот придет и она волнуется, что он может не найти дорогу и она хотела бы пойти встречать его на станцию».
Ассистент решил дождаться ответа. Доктор ничего не говорил и прислушивался к сопротивлению своего организма. Ассистент стоял и не выходил, и желал дальнейшего. Доктор прошелся по кабинету и собрался было возражать, как ассистент торопливо прервал его будущую речь: «Вы знаете, отказать ей было как - то для меня унизительно и это к тому же может привести к обострению ее состояния. И я сказал: «Подумаю», а она вся напряглась и покраснела, а потом очень доверительно на меня посмотрела. И мне теперь, видите ли, стыдно показываться ей на глаза и вот я пришел к вам посоветоваться».
Говоря это, ассистент лукавил. Он знал, что ему делать, но он ждал, чтобы доктор с ним согласился. Доктор хмурился уже давно, но говорить резких слов он не хотел и поэтому сказал: «По-моему, ваши игры с больными заходят слишком далеко, - он удивился своим словам, но продолжал, - и вы не осознаете той ответственности, которую на себя берете, подыгрывая их фантазиям».
Ему показалось достаточно этих слов, но у ассистента были возражения: «Я здесь вижу интересную возможность исследования особых форм психопатий, и я бы не хотел ее упускать. Больная явно находится под самовнушением и препятствие может вызвать у нее срыв и тогда ей уже не выздороветь. Я бы хотел применить к ней, если так можно выразиться, самолечение, где она сама сможет осознать свое заблуждение».
Доктору надоел этот разговор, от которого ему становилось жарко в прохладном кабинете, и он делал усилие, чтобы его продолжать. Его пугала упрямая настойчивость ассистента и он хотел найти такие слова, чтобы ассистент не перестал быть для него человеком.
Доктор, подавляя в себе испуг и смущение, старался звучать уместно: «Вы можете и ошибиться в своих представлениях, мотивировки больного могут все время меняться и вместо того, чтобы ослабить болезнь, мы можем только ее укрепить. Вы можете стать заложником мании больного, постоянно ожидая от него развития, будучи зависимым от этого развития, вы можете потерять дистанцию между собой и больным, и тогда вы будете уже не в состоянии лечить».
Доктор перевел дыхание и мутно посмотрел на ассистента. Он с трудом нащупал все эти мысли, которые он сейчас высказал, вызывая в себе какой-то образ должного. Он не хотел, чтобы его перестали понимать.
Ассистент отвернулся, смотрел в окно и нехорошо улыбался: «Да. Да. Вы, скорее всего, правы, - тут ассистент повернулся к доктору, - но вы извините меня, я не могу ей все это сказать, и я бы хотел, если вам не трудно, чтобы вы сами отказали ей в ее просьбе». Доктору стало не по себе, ему казалось, что ассистент его на что-то толкает, на что ему совсем бы не хотелось бы идти. Доктору показалось, что между ним и ассистентом пролегла глубокая пропасть и тот предлагает шагнуть через неё. Но вместе с тем было в этой пропасти и что-то притягательное.
Доктор молчал. Он рассматривал ассистента. Он видел пуговицы его халата, его кадык, бритость его щек, часы на его запястье. Человек, на которого он глядел, заботился о себе и тоже как-то себя видел. Доктор хотел понять – как, и долго рассматривал его. Доктор так ничего и не понял, только вовнутрь его заполз холод.
Он ничего нового сегодня не услышал, но уже шагнул этому неновому навстречу и чувствовал себя пропащим человеком. Доктор поднял голову, и губы его сказали: «Хорошо. Я сам посмотрю на нее». Он подавил в себе, как это он сам уже понял, человеческую гордость.
Ассистент старался выглядеть униженным. Он стоял с оскорбленным выражением лица, и глаза его обиженно смотрели в окно. Услышав ответ доктора, он весь напрягся, но чувств своих не высказал, пропустил доктора впереди себя, и они вышли из кабинета.
2.
Они теснились перед дверью и заглядывали в палату через верхнее стекло, стараясь не производить шума. Они были одного роста, и их можно было принять за двух школьников. Ассистент суетился возле доктора и опекал его с преувеличенной почтительностью, предупреждая его малейшее желание.
«Вот она, - прошептал он и показал пальцем через стекло на девушку, рассеянно ходившую по палате, - если хотите, я могу ее позвать». Девушка, словно услышала, что он сказал, и резко повернулась к дверям. Доктор с ассистентом отпрянули от стекла. Доктор не знал, что он так поведет себя. Он строго поглядел на ассистента, которого винил в мучительном течении происходящего.
Он пересиливал себя, чтобы не нагрубить ассистенту. Ассистент с невинным выражением лица стоял, готовый к дальнейшим услугам. Доктору показалось, что тот просто не уважает его. Сама эта мысль доставляла боль. Доктору стало как-то все равно, и он сказал ассистенту: «Делайте, что хотите, только помните, что вы представляете интересы медицины, а не болезни. Обо всем докладывайте мне и увольте меня от ваших подсматриваний».
Доктор не хотел уличать ассистента в нечистых нездоровых намерениях, роняющих честь врача, как она представлялась доктору. Он чувствовал себя потерянным на этом свете от того, что постоянно натыкался на непроницаемость между людьми. Ассистент безжалостно смотрел на доктора и не чувствовал радости своей победы. Доктор казался неживым уже давно, а сейчас, после того, как признал себя неправым, и уступил ассистенту, он стал совсем неинтересен.
3.
Доктор стоял у окна с ассистентом и отстранялся от него, когда тот особенно близко приближался, но ассистент этого не замечал. Ассистент жарко шептал: «Она каждое утро одевает свое лучшее платье и идет на станцию. Там она ждет утреннего поезда, я один раз наблюдал за ней, а по дороге рвет цветы и встречает поезд с букетом. Знаете, доктор, мне раньше этого не было известно, но наша станция не пользуется уважением пассажиров. Они на ней почти не сходят. Во всяком случае, пока я был там, я не заметил ни одного. Так вот, она почему-то уверена, что он приедет к ней именно на утреннем поезде, хотя еще приезжает и вечерний, но вечером она не ходит. А это, согласитесь, некоторая последовательность с ее стороны».
Доктор слушал рассеянно, несмотря на развязное обращение с ним, на то, что с ним почти не считались и навязывали ему сомнительную роль в этом, по сути своей, скучном эксперименте. Но в последние дни какая-то пустота разлилась вокруг доктора, и ничего, кроме этого случая, привнесенного тревожным ассистентом, не было. Люди, словно избегали доктора или он не чувствовал их присутствия. Он никак не мог стряхнуть липкую паутину со своего сознания, которой опутывал его ассистент, и в которую он, как он догадывался, был впутан с самого своего рождения. Он понимал, что ассистент был косвенной причиной внезапно развившейся у него анемии и только помогает ему добраться до какой-то развязки. Жизнь перестала интересовать доктора.
Он ощущал себя вынужденным поддаваться на горячительный бред, который каждый день приносил ему ассистент, и обнаруживать свою заинтересованность, которой у него не было. Доктор не мог сказать всего, что хотел так, как иначе с его губ слетела бы тяжелая брань, а доктор знал, что она не была правдой.
Ассистент увлеченно глядел в окно, перед ним шла, никуда не торопясь, больная, в своем нарядном платье. Она исчезала из виду, а ассистент с интонациями таинственного путешественника продолжал: «Представляете, она там стоит, со своим букетом одна, а поезд уже ушел или еще уйдет, но все равно к ней никто не выйдет. И как она отвечает на это – неизвестно. Ну, допустим, она говорит себе, что в следующий раз будет другой поезд, и что, может быть, ее жених приедет на нем. А в следующий раз говорит опять тоже самое. Настанет осень, и цветы вскоре перестанут расти. Как вы думаете, доктор, когда она столкнется с тем, что происходящее было навеяно ее больным воображением?» - ассистенту было трудно справить со своим волнением.
«Мы иногда с ней разговариваем об этом, и я начинаю на нее потихоньку влиять, у нас возникает вроде контакта. Во всяком случае, она мне говорит, что он не может не приехать, и что он приедет к ней обязательно летом. Ведь ей стоит большого труда поддерживать в себе эту убежденность и каждое утро разочаровываться в ней».
Доктор еле удерживался от желания оттолкнуть от себя ассистента. Но, странное дело, именно с помощью ассистента он входил в контакт с этой больной, от внимания которой он тогда отшатнулся. Он после того случая у палаты, долго размышлял, почему он тогда испугался этой девушки и не мог ничего понять. А сейчас он смотрел на ассистента и задавал тот же вопрос и так же не мог себе на него ответить, хотя чувствовал, что ответ где-то витает.
Наконец, ассистент заметил, что за ним наблюдают, и нервно отвернулся от доктора. Доктора поразила эта капризность своего сотрудника, но больше всего его поразило то, что он стал мучительно искать, как бы исправить неловкую ситуацию и решил имитировать профессиональную беседу.
«Я думаю, что мы совершили большую ошибку, позволив этой девушке реализовать свою манию. Это плохой пример для больных, и я жалею, что разрешил вам подобное. С некоторых пор в больнице установились ненормальные отношения между врачами и больными», - доктор ничего не знал, какие отношения установились в больнице и говорил наугад, называя то, что, по его мнению, должно или могло бы произойти, - «я думаю, что это может далеко затянуться, и больная будет лишь убеждаться в своей правоте, имея такого союзника, как вы. И вообще, мне кажется, что у нас помимо одной, есть еще и другие больные, а мне с некоторых пор сдается, что кроме этой Зины, у нас нет других забот».
Пока доктор говорил, он неожиданно разгорячился и дал выйти болезненной раздраженности, накопившейся у него за последнее время. Он уже пожалел о сказанном. Ассистент уже давно повернулся к нему и насмешливо слушал.
Так они долго молчали и мысли ассистента пронизывали их обоих, но говорить надо было о другом. Поэтому ассистенту оставались другие слова: «Нам же нужно вылечить больных, а для этого необходимо понимать их, необходимо, чтобы они доверяли нам».
Доктор подумал о том, что говорит ассистент, можно было назвать демагогией, но говорить этого не стал. Любое усилие было бы ложным, тем более что он начинал ощущать, что сам ожидает, когда с поезда сойдет какой-нибудь человек. Доктор слушал, как шумят у окна тополя, и жадно ловил их шорох, облокачиваясь на него всем телом.
4.
Девушка стояла на платформе и ждала поезда. В руках она держала очередной букет полевых цветов. Над ней шумели тополя, и это было так близко, словно внутри нее. Поезд прибывал и был уже виден, но она не чувствовала волнения. Ей нравилось, что за этим поездом должен быть следующий. Ее охватывал сладкий озноб от осознания бесконечности. Поезд остановился, девушка смотрела на платформу, на нее ступил человек, и девушка жестоко обрадовалась и быстрыми шагами подошла к человеку, тот опустил чемодан, ожидая ее.
Девушка стала что-то говорить человеку, но тут тронулся поезд, и ее слов уже было не слышно. Человек смотрел на ее говорящее лицо и был рад тому, что теперь ему никуда ехать не надо. Поезд прошел, и девушка замолчала, она ждала. Человек долго смотрел на ее лицо, он испытывал смешанные ощущения брезгливости и обожания. Ему хотелось опуститься перед ней на колени, и в то же время он едва удерживался, чтобы не ударить ее. Наконец, он взял чемодан и пошел с платформы. Девушка постояла и пошла за ним, улыбаясь тому, что этот человек избавил ее от ожидания поезда. Она поняла, что теперь ее саму будут ждать и ждать долго.
5.
Ассистент ворвался в кабинет доктора, когда тот уже собирался подойти к окну и посмотреть на возвращение девушки. Ассистент был радостно напуган и сообщил, что к девушке кто-то приехал. Сердце доктора тяжело забухало, словно на него навалилась огромная тяжесть.
Ассистент, пока они шли по коридору, разговорился, описывая картину происходящего. «Я уже сегодня начал волноваться – что-то долго ее не было. Я вышел за ворота и смотрю – он идет. Я как-то сразу понял, что это он, а она идет за ним, и идут они так, словно чужие друг другу, мне даже мне показалось, что это она его ведет. Она – вся светится от счастья, а он – какой-то угрюмый, прошел мимо меня, даже не взглянул. Я прямо опешил. Вот, думаю, что теперь делать? Стыдно и как-то глупо было на нее смотреть. А она подошла ко мне и говорит: «Доброе утро, доктор», - и улыбается, - «а ко мне приехали», - и смотрит на меня лукаво. А я говорю, что, мол, хорошо, а сам стою и не знаю, куда мне деться. Ну, она мимо меня и прошла. Что мы теперь будем делать? Ведь надо куда-то девать этого человека».
Доктор остановился, и сказал строго: «Перестаньте паниковать». Он посмотрел, как ассистент налился недоверием и обидой, но сейчас он уже этого не боялся. Его сердце требовало практических действий, и руки истосковались по ним, ему становилось всегда легко, когда надо было что-то решать.
«Пойдемте к приезжему и там со всем разберемся», - сказал доктор, пересиливая слабость во всем теле. «Совсем я тут засиделся», - подумал он, уже в самом конце коридора и пожалел о проведенном напрасно времени, которое теперь мешало ему.
6.
Доктор стоял над приезжим в совсем опустевшей палате. Отсюда только что вывели всех больных, столпившихся над новеньким, и в палате остались только доктор и ассистент. Ассистент стоял в стороне. Он уже жалел, что вмешал в это дело доктора. Ассистент ждал, когда ему представится возможность сделать то, что нужно, одному. Доктор вывел всех из палаты, потому что сразу же узнал приезжего. Это его одновременно расслабило и запутало. Это был Гриньков.
Гриньков сидел на кровати и сжался в небольшой, затравленный чужим вниманием к себе комок. Он никого не хотел видеть перед собой, но ему предстояло еще прижиться здесь, и поэтому он был готов осознавать окружающее. Доктор узнал в этом человеке больного, которого он выписал из больницы два с половиной года назад. Он увидел беспомощное и ослепшее от непонимания лицо Гринькова, и понял, что того сделала таким жизнь там, куда он уехал, и что он приехал, чтобы полностью потерять себя - девушка тут была совсем ни при чем.
Чтобы как-то соответствовать происходящему, а это был в последнее время единственный мотив для доктора, он спросил: «Гриньков, что вы тут делаете? Вы зачем к нам вернулись?» Ассистент застыл за спиной доктора, охватывая своим умом этот случай и прикидывая, что он может изменить в его жизни. Гриньков сидел, не поднимая головы. Доктор выпрямился и сказал, стараясь прибавить своему голосу холодности: «Вы не хотите отвечать на вопросы, Гриньков?»
Гриньков дернулся и заволновался, посмотрел на доктора мутными и бессодержательными глазами и выпалил: «Доктор, мне стало намного хуже, я не могу оставаться дома» Ассистент перестал беспокоиться и вышел из-за спины доктора, беря в свои руки нить разговора, ощущая себя заинтересованным лицом. Он встал над Гриньковым и сообщил ему: «Так вы уже здесь лечились?»
Гриньков затравленно озирался. Он не смог сказать этому человеку ни «да» ни «нет», который с ним разговаривал так небрежно. И он не стал отвечать вовсе. Это вывело ассистента из себя, и он позабыл о присутствии доктора.
«Прекратите строить из себя идиота и отвечайте на вопросы!» - закричал, давясь своим голосом ассистент. Ему было мало затравленности этого человека. Доктор хотел было уже вмешаться в это происшествие, страдая от того, что его тут начинают забывать, как Гриньков, с усилием вспомнив прошлое, опередил доктора. Он с визгом впился в лицо ассистенту и заставил себя поцарапать его. Ассистент сразу остервенел и стал бить Гринькова по голове. Доктор захотел было выйти из палаты, только никак не мог найти выхода. Наконец, на шум прибежали санитары и растащили обоих. Ассистент со злым лицом сидел на кровати и не спускал глаз с Гринькова, по лицу того текли слезы.
7.
Доктору плохо спалось. Во сне он видел, как в комнате его отовсюду начинает бить горячая вода. Он еле уворачивался от нее, а она заполняла собой всю комнату, и ему было некуда деться от нее. Вода била из мебели, стен и даже из одежды. Доктор в страхе вскочил с постели и огляделся. Комната его стояла спокойной и неподвижной, и это позволило доктору довериться миру. Оставаться здесь ему уже не хотелось, и доктор поспешил накинуть на себя верхнюю одежду, пошел на улицу. Он постоял на крыльце, глубоко вдыхая нетвердый воздух, который показался ему пресным.
Вокруг него стояла глубокая осень, доктор ощущал равнодушие природы к его тревогам. Он решил прогуляться, чтобы глубже почувствовать разлитое вокруг него угасание жизни. Он прошел по тропинке, ведущей от его дома к дому ассистента. В окнах ассистента горел свет, и доктору захотелось посмотреть, чем он там занимается и как живет.
Доктор не думал, что он подсматривает. Он уже перестал воспринимать ассистента, как нечто родственное и легко узнаваемое, особенно после того, как тот на коллоквиуме яростно отстаивал полноценность больной девушки Зины и убедил в этом всех. Впрочем, Зина и сама выглядела очень здравомыслящей.
Доктор чувствовал нежелание признавать это, и был один из тех, кто сопротивлялся, но сопротивлялся как-то вяло и безынтересно. Когда выписавшаяся Зина перешла жить к ассистенту и того перестали часто видеть в больнице, доктор заметил, что земля плывет у него под ногами от того. Ему чудилось время от времени, что нерв больницы переместился в дом ассистента. Больные вели себя беспокойно, их будоражила эта история, и доктор уже перестал понимать, где заканчивается его работа и начинается обыкновенная жизнь. То, что он сейчас заглядывал ассистенту в окно, доктор понимал как работу.
Ассистент и Зина ужинали, несмотря на позднее время. Зина сидела за столом обнаженная и смотрела впереди себя невидящими глазами. Она скучно отправляла в рот куски какого-то блюда и равнодушно его пережевывала. Напротив нее сидел ассистент и неустанно глядел на нее, энергично питая себя пищей. В их комнате присутствовал сырой полумрак, и было много цветов, которые Зина продолжала срывать на полях, некоторые из них засохли.
Между ними шла какая-то неведомая доктору игра. Ассистент не выдержал медлительности Зины и, отложив вилку в сторону, подошел к ней и встал у нее за спиной. Он стал сам кормить ее. Зина вначале без интереса принимала пищу из его рук, но затем оживилась, и стала есть, торопливо глотая большие куски. Затем, она остановилась, и пристально посмотрела на ассистента, как будто впервые его увидела. Она вскрикнула и набросилась на ассистента, целясь руками ему в лицо. Он забегал по комнате, едва уворачиваясь от нее.
Зина вскоре устала бегать и набросилась на посуду, мебель, стала бить ее. Наконец, она, измученная, повалилась на пол. Ассистент встал над ней, в его лице появилось что-то торопливое. Он поспешно прильнул к Зине и больше доктор уже не видел их и отошел от окна.
Пот покрывал его лицо. Ему захотелось бежать отсюда. Он понял, что здесь происходит что-то непоправимое. Он ходил между деревьями, подчиняясь неожиданно свалившейся на него усталости. Так он дошел до помещения котельной. Дверь была открыта, и через нее доктор увидел Гринькова, который кидал в топку уголь. Доктор вспомнил, что тот здесь работает по настоянию ассистента, отказавшегося признать его больным, с чем многие и согласились. Только благодаря каким-то сложным умозаключениям доктора, который высказал их сбивчиво и туманно, но с большим жаром, Гринькова оставили в больнице и сделали его работающим кочегаром, подозревая его в психическом мошенничестве.
Доктор усталым взглядом смотрел, как равнодушно и размеренно забрасывал Гриньков уголь в топку, и душа доктора вспыхнула раздражением на эту тихую покорность. Он быстро встал, подчиняясь поднявшимся в нем силам, и пошел домой.
8.
Во сне доктору все снилась его комната, заполненная почти полностью горячей водой, от которой он все время убегал, и ничего не мог с собой поделать. Ложась спать, он уговаривал себя остаться, не убегать, посмотреть, что будет дальше, но это мало ему помогало.
Он вскочил на постели. Тревожно заблуждал глазами по комнате. Та простодушно стояла перед ним. Это настораживало. С недавнего времени доктор вообще боялся прикасаться к предметам и вещам в комнате, страшился приходить к себе домой. Удушье все чаще посещало его.
Доктор встал с кровати, подошел к шкафу и резким движением открыл его. Там бесхитростно висели его костюмы и рубашки. Доктор закрыл шкаф и решительно вышел на улицу.
Глубокая осень уже прошла, и земля готовилась к морозу. Доктор, не чувствуя холода, широкими шагами подошел к больнице. Что-то давило сверху на его плечи, и доктор поднял голову и увидел над собой полный круг луны. В одной пижаме и босиком доктор стоял перед окнами больницы и смотрел на них.
В одном из окон первого этажа он заметил чье-то лицо и пошел к этому окну. У окна сидел больной, фамилию которого доктор едва помнил…. Майков. То сидел, прижавшись лицом к стеклу, и невозмутимо смотрел в темноту и даже, казалось, улыбался. Доктор постучал в окно, сердясь и не понимая неуместной радости больного, Майков его увидел.
9.
Он не удивился и с той же мечтательной улыбкой открыл окно, впустил доктора, закрыл окно и снова сел и стал глядеть в темноту. Пробравшись в палату, доктор почувствовал, что продрог на улице и сидел сжавшийся, пытался согреться. Палата поразила его своим замкнутым покоем и не давала успокоения.
Он посмотрел на Майкова и спросил его: «Вы куда глядите, Майков?» В тишине палаты ему странно было называть больного по фамилии, но по-другому он не мог.
Лицо Майкова было обтянуто лунным светом и зашевелилось при ответе: «Я смотрю на кончик своего носа, - сказал он восторженно, - и дальше я ничего не вижу».
Доктор задумался от этих слов, затем встал и подошел к Майкову. Он не хотел, чтобы Майков думал, что тот может быть один на свете. Доктор провел рукой перед его носом и Майков этого не заметил. Доктор нахмурился, взял Майкова за руку и стал ее трясти. Майков встрепенулся, внимательно оглядел доктора просыпающимися глазами, узнал его и спросил: «Что вы делаете, доктор?»
Доктор тихо и удовлетворенно засмеялся от того, что он вернул человека к общей жизни и вышел из палаты, оставив Майкова бесконечно тревожиться. Через некоторое время доктор вошел в палату, у него в руке было ведро с песком. Он подошел к уже беспокойному Майкову, который облегченно оживился при появлении доктора. Доктор сказал Майкову: «Открой окно», - глядя ему в лицо.
Тот встал и открыл окно, испытывая неудобство от непонимания того, что он делает. Доктор поставил ведро на подоконник, перелез через окно на улицу, взял ведро и пошел с ним, посыпая перед собой песком дорогу. Майков растерянно смотрел ему вслед и не спешил закрыть окно. Ему было недостаточно своего покоя. Наконец, он не выдержал, вылез из окна и побежал вслед за доктором, тем более, это легко было сделать, т.к. доктор отчетливо обозначил те места, где он только что был.
Майков шел по узкому ручейку песка, не поднимая головы. Но вот песок оборвался, а доктора нигде не было. Что-то заставило Майкова поднять голову и увидеть над собой полный круг луны. Спокойствие снова вернулось к Майкову. Он обрадовано заулыбался, будто встретился сразу со всеми людьми и сел на землю. Так он и сидел, не отрывая взгляда от луны.
1996г.