(Фото автора)
Не спалось бабушке Ульяне в эту зимнюю ночь. Студёная вьюга, завывавшая за морозными стёклами,
теребила душу старушки печальными воспоминаниями.
…Вот она – восемнадцатилетняя, жизнерадостная Улюшка, дивчина видная – ступает
босыми ногами по росистой луговой траве в направлении заимки дядьки Федота.
Там его старший сын Василий, красавец двадцати трёх лет, играючи укладывает косой
ровные ряды сочного кормочка для домашней живности.
Около полугода меж ним и Улей любовь большая, то и дело собится он сватов к Ульянке заслать.
Давно мыслил Федот породниться с Игнатом – батькой Ульяны.
Не супротив был и мельник назвать Федота дорогим сватком, но не ранее как дочке
восемнадцать годков справят. Вчерась и справили.
А нынче, спозаранок, Уля вкрадчиво напомнила отцу о его обещании.
- Что ж, - задумчиво протянул Игнат, поглаживая чёрную бородку, - не привык я
слово нарушать, можешь обрадовать своего ненаглядного.
Завидев на покосе Василия, Уляша срывается на бег, предвкушая: сейчас обнимет
милый ласково, заглянет в глаза счастливые и обо всём сам догадается.
- Завтра, Уленька! Завтра, хорошая моя, к вечеру пожалуем до вашей хаты! -
радостно зашумел на весь луг Василий, кружа в руках смеющуюся избранницу.
Как и теперь, всю ночку не сомкнула глаз Уля, всё представляла – как на её
головушку лучшие подружки венцы наденут, как в церкви с суженым обвенчается,
как рядком с ним за стол свадебный сядет, да как за муженьком любимым ладком жизнь покатится.
Но на заре все Ульянины мечты рассыпались в прах.
- Война! - кричала мать в отчаянии, - война! Ох, дочка, ох, родная, какая ж нескладная твоя долюшка девичья.
Проводила вскорости Уля Василия воевать с фашистами проклятыми, и не дождалась
милого – убили Васю в первом же бою.
По-началу всех парней гнала от себя Уляша, в её глазах ни один из них не равнялся
Василию ни в стати, ни в лице, ни в поступках каких. А как оглянулась - жизнь-то под закат уж пошла.
И горе тут – мамку рано схоронила, тётушки родной не стало, отец ещё в войну сгинул без вести,
а братьев, сестёр у неё не было. Завзял Ульяну страх одиночества, шибко завзял,
и надумала старая дева для себя ребёночка родить. Родила, едва сама Богу душу не отдала.
Мальчонку Васильком окрестила, в память о незабвенной любви. И стал для неё сынок
желанный всем смыслом жизни незадачливой. Холила, лелеяла, каждый шажочек
Василёчка пуще глаза оберегала.
Вырос сын, жениться надумал на девчонке приезжей.
Не перечила Ульяна, сразу согласилась с его решением.
Опять в мечты кинулась: «Всем места хватит под материнской крышей просторной,
не зря ж всю бытность спину гнула, без мужика вон какой «четверик» выстроила.
Стану в нём внуков растить, в глубокой старости будет кому ложку супа в постель подать».
Но сын сразу заявил – жить поедем на родину Ритуси, а родина та, вёрст за триста от Ульяны.
Но кто ж тогда спросил мать о её чувствах да переживаниях.
Без ножа полоснул сынок в самое сердце материнское, ушёл и мать не обнял на прощание...
Но Бог дал, пережила тётка Ульяна, полежала в кровати денёк-другой, а потом оклемалась потихоньку
и пошла, пошла дальше суетиться. Какую копеечку в узелок откладывает, какую вещицу подобротнее
в сундучок прячет, Васе с Ритой помощь сгадывает. Да только сынок неблагодарный за пятнадцать лет
и навестил-то мать раз с десяток, не более, и то для того, чтоб попользоваться деньгами.
Но смиренная Ульяна лишь и жила этими редкими, скупыми на тепло встречами.
…Ближе к рассвету метель стихла и растревоженная бабка Ульяна погрузилась в лёгкую дрёму.
Но ворвавшийся в её короткое забытье зловещий ворон вмиг разогнал дремоту.
«Не к добру сон, - забеспокоилась старушка - два годка от Васи весточки никакой:
видать, в его семье что неладное».
К полудню её тревога сменилась радостью. Василий в гости пожаловал, да не просто в гости,
повелел матери дом родной продавать, к нему насовсем перебираться.
Ульяна, рада - радёхонька: ведь не у кого-то век доживать придётся, а у сына родимого.
Всех соседей обошла она с этой новостью, всё село оповестила.
«Пенсию детям отдавать стану, - планировала рассудительная баба Уля, -
а деньжонки за избу приберегу на всякий случай».
Неделя проходит в сыновнем углу, вторая на исходе, сын и говорит с упреком:
«Что ж ты, мать, живёшь с нами, а деньги поврозь, не по-людски получается».
Мать по добру и выложила пухлую пачку на стол.
«Авось,- помыслила, - умру, на лавке лежать не оставят».
Да вот незадача – на следующий день Василий с работы навеселе домой вернулся,
на жену накричал, сына-подростка уму-разуму учить принялся. А тут мать, как на грех,
под ногами мешается, за невестку и внучка словечко осторожно вставила.
Но, похоже, сынку хмельному никто доселе ни в чём не перечил. Взбеленился, что бес,
глазища кровью налились, сгрёб он мать в угол, да давай над ней кулачищами трясти и ногами пинать.
Сжалась немощная старушка в комок, руками сухонькими голову седую укрыла, в глазах страх,
а в сердце такая боль, какой отродясь не бывало. Наглумился над нею сын вдоволь,
потом отворил двери и с истошным криком: «Чтоб духу твоего в моём доме больше
не было!» вытолкнул полураздетую мать на январский снег.
И рада бы я, дорогой читатель, сказать, что эпизод этот - выдумка, да не могу:
взят он, к сожалению, из реальности.
Но недаром говорится – мир не без добрых людей. Приютила, обогрела бабку Уляшу
одна верующая женщина, у себя навсегда оставляла. Но Васька-ирод с очередной
попойки и там мать достал, немудрёную чужую мебель в щепки разнёс.
И ничего-то оскорблённой, униженной собственным сыном матери не оставалось,
как упросить местную власть отправить её в дом престарелых, на самый край земли,
подальше от сыночка кровного от его опеки «сердечной» ...