— Надоели мне твои идиотские шуточки, ненавижу тебя, — орал палач, вытягивая себя из очередной дыры.
— Сам ты тухлый идиот, от тебя прет скукой и плесенью, — отвечал ему шут, стреляя по дырам из рогатки.
— Ну раз ты у нас такой великий комик, вот и придумай шоу, чтоб не скучать тут со мной одним, — ворчал палач, потирая ушибы.
— Первая приличная идея от тебя, за не сосчитать какое время! — радовался шут, откладывая рогатку и задумываясь над сценарием шоу.
Долго думать — не в правилах шута. Не снимая колпака с бубенчиками, он принялся за дело. Палач, засучив резиновый передник в рейтузы, суфлировал на ушко, сдувая налипшую чёлку с бровей. Управились за неделю.
День первый.
— Хочу, чтоб было высоко-высоко и чтоб много, а потрогать нельзя, — фантазировал шут, размахивая чёрными пипидастрами.
— А я тогда хочу, чтоб можно было потрогать и чтоб низко-низко, но тоже много! — не отставал палач, вываливая из тачки полуфабрикаты.
И сотворили они небо и землю.
День второй.
— И чего теперь, так и будем в темноте сидеть? — ворчал палач, выколупывая вчерашнюю грязь из-под ногтей.
— Погоди, щас чего-нибудь придумаю, — спросонок бубнил шут.
— Во, уже придумал, ща торшер в розетку воткну и будет светло, — обрадовал он палача, включая осветительный прибор.
— И чё, всё тоже самое, только теперь еще и фонарь в шары бьет, в чём праздник-то? — брюзжал палач.
— А мы сейчас к торшеру таймер присобачим и набор светофильтров, чтоб красивенько было, — нашел решение неутомимый шут.
— М-да, а вот с этой жижей ты чего делать будешь, — не сдавался пессимистично настроенный палач, с чавканьем вытаскивая мокрые ноги.
— Ща я её сепарировать буду. Ты вон там в сторонке обсохни и не мешай мне, — деловито распорядился шут, отодвигая палача.
И сотворили они день и ночь, воду и твердь.
День третий.
— Ну смотри, как нарядно получилось! — радовался шут, глядя на голубое небо.
— Да говно какое-то унылое, — плевался палач, разглядывая облезлый пустырь под ногами.
— Ой, фсёёё, — закатывал глаза шут, — тебе не угодишь, чмо плешивое.
— Сам ты лысый! — верещал палач, прикрывая плешь ладошкой.
— О! Кстати о лысых! Щас мы тут заросли устроим, — обрадовался новой идее шут и принялся за озеленение.
И сотворили они зелень, траву, сеющую семя, дерево плодовитое.
День четвертый.
— Всё равно скучно, никакой веселухи, — опять стенал палач, — и мусора вон сколько вокруг валяется, я уже две пары сандалий порвал.
— Погодь, будет тебе световое представление и фэйер-шоу, — успокаивал шут палача и шел вкручивать светодиоды в небо.
— И всё равно тоска, — сквозь зубы цедил палач, добавляя спецэффектов и расцвечивая небосклон громом и молнией.
— А я смотри чего еще придумал! Из мусора и сломанных диодов ночник большой подвесил. Клёво, правда? — восхищался собственной находчивостью шут.
И сотворили они светила небесные.
День пятый
— А не заняться ли нам животноводством? — озарило шута.
— Чур, я летающей скотиной занимаюсь, — воодушевился палач и полетели в небо птеродактили и москиты.
— Окей, — сказал шут и расползлись в разные стороны яйцекладущие.
И сотворили они всякую плодовитую живность.
День шестой
— Уже пять дней отпахали, а отдачи никакой. Твари безмолвные ходят по земле и жрут всё, что мы вырастили, — опять брюзжал палач, разминая затекшую спину.
— Да уж, что-то пошло не так. Поговорить всё одно не с кем, — подтвердил опечаленный шут.
— Ну да, я-то тебе не собеседник, — обиделся палач.
— Эврика! Щас состругаю тебе подобного! Будет с кем тебя обмусолить! — приплясывая, щерился шут и уже ваял свою Галатею.
Получился Адам.
— И о чем ты с ним собираешься разговаривать? Он же туп, как пробка, — недоумевал палач, разглядывая голое творение, теребенькающее себя за что под руку попалось.
— Ну да, как-то его надо развивать, пока он себе чего полезного не оборвал, — соглашался задумавшийся шут.
— Утро вечера мудренее, — констатировал палач таким тоном, от которого у усталого шута побежали мурашки по спине.
И сотворили они человека.
День седьмой
— Ха! Я знаю, что ему надо, — радовался воскресным утром шут, — ему нужен рай, — и соорудил вокруг Адама Эдемский заповедник.
— Нифига ты не угадал, — подозрительно веселился палач, — ему нужна развивающая игрушка из экологичных материалов, — и выломав ребро из спящего Адама, нарастил на нем бабу.
— Хм, интересное решение, — одобрил шут и пнул сонного Адама в бок, чтоб тот проснулся и заценил фруктовый сад и новую игрушку.
Адам игрушку заценил сильно больше, чем плодовые угодья. Ходил за ней по пятам, лазил для неё по деревьям за кокосами.
Обидно стало шуту. Он тут старался, старался, рай лепил, а этот идиот не заценил работу художника, зато вцепился в поделку мастерового. Фу, таким неблагодарным быть.
— Ах так, — надменно надулся раздосадованный шут и вырастил в саду ядовитое дерево познания добра и зла.
— Ах вот ты какой, — разозлился палач и тут же вырастил целебное дерево жизни.
И оба наперебой внушали Адаму и бабе его, что нельзя есть с этих деревьев.
— Съешь плод с дерева жизни и умрешь страшной смертью, — пугал шут пару голых идиотов, потряхивая бубенцами на шапке.
— Сожрете плод с древа знаний и кирдык вам, — стращал палач недоумков.
А голые жители Эдема вообще не врубались, нафига тут этих саженцев не полезных насажали, им и так хорошо. Тепло, сытно, птички поют, караси в пруду красивые.
И потянулся день за днем
Короче, опять шуту с палачом скукота. Никакой динамики. Вязкий слащавый сироп без всякого экшина. И поговорить опять не с кем. Адам, конечно, при бабе теребенькать себя перестал, но и к философии не тянулся, ему и так славно было.
— Ну и где твой обещанный камеди-клаб? Я уже задолбался смотреть эту тягомотину, — опять пустился в привычное брюзжание палач.
— Отстань, — отмахнулся раздраженный шут, — не видишь, я занят корректировкой сценария, ввожу новых героев.
И ведь не врал.
Выбрав в шутовской костюмерной и натянув на себя самый экстравагантный маскарадный наряд змея-искусителя, заполз в свой самосад и пристал к наивной голожопихе, чтоб та сама нажралась плодов ядовитого древа познаний и Адама ими подкормила.
— Так нам же не разрешают объедать эти деревья, — лепетала дуреха, слабо сопротивляясь удивительному животному.
— А ты попробуй! Плодов-то много, кто увидит, что вы парочку тиснули и сожрали, — уговаривал гад ползучий, заодно, по тихому от палача, наделяя бабу (его рук производства) любопытством. Не честно, конечно, зато действенно. Ну и весело, опять же.
Ну, а раз любопытство вживили, надо им пользоваться. Пару плодов сожрали, поумнели мгновенно. И тут же засмущались, выставленному на показ, сраму. Прикрыли его лопухами. На том и погорели.
— Ну и зачем ты эту фигню затеял? — недоумевал палач, разглядывая наряд вчерашних голодранцев и оглядываясь на шута, — к чему был этот спектакль со змеёй? Мог же сразу накормить их со своего дерева, если хотел им ума добавить.
— Много ты понимаешь! — злился шут, сам не до конца продумав замысел и концовку своей постановки.
— И вообще, ты хотел движуху? Вот она! Меня не послушались, на змею купились! Сожрали запретных яблок, сейчас сдохнут и буду новенькое что-нибудь придумывать. Вон, может птеродактилей твоих буду переделывать из яйценосных в живородящие, — не на шутку разошелся шут.
— Только попробуй их убить! Я им щас быстренько со своего дерева жизни груш натаскаю и станут они бессмертными! — разозлился палач.
Орали оба так, что весь райский сад осыпался. Выдохлись не скоро, но смогли прийти к консенсусу.
Палач настоял, чтоб экспериментальные экземпляры остались живы, но шут выторговал их изгнание из рая.
— Фиг с тобой, рай ты забубенил, тебе и распоряжаться, кто в нем жить будет, — согласился палач, — но знания от твоих яблок им останется.
— Окей, а взамен, будет им хреново жить. Бабе будет больно детей Адама рожать, а Адаму будет больно от постоянной работы. И вообще, дырка им от бублика, а не счастье, — злобствовал ревнивый шут.
— И еще, чтоб никто с твоего древа жизни в моем саду груш не пожрал, я охрану выставлю и вход в рай запечатаю, — гнул свою линию шут.
— Да подавись, — закончил диалог палач, и ушел запасаться попкорном.
Представление обещало быть долгим и занятным. Обе эго-личности Яхве — шут и палач устроились на диване и захрустели кукурузкой в ожидании.
(по мотивам Быт. 1-3)