Эклеан со скукой перебирал искрящиеся в мощной лапе заряды молний. Война – дело забавное, но довольно быстро начинает докучать. Возвращаясь мысленно к тому моменту, когда позорной смертью канул в лету его отец, он четко ощущал как довлеет над ним чувство безбрежной скуки и томления по тому озорному запалу, который он испытал в тот день, когда всё величие центурианского трона послушно склонило перед ним свою косматую непокорную голову.
Он испытал душевный экстаз. Всё это так приятно кипятило кровь и рождала в голове все новые и новые планы, идеи, мысли… Теперь же запал сменила скука.
Советники многократно восхищались им, его достижениями, виденьем дальнейших действий. Хотя было ли то лебезение восхищением? Кто знает, может, просто никто не решался его раскритиковать?
В подобной раздвоенности сознание начинает истерить. То на поверхность его вод всплывает агрессия, вызванная импульсом мысли о том, что все вокруг лицемерные лжецы достойные только самой уродливой и жалкой участи; то самодовольство вкупе с самомнением взлетает до небес, раздутое размышлениями о своем величии и хочется осыпать благами тех, кто так приятно ласкает слух… Но стоп… Не лгут ли они в своем рабском поклонении?.. Опять агрессия, сменяющаяся благосклонностью, которая не породит ничего кроме той же самой агрессии, которая снова убаюкивается лестью. И так сотни тысяч циклов.
Порой он ловил себя на удочку тонкого собственного замечания, что порой становится тщеславной тенью своего отца – Эклеана I. Образ этот в его голове жил как символ тупости и расхлябанности, а еще как назидание.
Первоначально Эклеан вел крайне жесткую внешнюю политику: все, что не укладывалось в центурианский правопорядок подлежало немедленному истреблению. У принца никогда не возникало ранее мысли о том, чтобы хоть немного ослабить хватку и изменить свой подход. Слишком хорошо он помнил позорную смерть отца. Потому не было оснований для того, чтобы что-то проверить, пересмотреть или дать шанс.
Спустя непродолжительное время от начала его правления некоторые знатные центурианские семьи крайне неуверенно, но изъявили свои сомнения касаемо такой агрессивной стратегии. Даже для уверенных рубак, вояк и сокрушителей при текущем укладе жизни излишняя жестокость стала как надоевшая игра. Однако, Эклеан II крайне быстро утихомирил появление ересей в их зародыше – семьи несогласных были уничтожены на корню.
Больше никто не смел противиться или высказываться против текущего течения центурианской жизни. Все, даже несогласные, безропотно склоняли головы и шли выполнять бездушные зверства, которые инициировал их правитель.
Ровно столько, сколько существовал последний несогласный или сомневающийся, посмевший открыть свою пасть, Эклеан чувствовал своё превосходство, вседозволенность и упивался этим нектаром сполна. Но стоило оппозиции замолчать, сомкнув уста в своих могилах, как интерес пропал, а азарт сменился скукой и обыденностью. Он пребывал в этом состоянии достаточно долго, чтобы потерять энтузиазм как к администрированию войной, так и к непосредственному в ней участию.
Тем не менее, кровь брала своё. Ведь если биться не с кем или победа дается слишком легко и просто, то остается сражаться только с самим собой. Все бы ничего, да только победителей в такой битве попросту быть не может, а каждое новое подобное сражение отдает расстройством психики.
Остановить бы этот механизм, эту адскую машину, вернуться во времени и вернуть все на привычные рельсы... Перенестись бы в тот миг, когда вкус крови врага во рту пьянит лучше любых психотропных препаратов. Но не тут-то было. Неумолимое движение вперед обязывает считаться с каждой новинкой в совершенном механизме саморазрушения.
При всей помпезности звука имени этой адской машины, корни её, отнюдь, не уходят в твердь, а как раз-таки болтаются высоко в небе, эфемерно подхваченные ниточками порока. Всего-то и требовалось, что отказаться от войны, просто оставить её, жить своей жизнью и смотреть вперед. Но для этого пришлось бы признать собственную неэффективность и бесполезность. А в мире таких, как Эклеан II следом за таким признанием последовал бы вопрос: а как же те сотни тысяч жизней, погубленных по твоей указке и, по сути, ушедших навсегда просто потому, что кто-то далекий от этого всего совершил досадную ошибку? Сотни, тысячи, даже миллионы тех, имена которых запечатлела на стенах своих чертогов её Величество Смерть – это тоже недоразумение и ошибка?
На эти вопросы никому из правителей неудобно отвечать, даже если бы они к такому выводу и пришли бы. Стыд и совесть – это не то, что можно сохранить, правя другими. Впрочем, а как могло бы быть иначе? Ситуация-то сплошь и рядом естественная и вырастает она из необходимости выбора из сложных альтернатив. Например, пожертвовать ли группой людей, городом, страной для того, чтобы сохранить стабильное существование остальных жителей планеты. И там, и там – люди. У них есть дети, семьи, как любые живые существа их единственная биологическая цель – выжить. Среди них, ровно так же, как и среди обреченных выжить есть хорошие и плохие, талантливые и не очень, хозяйственные и разгильдяи, инициативные и ленивые. А кто-то один берет и обрубает эти нити. Вспышка белого света и нет этого ничего. Лишь выжженная пустыня.
Чтобы палач научился спокойно реагировать на вид отрубленной окровавленной головы и обезглавленного мертвого тела, необходимо время. Ну, и само собой, постоянная практика. Кто бы что не утверждал, но смерть – это антипод жизни, а потому живым существам, неважно каким, умирание представляется противоестественным.
Кое-кто сказал бы, что разным существам свое. Кто-то попросту не относится к смерти, как к чему-то сверх-трагичному и фатальному. В этом смысле, конечно, утверждающие это - правы. Но, в то же время, возникает два спорных аргумента.
Первый из них: отчего же тогда лань не стоит смирно, пока её ест лев? Лань убегает! Она, черт побери, стремится избежать своей смерти. Второй аргумент: а откуда одному виду вообще известно, что на уме у другого? Откуда информация? Из наблюдения одного за другим? Однобоко получается. И пусть в этой односторонности и будет половина правды, но не следует забывать, что всего лишь половина, а никак не целостность.
Одно очевидно: совесть, мораль и жалость – не самые лучшие качества для правителя. Дай такому полную колоду карт реалий в руки, он попросту забьется в угол, тихо стеная и всхлипывая, а проблема останется на месте не решенная. С этого ракурса хладнокровный тиран не кажется уже таким уж зверем, не так ли?
Культура Центурии в этом плане была проще и более адаптивной для выращивания таких «правителей». Изначальное мировоззрение воинственности и агрессивности снимало ряд установок, которые мешали миролюбивым расам вырастить у себя достойных соперников интервентам. Те самые понятия совести, милосердия и жалости, несомненно, присутствовали, но были настолько незначительными, что их жизненный цикл был не максимой, а скорее ситуативным проявлением.
Открытие новых миров с иными укладами и ценностями подвергалось пересмотру в призме настроенного по-боевому быта и совершенно естественно вызывало определенного качества эмоции. Любой разум стремится уравнять непохожести, чтобы при расширении своего жизненного пространства не было камней преткновения и шероховатостей и, как следствие, дискомфорта и/ или угрозы для собственного выживания.
Разница в том, что некоторый разумный строй уходит в консерватизм и тяготеет к сохранению того, что есть, принимая данный слайд мира как оптимальный. Другой же, настроенный прогрессивно, непрерывно перерождается, подобно фениксу, оставляя за собой все больше и больше выжженной земли. Со вторым, к слову, все не так уж плохо, объяснят носители второго типа разума. На пустой земле достаточно места, чтобы построить прекрасные здания, разбить сады и вообще много чего полезного.
Можно долго полемизировать о том, что всегда ли «полезное» - на самом деле нужное. И тождественны ли эти понятия. В итоге, пожалуй, придется согласиться как минимум с двумя лагерями тех, кто в равной степени прав, ведь правда действительно у каждого своя, хоть при этом оказывается, что ни одним, ни другим совершенно нет дела до истины по данному вопросу.
- Майру ко мне. – Коротко и властно приказал Эклеан снующим по тронному залу прислужникам, робко топтавшимся у стен.
Тут же кто-то шмыгнул в приоткрытую дверь и исчез за ней.
Эклеан смотрел на тучи, словно из ртути, проливавшие на красноватую землю Центурии грязно-лиловый дождь. Он даже не отдавал себе отчета в том, как он сорвался с излюбленного безвкусно простого, но при этом не менее величавого трона и очутился у V-образного окна. Настрой был отвратительный настолько, что даже казнить никого не хотелось. Иной в таких ситуациях поболтает с друзьями и выговорится, даст себя развеять. Но могут ли быть друзья у правителя?
Юный император усмехнулся. В этой усмешке клыкастой пасти только одна живая душа сумела бы прочесть смесь безысходности, одиночества и тоски.
- Ваше величество хотел меня видеть? – эхом под сводами высоких каменных палат отразился голос сгорбленной от долгих лет жизни центурианки.
Эклеан встрепенулся, вроде бы как на мгновение оживился, но тут же снова водрузил на себя маску величавого императора и неспешно зашагал к трону. По этой недолгой дороге он чувствовал себя привычно «на коне» и это ему нравилось. Он неспешно сел и проявление его «комплекса Бога» рассыпалось в прах при созерцании совершенно нейтральной старушки, которая, казалось, вообще не заметила, как он, подобно птице с красивым пышным хвостом вышагивал по гранитному полированному полу в попытке произвести впечатление. Уныние по поводу проваленного акта актерской игры недолго мучало его. Оно сбежало, как последний трус и спряталось за широкую спину агрессивного брата – властности.
- Прояви почтение старуха! – прорычал центурианский властитель.
По-прежнему не принимая ни один выпад в свой адрес, Майра преклонила колени, хоть и было видно, что ей это дается не самым легким образом. Эклеана потрясла волна восторга от чувства силы и власти над другими. Волна эта была настолько сильной, что онпредпочел не обращать внимания на то, как его раздражает тот факт, что старушка повинуется ему без страха и ненависти, будто впонарошку, но при этом совершенно серьезно. Иными словами, придраться было совершенно не к чему, если бы такая цель взаправду стояла.
- Силы и славных побед Великому Императору Эклеану II. – Чеканно промолвила Майра и подняла на юнца глаза.
Эклеана раздирало от злости. Что он только не перепробовал, чтобы сломить своенравную центурианскую жрицу. Её выбрасывали на ныне пустые земли планеты Аурамея, держали взаперти, морили голодом, избивали… Ничто не возымело эффекта: внутренний мир Майры с его знаниями и убеждениями оставался словно закрытой ракушкой с жемчужиной внутри и явно не стремился делиться своим сокровищем с окружающими. Еще предшественник нынешнего императора ни раз срывался на проклятую маргиналку и отдавал приказ казнить, напичкать моранисом, чтобы её кусочки разлетелись по всей вселенной, но каждый раз приказ отменялся по совершенно, казалось бы, объективным причинам: совету нужен был совет Верховной Жрицы Центурии, а кроме Майры никто не обладал такой широтой познания и глубиной ума, чтобы сделать её работу лучше.
Это злило и Эклеана II. Но по опыту отца он решил направить свой дерзкий пыл на то, чтобы ассимилировать жрицу, сломить её, заставить звучать в унисон с собой. Она была ценна и нужна. Спорить с этим вряд ли кому-нибудь пришло в голову. Оставалось только смириться, злиться и негодовать. Впрочем, на Центурии было достаточно тех, на ком впоследствие можно было сорвать эту злобу.
- Встань. – Величаво приказал Эклеан.
Опершись на затейливый посох с тремя таинственно переливающимися синим, красным и зеленым камнями, левитировавшими в верхней части переплетений спокойно шевелящихся ветвей, Майра встала.
Эклеан смотрел на старуху. Все существо её было прямым издевательством над не то, что императором, а над всей Центурией. Она – иная. И это ярким лучом бьет по глазам, привыкшим к темноте.
- Всегда хотел у тебя спросить, Майра, что это за камни у тебя в посохе? Какова их сила и цель?
- Сила? Едва ли. – Размеренно и с теплотой в голосе отвечала Верховная Жрица.
- Так в чем же их смысл? – немного приоткрыл завесу над своим юношеским любопытством Эклеан.
- О, смысл есть всегда. Только боюсь, что Вам, Ваше Высочество, он покажется недостойным Вашего Светлого Разума.
- Хватит этих игр, Майра. – Посерьезнел император. – Ты же знаешь, что я могу в любой момент обозлиться и отнять твою жизнь.
- Тогда такова моя судьба и кончина. – Лукаво обнажила ряд острых клыков Майра.
Эклеан почувствовал что-то отдаленно напоминающее грусть. В этот раз ему не захотелось прогонять это чувство. Он мог, но в самом деле не захотел.
- Всем выйти вон, а ты – указал он когтистым пальцем на старуху – останься.
Словно мыши из углов стали появляться слуги, которых беспощадно проглатывала дверь в тронный зал. Когда за последним дверь затворилась, в помещении повисла давящая пустота тишины, которую, казалось, можно смести веником, как мусор и собрать в мешок, чтобы не досаждала своей тягостностью.
Эклеан понуро молчал. Жрица его не прерывала, хоть император и очень желал в глубине души, чтобы этот мудрый голос разрезал тишину. Этого не происходило.
- Майра. Расскажи мне об этих камнях.
- Тебе это правда интересно? – с ласковой усмешкой спросила старуха.
- Да.
- Позволю себе дерзость возразить тебе, дорогой мой Эклеан. Тебя не интересуют мои камни. Спрашивай то, что действительно хочешь знать, иначе ты рискуешь потеряться в лабиринтах созданных тобой же ложных ходов.
На секунду глаза Эклеана полыхнули, но сломленный тем, что сопротивление попросту бесполезно, он сдался.
- Мне опостылело все это… - Начал император свой диалог и тут же слова словно провалились внутрь его, опять отдав зал во власть тишины.
На этот раз Майра начала диалог сама.
- Учил ли тебя твой отец, что путь, по которому ведет тебя твоя анима не может опостылеть?
- Мой отец был глупец и пьяница. Его слова ничего не значат! – с досадой отвернулся и уставился в окно Эклеан.
- Истина в твоих словах есть. Но её только крупица. Он действительно совершил глупость, потеряв бдительность и начав вести неверный образ жизни. Но делает ли это его дураком?
- По-твоему, нет?
- Я знаю, что нет. Ты, мой дорогой мальчик, смотришь на ситуацию не с того края. Ты смотришь от конца к началу. Вот потому ты и заметил лишь бесславную кончину и бестолковую жизнь. Попробуй взглянуть наоборот: от начала к концу и тебе многое станет более понятным. Я помогу тебе это увидеть. Когда Эклеан I взошел на трон, владения центурианцев разрослись до невероятных пределов, он установил правила, по которым сейчас живет практически вся обитаемая Вселенная, принес богатство своему народу и запечатлел свое имя, хоть и не лучшим образом, но в истории нашего мира. Только после он свернул с пути и пошел неверной тропой. Как думаешь, почему?
- Потому, что все-таки дурак?
- Нет, вовсе нет.
- А что же тогда?
- То, что его питало – сгорело. Точнее, он сам сжег себя изнутри во имя нашего процветания. И как только этого внутреннего «топлива» не осталось – пришел его закат и вскоре конец.
Эклеан погрузился в размышления. Майра осмелилась продолжить:
- Его питала особая жажда – власти над материальным миром. Завоевание миров для него была словно изысканный деликатес на изумительной посудине. Как только колоритных миров не осталось, так не осталось и чего желать, добиваться. Тарелка на месте, а запасы деликатеса иссякли. По старой привычке раз за разом он выкладывал на своё блюдо жажду, полученную уже не извне, а изнутри себя самого. Но если внутренние запасы не пополнять, то они рано или поздно истощаются. К слову, со внешними та же проблема. Но это не тема нашего разговора. И как только его внутренний пыл был пожран им самим же, Эклеан I и сам иссяк. И проявилось это в апатии, самокопании, поиску развлечений и увеселений вместо плавного движения по своему курсу.
- Ты намекаешь, что меня ждет та же судьба?
- Мне ни к чему намекать. Это я могу сказать тебе прямо, когда придем к этому моменту в разговоре. А ты хочешь знать?
- Мне интересно.
- Боишься, значит. – Ухмыльнулась Верховная Жрица и затопталась на месте.
- Я ничего не боюсь! – Подскочил Эклеан и швырнул в одну из колонн шаровую молнию. Колонна рассыпалась вдребезги, наделав много шума. Но и эту выходку мудрая старушка проигнорировала, не изменив своей спокойной ухмылке.
- Все чего-то боятся, Эклеан. Нравится тебе то или нет. То, что ты еще не увиделся лицом к лицу со своим страхом еще не говорит о том, что его нет. Вы просто не встречались.
- А чего же боишься ты?
- Как насчет того, что потеряю зубы? – С иронией произнесла Майра и демонстративно потерла когтем зуб.
- Мелочно.
- А с чего ты решил, что страх обязан быть вселенских масштабов?
- Чем больше страх, тем больше...
- Ну, в таком случае представь, что я вселенски боюсь потерять зубы! – Расхохоталась центурианка.
Эклеана позабавил юмор жрицы. Это даже приподняло его хмурое настроение. Он прекрасно понимал, что свои сокровенные тайны Майра ни в коем случае не выдаст до тех пор, пока сама того не пожелает. Он оставил эти мысли и продолжил слушать рассказ старушки.
- Твой отец не глупец, но совершил много ошибок. К слову, доверие землянам – не самая страшная из них.
- А какая же?
- Ненасытность, мальчик мой. Неумение остановиться.
- Но как же! Это ведь привело нас к процветанию, как ты сама сказала!
- И от своих слов я не отказываюсь. Ответь мне на один вопрос: сдалось оно тебе это лишнее богатство? Или возьми даже меня… Как думаешь, оно мне действительно надо?
- Но это основа нашего быта. Это дает нам основание и опопру. Никто во Вселенной не посмеет покуситься напасть на величественную Центурию!
- В словах твоих правда. Но с чего ты взял, что кто-то обязательно должен был на нас нападать?
- Мы должны уметь сдержать удар.
- И сдерживали. Давно, когда по глупости своей враги к нам смели сунуться, мы действительно давали им достойный отпор. Но еще до прихода твоего отца эти попытки напасть на Центурию были больше похожи на игру ребенка с родителем. Дитя нападает слабо и неумело, при этом полагая, что всерьез, а родитель с легкостью отбивает удар.
- Что не так с тобой, Майра? – нахмурился Эклеан. - Почему ты такая странная? Тебе чужды наши ценности?
- Вовсе нет. В том-то и загвоздка, что ценности у меня как раз-таки есть. А твой отец их извратил и превратил в корм для стервятников, чей удел поедать трупы. Вот только он не предполагал, что стервятником одинаково вкусны как трупы тех же землян, так и трупы центурианцев.
- О чем ты говоришь?! Нас ждет угроза?! Что ты можешь знать об этом?!
- Ровным счетом ничего. Я в военном деле не специалист. И ты об этом знаешь.
- Твои речи дерзки.
- Тем не менее, это просто речи, о которых ты сам меня попросил.
- То есть ты хочешь заявить, что все то, чем мы живем, все наше могущество и величие – это бесполезный мусор? Другого я бы за такое незамедлительно казнил.
- Мальчик мой, ты еще так юн. Мне жаль тебя, жаль, что на твою судьбу выпала столь тяжкая доля.
- Я желал её сколько себя помню. Как только я научился мыслить, я принял свой рок. Мне не трудно нести этот крест.
- Тогда зачем же меня звал, если твой трон тебе в радость? – вкрадчиво спросила Майра.
Как всегда «в яблочко». Эклеан насупился.
- Я не желала зла твоему отцу и не желаю зла тебе, Эклеан. Потому скажу тебе сейчас то, что сказала и ему в своё время. Путь, выбранный вами – без анимы. В том, что вы делаете, нет энергии духа, пронизывающего всю Вселенную. Вы только разрушаете как себя, так и все вокруг себя. Равновесие – вот основа всего. Да, центурианец любить набить морду другому, но соревнование и конкуренция не обязаны быть кровавой бойней. Рано или поздно ваша деспотия рухнет. Она – песочные часы, которые уже давно начали свой обратный отсчет. Вот только вспять обратить их не получится. Это даже не в центурианской власти, хоть такая тебе и кажется самой мощной и жизнеспособной. Остановись хоть ты, Эклеан II! Призываю тебя к этому! Прекрати пожирать все вокруг, иначе наступит день и ты узришь голод, которого еще не видел. Прекрати рушить миры вокруг себя, иначе твое развитие остановится, так как не останется разнообразия. Остановка развития – это смерть.
Эклеан был в гнетущем состоянии. Слова старухи звучали убедительно, но, само собой, к действию не побуждали. Возможно, она была права. Но свернуть с дороги, когда уже пройден такой путь было бы безумием. Жрица словно прочла его мысли и подхватила их в своих речах:
- Безумие – это продолжать так жить дальше, мой дорогой мальчик. Рано или поздно ты проржавеешь изнутри и от этого все, что внутри и вокруг тебя будет касаться кислой трухой. Оставь эти миры. Дай им свободу.
- Майра, откуда тебе знать как лучше? Уж не твои ли ручные шлюшки напели об этом?
Майра опустила голову, словно огорчившись. Эклеан это заметил. Как-никак, первая эмоция за весь диалог и, скорее всего, ключ к ларцу с мудростью старой Жрицы. Однако до ларца еще нужно было бы добраться, так как без боя его никто бы не отдал. А раз бесполезен просто бой, то можно тягаться на не физическом уровне. Получится даже изощреннее.
Жречество на Центурии было не совсем типичным духовным делом избранных интеллектуалов в привычном понимании слова. Задача Жриц заключалась в том, чтобы опекать рабынь с разных планет, обустраивать удобный для них быт, условия и работать с их мировоззрением, чтобы при виде иноземного монстра у себя в постели женский индивид не отправил себя к праотцам собственноручно. Верховная Жрица обучала иных как найти подход, ключ к душе женщин с разных планет. Для этого действительно нужно было располагать немалым опытом и, учитывая не самую приятную внешность центурианских жителей, - харизмой.
Майра многие часы проводила с наложницами, слушала их рассказы, давала советы как адаптироваться к текущей ситуации. И с годами в ней росла неведомая мудрость, словно её клыкастой мерзкой пастью говорила сама Вселенная. Многие не понимали её мягкости. Да и сама она была несколько поражена, когда отметила в своем характере это не как необходимость, а как естественность. Казалось, ей была открыта суть таких вещей, о которых еще никто не догадался и вряд ли догадается в ближайшие сотни лет.
Верховной Жрице жаль было рабынь с других планет. Они для нее были словно сорванные цветы, чья задача краткий миг блеснуть яркой звездой и умереть бесславно. Природа Центурии была непригодна для жизни большинства рас, несмотря на то, что для девушек создавались целые заповедники, в которых по максимуму создавались условия, приближенные к родной планете наложниц. Несмотря ни на какие старания, юные красавицы на центурии вспыхивали и угасали бесследно.
Майре не нравилось, как центурианские воины обращаются с плененными девушками. Однако, сколько она не пыталась изменить это, громко рыча и стуча посохом на собраниях Совета – все впустую. Приходилось только смириться и бесстрастно переносить очередную смерть очередного нераскрывшегося прекрасного цветочного бутона.
Для Центурии девушки погибали бесследно. Но только не для Майры. Каждая из них несла крупицу нового знания из иного мира, которые с жадностью складывались в копилку знаний центурианки. Жрица научилась таким вещам от этих самых рабынь, что голова обычного центурианца взорвалась бы попросту. Но только не Майра. Наделенная феноменальным интеллектом, она, словно вулкан росла под действием двух противоположных сил, находясь в самом эпицентре их столкновения.
Однако «извержения» Майры в суровой центурианской реальности были обречены на провал. Поиск альтернатив врузумления слепых соотечественников стал её идеей фикс. Поэтому старушка постоянно была словно сама себе на уме, и лишь одна она знала, чем заняты её мысли.
- Майра!!! – выкрикнул Эклеан.
Жрица словно проснулась ото сна.
- Желает ли Ваше Высочество еще поговорить о чем-либо? – безразлично отрапортовала женщина.
- Пожалуй! – злобно сверкнул глазами Эклеан и спустился со своего трона с пожилой женщине.
- Я слушаю Вас.
- Я спросил тебя о камнях.
Майра оскалилась и словно стряхнула со своим могучих плеч старость. Перед Эклеаном выросла мощная фигура породистой центурианки, дородность которой сложно было игнорировать. Величие, мудрость, сила… Все это исходило от Майры. Не было только гнева и агрессии, чем Жрица пугала еще больше. Эклеан съежился от такого превосходства настолько, что дым его гневных глаз развеялся как утренний туман.
- Смотри! – рокотом пробежал по тронному залу голос Майны.
Когтистая лапа без труда вырвала из силового поля посоха сразу три камня. Совершенной огранки сапфир, изумительный изумруд и полыхающий рубин в невесомости закружились над лапой центурианки.
- Смотри! – повелительно почти прокричала она так, что Эклеан от нее отшатнулся.
Майра сменила немного «гнев» на милость и уже спокойным тоном начала свой рассказ:
- Это – сапфир.
Эклеан было дело пытался встрять с язвительным комментарием о том, что осведомлен, но жестом могучей руки, испещеренной рубцами ран и какими-то непоняными узорами был вмиг осажен.
- Он – сама жизнь. – Камень искрился и сиял невероятными бликами.
Жрица продолжала.
-Это- изумруд - он сама суть энергии. – Камень поровнялся с сапфиром и завис в неспешном вращении по своей оси.
Эклеан смотрел на камни перед ним, забывая об их «кукловоде».
- Это – рубин. Он – сама смерть. – Завершила немногословное описание Майра.
- И что с того? – Отмахнулся от драгоценных камней, как от назойливых мух Эклеан.
- Всего лишь то, чего ты не сможешь избежать, если не изменишь полярности своих дел, мой мальчик.
- Какие-то жалкие камни вершат мою судьбу? – Вскипел император.
- Нет, вершишь её ты сам, а они лишь показывают.
- Удиви меня.
- Я не скоморох и веселить тебя не намерена, мальчишка. Но раз желаешь – смотри. – Полыхнула бездонной ночью очей Верховная жрица.
Она взяла руки Эклеана и положила в них камни. Некоторое время они лежали спокойно, а потом начали ёрзать по его ладоням, словно стремясь убержать он него. Майра зашипела, чтобы он не мешал камням делать свою работу. Эклеан послушался старуху и ослабил хватку. Камни тут же закружились в странно танце перед юным императором. Они вертелись и извивались, настырно игнорируя все законы физики. Затем зависли перед глазами центурианца и слегка подрагивали.
- Готов? – еще раз уточнила старушка, но ответ ей был явно не нужен.
Не успел вождь Центурии сказать хоть слово, как сапфир и рубин резко рванули навстречу друг другу. Без усилий и малейшего звука твердая материя минералов словно приняла друг друга, слившись в один большой искрящийся фиолетовый камень.
- Аметист. Получается аметист, мальчик. – Как-то надменно-восторженно постановила Майра.
Камень покружил вокруг тела императора и вернулся в положение перед его лицом.
- Что все это значит? – Спросил Эклеан II старушку, не отводя глаз от насыщенно фиолетового камня редкой чистоты.
- Аметист говорит о том, что кто-то может дать тебе отпор, мальчик.
Грива на спине императора заискрилась молниями.
- Этого не может быть. Где и кто? Как? Расскажи мне все! Я приказываю.
Верховная Жрица проигнорировала юнца. И гнула своё:
- Хочешь знать, что будет дальше? Смотри! – с этими словами Майра подхватила висящий в воздухе изумруд и острым концом поранила руку Эклеана. Как только камень снова оказался на свободе, он задрожал и с разбегу ринулся к аметисту.
- Если это я, то ты видишь, как я стремительно найду и уничтожу врага.
- Не торопись.
Эклеан отметил, что камни остановились один напротив другого и словно выжидали. Внезапно аметист сильно завибрировал, источая какие-то крайне странные и неведомые Эклеану волны энергии и решительно атаковал изумруд с кровью правителя. Гул растекся приливом по тронному залу, стало липко и неуютно внутри, но больше удивило следующее: от места столкновения драгоценных камней по залу начала расползаться самая что ни на есть кромешная тьма.
- Останови это! – повелел Эклеан.
Майра засмеялась и указала на аметист, который невозмутимо сиял в темноте. Как только эта искусственная ночь растворилась, центурианец увидел, что от изумруда осталась только пыль. Аметист же наращивал своё искрение, играя радужными отливами по полированным каменным стенам.
Император был зол и полон ненависти к старухе. Она знала об опасности и все это время молчала! Это перешло все границы дозволенного.
- Ты падешь…Ни одна деспотия не может существовать долго, не говоря уже про вечно. - Легко заключила Верховная Жрица.
Эклеан со злостью схватил аметист, но тот словно был и вовсе нематериален, выскользнул из его лап и звонко упал на пол.
- Тебе они не по зубам, мой дорогой.
- Значит, я найду того, кто с ними совладает и попрошу передать тебе привет на той стороне. – Тихо, но с крайне выдержанной яростью прошипел Эклеан.
Его когтистая лапа резким рывком пронзила плоть пожилой женщины напротив и сжала что есть сил её сердце. Майра смеялась. Смеялась даже когда разъяренный император швырнул в Жрицу её собственное вырванное сердце. Старушка накрыла его рукой и затихла, истекая кровью.
Эклеан нервно отмерял шагами пространство перед троном. Рядом лежала мертвая Майра с застывшей гримасой смеха, которую Смерть позволила ей оставить напоследок как издевку безумному центурианцу.
Рядом с трупом сверкали бликами три камня: изумруд, сапфир и рубин. Император попытался поднять их, но все тщетно. Сходя с ума от злости, он позвал слуг. Вид заискивающих шавок оказывал на безумного деспота седативный эффект.
Водрузившись на трон, он молвил:
- Объявите на всю Центурию о печальной преждевременной кончине моей дорогой и горячо любимой бабушки Майры. И начинайте подготовку похорон.
Слуги засуетились. Но больше эта картина была Эклеану не интересна и он поспешил удалиться.