Неподвижные вечерние облака — твердые, неподвластные ветру — следующие по твердости после воскресных административных зданий с просматривающимися насквозь пустыми переговорками и залами заседаний на верхних этажах, превосходящие по твердости устремленный в пустоту взгляд человека с папиросой и мобильником на минимально облагороженном плющом и цветочными кадками бетонном балконе.
Неспокойные занавески, треплющиеся на слабом ветру и то показывающие, то скрывающие скромный интерьер, спящую собаку и сидящую за лаптопом фигуру. Я понимаю — я согласен — да — отправить — войти с помощью Google — запомнить мои данные— Дверь комнаты качается, скрипит паркетина, человек за лаптопом вскидывает голову. Все получается? — спрашивает женский голос из невидимого угла. Да, отвечает человек, почти готово — хочешь посмотреть? Хочу, отвечает она и подходит к столу. Занавеска опадает и на короткое время скрывает сцену от глаз.
Твердые неподвижные облака, хрустальные и фарфоровые, стоят над ленивым воскресным горизонтом, словно вырастая из крыш города и его остановившихся на выходные фабричных труб, нависают над ним, будто гигантские футуристические сооружения, видимые за сотни миль, соединенные причудливыми переходами и каналами пневмопочты башни единственного космического порта на этой захолустной по галактическим меркам планете. Семь с половиной миллиардов человек и какие-то две сотни стран, каждая из которых чем-то удивительно хороша, в каждой из которых свои сложности, в большинстве из которых душно и несвежо, в самых несчастных из которых в этот самый момент кто-то худосочный и неживой лежит ничком на сухой и горячей почве, в самые спокойные их которых increasingly сложно попасть, несмотря на то, что одни отделяются от других тонкими неровными линиями на пестром шарике, существующем исключительно в воображении учителей географии и среднестатистического пользователя возрастной группы 25–35, с надеждой и отчаянием ожидающего нотификаций.
Expression of interest, читают женские, почти девичьи губы, создавая слова из тонкой, слабо обнажающей зубы улыбки. Ты у меня такой зайка, продолжает она, гладя частично скрытые за болтающейся занавеской мужские плечи в черной домашней футболке. Мне кажется, они просто не смогут нам отказать, заключает она, встряхивая пышной гривой темных волос. Это точно, отвечает мужской голос из-за занавески. У них просто нет шансов. Без шансов, игриво передразнивает она, проводя пальцами по его затылку и оплетая руками его шею. А у тебя со мной значит есть шансы, да, гудит ее голос, заглушенный близостью его щеки и инстинктивно напрягшегося торса. Расслабиться, не сутулиться, напоминает он себе и выпрямляет спину. Ты хочешь, спрашивает он вслух эротическим голосом, кладя руку ей на бедро и позволяя ей упасть ему на колени. Да, сценарно отвечает она, откидывая волосы и подставляя лицо холодному освещению компьютерного экрана, не способному творить чудеса, но при правильном сочетании угла и плавности движений гарантированно вызывающему в мужском мозгу предсказуемые химические реакции.
…я тоже, отвечал он, приближая свое лицо к ее и начиная жарко дышать, что, согласно большинству девичьих форумов, всегда одно из двух (в зависимости от ситуации, мужчины, твоего собственного настроения и бог весть каких еще факторов): либо безумно смешно, либо невероятно возбуждающе. Я тоже тебя хочу, шептал он, забывая о пятидесятипроцентном риске оказаться в первой категории. «…прямо сейчас», — предлагала мышечная память, но он останавливался на простом варианте, чтобы не пересахарить. Она сползала с его колен на пол и, слегка насмешливо задрав голову, начинала расстегивать его домашние джинсы. Экран лаптопа убавлял яркость, и он машинально проводил пальцем по тачпэду, чтобы предотвратить переход в спящий режим. В короткое, почти несуществующее, но остро нелепое мгновение вдруг вмещалось все: мягкая европейская зима, пустой воскресный день, силуэт ратуши, стоящие на горизонте облака, напоминающие очертания космопорта Мос Айсли, открытый сайт иммиграционного ведомства жаркой и влажной сказочной страны, заполненный документ с жирным заголовком «Expression of Interest», кипы бумаг на столе, падающие на стену мягкие пятна закатного солнца, сидящая перед ним на коленях девушка, ее губы, ее рука, расстегивающая его ремень, слабый прохладный сквозняк, колеблющий занавеску, приглушенные голоса на улице, слабо различимый гул тянущего через небосклон свой оранжевый инверсионный след самолета, интеллигентное жужжание холодильника, женский голос, детский голос, собственное дыхание, очертания гигантских синих и фиолетовых сооружений космопорта на горизонте, трепет занавески…
Ты чего? — спросила она, неуверенно остановившись на верхней пуговице и подняв к нему свое милое круглое лицо в обрамлении густых волос — тех самых густых каштановых прядей, о которых он думал весь пятый курс института, которые постоянно сравнивал с другими, светлыми и волнистыми, знакомыми со школы, лежащими за маленькими и часто краснеющими ушками, — тех самых, которые были тоже-хороши, которые были почти-как-у-Миллы-Йовович, которые он подолгу рассматривал на фотках из Фейсбука и увеличивал, так чтобы было видно только их и глаза под ними, чтобы убедить себя в том, что она тоже симпатичная, и на самом деле даже лучше; тех самых, что так хорошо сочетались с белоснежным платьем и так легко убирались в пучок в домашней обстановке, так просто адаптировались к жизни в новых обществах и не требовали перевода на другие языки. Она бросала на него томный взгляд из классической порнушной позиции, убирала рассыпавшиеся волосы за ухо и опускала голову, переходя к безотказным и откалиброваным за время совместной жизни движениям, порождавшим экспериментально проверенные и легко предсказуемые химические процессы в мужском мозгу.
Он откидывал голову, обнажая напряженную шею с пульсирующими сосудами и тенью двухдневной щетины, отражаясь в потухшем экране лаптопа с разводами от сальных пальцев — смешной до невозможности, но чем-то — я никак не могу понять, чем, девочки, — невероятно возбуждающий.
Все хорошо, отвечал он, глядя на слегка накренившиеся и как бы поехавшие в сторону силуэты башен космопорта и сглатывая горькую слюну досады, все хорошо.