73. Молитвы
Наш Арго!
Андрей Белый
1. «Сторожим у входа в терем…»
Сторожим у входа в терем,
Верные рабы.
Страстно верим, выси мерим!
Вечно ждем трубы
Вечно — завтра. У решотки
Каждый день и час
Славословит голос четкий
Одного из нас.
Воздух полон воздыхании,
Грозовых надежд,
Высь горит от несмыканий
Воспаленных вежд.
Ангел розовый укажет,
Скажет: «Вот она:
Бисер нижет, в нити вяжет —
Вечная Весна».
В светлый миг услышим звуки
Отходящих бурь.
Молча свяжем вместе руки,
Отлетим в лазурь.
2. Утренняя
До утра мы в комнатах спорим,
На рассвете один из нас
Выступает к розовым зорям —
Золотой приветствовать час.
Высоко он стоит над нами —
Тонкий профиль на бледной заре
За плечами его, за плечами —
Все поля и леса в серебре.
Так стоит в кругу серебристом,
Величав, милосерд и строг.
На челе его бледно-чистом
Мы читаем, что близок срок.
3. Вечерняя
Солнце сходит на запад. Молчанье.
Задремала моя суета.
Окружающих мерно дыханье
Впереди — огневая черта.
Я зову тебя, смертный товарищ!
Выходи! Расступайся, земля!
На золе прогремевших пожарищ
Я стою, мою жизнь утоля.
Приходи, мою сонь исповедай,
Причасти и уста оботри…
Утоли меня тихой победой
Распылавшейся алой зари.
4. Ночная
Они Ее видят!
В. Брюсов
Тебе, Чей Сумрак был так ярок,
Чей Голос тихостью зовет, —
Приподними небесных арок
Всё опускающийся свод.
Мой час молитвенный недолог —
Заутра обуяет сон.
Еще звенит в душе осколок
Былых и будущих времен.
И в этот час, который краток,
Душой измученной зову:
Явись! продли еще остаток
Минут, мелькнувших наяву!
Тебе, Чья Тень давно трепещет
В закатно-розовой пыли!
Пред Кем томится и скрежещет
Суровый маг моей земли!
Тебя — племен последних Знамя,
Ты, Воскрешающая Тень!
Зову Тебя! Склонись над нами!
Нас ризой тихости одень!
5. Ночная
Спи. Да будет твой сон спокоен.
Я молюсь. Я дыханью внемлю.
Я грущу, как заоблачный воин,
Уронивший панцырь на землю.
Бесконечно легко мое бремя
Тяжелы только эти миги.
Всё снесет золотое время:
Мои цепи, думы и книги.
Кто бунтует — в том сердце щедро
Но безмерно прав молчаливый.
Я томлюсь у Ливанского кедра,
Ты — в тени под мирной оливой.
Я безумец! Мне в сердце вонзили
Красноватый уголь пророка!
Ветви мира тебя осенили.
Непробудная… Спи до срока.
Март-апрель 1904
Напомню, что эпиграф у Блока – это, чаще всего, не выжимка смысла стихотворения или намёк на то, как его читать, а отсылка на повод к стихотворению, на предшествующую стихотворению сцену.
Приведу стихотворение Андрея Белого «Золотое руно»:
"Золотое руно
Посвящено Э. К. Метнеру
1
Золотея, эфир просветится
и в восторге сгорит.
А над морем садится
ускользающий солнечный щит.
И на море от солнца
золотые дрожат языки.
Всюду отблеск червонца
среди всплесков тоски.
Встали груди утесов
средь трепещущей солнечной ткани.
Солнце село. Рыданий
полон крик альбатросов:
«Дети солнца, вновь холод бесстрастья!
Закатилось оно —
золотое, старинное счастье —
золотое руно!»
Нет сиянья червонца.
Меркнут светочи дня.
Но везде вместо солнца
ослепительный пурпур огня.
Апрель 1903
Москва
2
Пожаром склон неба объят...
И вот аргонавты нам в рог отлетаний
трубят...
Внимайте, внимайте...
Довольно страданий!
Броню надевайте
из солнечной ткани!
Зовет за собою
старик аргонавт,
взывает
трубой
золотою:
«За солнцем, за солнцем, свободу любя,
умчимся в эфир
голубой!..»
Старик аргонавт призывает на солнечный пир,
трубя
в золотеющий мир.
Все небо в рубинах.
Шар солнца почил.
Все небо в рубинах
над нами.
На горных вершинах
наш Арго,
наш Арго,
готовясь лететь, золотыми крылами
забил.
Земля отлетает...
Вино
мировое
пылает
пожаром
опять:
то огненным шаром
блистать
выплывает
руно
золотое,
искрясь.
И, блеском объятый,
светило дневное,
что факелом вновь зажжено,
несясь,
настигает
наш Арго крылатый.
Опять настигает
свое золотое
руно...
Октябрь 1903. Москва"
903-ий год, Москва, вокруг Бориса Бугаева собрался кружок юных поэтов, юных философов, музыкантов, художников – литераторов, которых потом назовут младосимволистами, но сами себя они называли – по этому стихотворению – аргонавтами!
Они – ровесники Блока (Борис Бугаев – Андрей Белый – 1880; Лев Кобылинский (Эллис) – 1879, Сергей Соловьёв – 1885). Они были из одного круга – профессорские дети. Сергей Соловьев был даже родственником Блока (троюродный брат). Они все были абсолютными последователями Вл. Соловьева. И ещё все они входили в «братство зари»:
«…факт -- оставался: заря восходили и ослепляла глаза; в ликовании видящих побеждала уверенность...
…Появились вдруг "видящие" средь "невидящих"; они узнавали друг друга; тянуло делиться друг с другом непонятным знанием их; и они тяготели друг к другу, слагая естественно братство зари, воспринимая культуру особо: от крупных событий до хроникерских газетных заметок; интерес ко всему наблюдаемому разгорался у них; все казалось им новым, охваченным зорями космической и исторической важности: борьбой света с тьмой…» А. Белый.
Сравните, Ал. Блок. Из дневника 18-ого года:
«…началось хождение около островов и в поле за Старой Деревней, где произошло то, что я определял, как Видения (закаты)».
Вот и в этом стихотворении А. Белого заря – действующий фактор! Как и в стихотворении Блока:
Воздух полон воздыхании,
Грозовых надежд,
Высь горит от несмыканий
Воспаленных вежд.
Ангел розовый укажет,
Скажет: «Вот она:
Бисер нижет, в нити вяжет —
Вечная Весна.
В чем сюжет стихотворения А. Белого, что показывает нам “предшествующая сцена”? – новое отплытие Арго – с новым экипажем! “Старик-аргонавт” собрал на новый подвиг – “нас”!
“Мы”, “вечные рабы” – это обитателя мира “у разлива рек”, послушники истинного храма, – не того, в который завлекла его Любочка немедленно после Явления, сразу после Света, пристроившегося в сокровенных изгибах достоевского и бесноватого Питера:
«...Восемь, девять, средний храм —
Пять стенаний сокровенных,
Но ужасней — средний храм —
Меж десяткой и девяткой,
С черной, выспренней загадкой,
С воскуреньями богам.
10 марта 1901»
… и не те, в которые Любочка в томлении по «неведомой тайне долгих поцелуев» водила его осенью 901 года, где
«Высоко бегут по карнизам
Улыбки, сказки и сны.
25 октября 1902»
в котором он страшной осенью 902 года, накануне объяснения с Л.Д. в полной готовности к самоубийству (Л.Д.: «Блок вынул из кармана сложенный листок, отдал мне, говоря, что если бы не мой ответ, утром его уже не было бы в живых. Этот листок я скомкала, и он хранится весь пожелтевший со следами снега…» ) попытается ещё раз убедить себя, что
«…я верю: Милая — Ты.
25 октября 1902»
В этом храме всё было по-другому, было – радостно:
«Мы живем в старинной келье
У разлива вод.
Здесь весной кипит веселье,
И река поет.
Но в предвестие веселий,
В день весенних бурь
К нам прольется в двери келий
Светлая лазурь.
И полны заветной дрожью
Долгожданных лет
Мы помчимся к бездорожью
В несказанный свет.
18 февраля 1902»
Год назад, зимой 902-ого года он про аргонавтов ещё ничего не знал, но вот – словно явственно увидел. Увидел – и они появились! И в первой “молитве” есть радостное, ликующие предчувствие начала:
В светлый миг услышим звуки
Отходящих бурь.
Молча свяжем вместе руки,
Отлетим в лазурь.
*
Вторая молитва – «Утренняя» рисует быт этих послушников, мнихов – подвижников! Но больше их обыкновения напоминают быт студентов всех времен:
До утра мы в комнатах спорим…
(И почти видится жбанчик пива на столе… или сухого монастырского…) И только один уходит на стражу, на молитву, на пост:
Так стоит в кругу серебристом,
Величав, милосерд и строг.
Но нет в его служении мрачной истовости, и нет в их ожиданиях угрюмой жертвенности:
На рассвете один из нас
Выступает к розовым зорям —
Золотой приветствовать час.
Радость, свет – вот что окружает их: «Gaude;mus ig;tur, juv;nes dum sumus!» – «Будем же веселы, пока мы молоды!»
*
Третья молитва – «Вечерняя». И вот картинка очередной стражи, очередного из братства зари. Все спят, а он на посту:
…Окружающих мерно дыханье
Впереди — огневая черта.
…Утоли меня тихой победой
Распылавшейся алой зари
*
Четвертая молитва – Ночная.
И опять сначала посмотрим на предыдущую сценку, на которую намекает эпиграф:
«Они Ее видят! они Ее слышат!
С невестой жених в озаренном дворце!
Светильники тихое пламя колышат,
И отсветы радостно блещут в венце.
А я безнадежно бреду за оградой
И слушаю говор за длинной стеной.
Голодное море безумствовать радо,
Кидаясь на камни, внизу, подо мной.
За окнами свет, непонятный и желтый,
Но в небе напрасно ищу я звезду...
Дойдя до ворот, на железные болты
Горячим лицом приникаю – и жду.
Там, там, за дверьми – ликование свадьбы,
В дворце озаренном с невестой жених!
Железные болты сломать бы, сорвать бы!..
Но пальцы бессильны, и голос мой тих.
1903»
Картина всё та же: храм-дворец ликующей молодёжи, в котором идёт служение-праздник. Свадьба! Свадьба, которая не как ознаменование разрешения трахаться вволю, а как пролог к Жизни Новой – La Vita Nuova!
Там – озарение, а герой стихотворения – вне его, на берегу “голодного моря” (на «скрещении вод»?). Он когда-то покинул их? Был изгнан? Но больше не допущен.
И вот теперь читаем монолог, молитву этого изгнанного:
Тебе, Чей Сумрак был так ярок,
Чей Голос тихостью зовет, —
Приподними небесных арок
Всё опускающийся свод…
От лица всех таких же, как он, уставших, не выдержавших, покинувших, предавших:
Явись! продли еще остаток
Минут, мелькнувших наяву!
…Ты, Воскрешающая Тень!
Зову Тебя! Склонись над нами!
Нас ризой тихости одень!
Пятая молитва – Ночная.
Опять - "ночная"
Я безумец! Мне в сердце вонзили
Красноватый уголь пророка!
Это, конечно аллюзия на «Пррока» Пушкина, Лермонтова:
«…И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
…И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.»
Пушкин
Но у Блока это не тот пророк, который на площадях «глаголом жжет сердца людей», а лермонтовский одинокий отшельник:
«…Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.
“…Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!”»
Лермонтов
И ещё одно стихотворение Лермонтова вызывают в памяти строки: «Я томлюсь у Ливанского кедра, /Ты — в тени под мирной оливой.»:
«На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета, как ризой она.
И снится ей все, что в пустыне далекой,
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утесе горючем
Прекрасная пальма растет.»
В исходном стихотворении нет этих огромных расстояний меж диким севером и далёой пустыней, в нем герой даже «внемлет дыханию» спящей, но безнадежность та же… У героя – своя стража, свои битвы – «Красноватый уголь пророка» диктует «думы и книги», но иногда он приходит сюда, и здесь:
Бесконечно легко мое бремя
Тяжелы только эти миги.
И здесь бесконечно тяжело ему здесь. Здесь он понимает, что его миссия – пробудить спящую, – провалилась. Что её «сроки» не связаны с ним.
Вот как всё начиналось:
«Тихо вечерние тени
В синих ложатся снегах.
Сонмы нестройных видений
Твой потревожили прах.
Спишь ты за дальней равниной,
Спишь в снеговой пелене…
Песни твоей лебединой
Звуки почудились мне.
Голос, зовущий тревожно,
Эхо в холодных снегах…
Разве воскреснуть возможно?
Разве былое – не прах?
Нет, из господнего дома
Полный бессмертия дух
Вышел родной и знакомой
Песней тревожить мой слух.
Сонмы могильных видений,
Звуки живых голосов…
Тихо вечерние тени
Синих коснулись снегов.
2 февраля 1901»
Вторая «Ночная молитва» – как ответ на первую. Там он молил:
«Явись! продли еще остаток
…Тебя — племен последних Знамя,
Ты, Воскрешающая Тень!
Зову Тебя!...»
«Сонмы видений» два года назад вызвали его на подвиг пробуждения… Не состоялось. И теперь ему не ответили. И ему осталось только хранить её сон:
Спи. Да будет твой сон спокоен.
Я молюсь…
*
О чём же весь этот цикл «Молитвы»? Он о переложении ответственности: у меня не получилось, аргонавты – ваша очередь!