ЖАНО
Иркутск. У Пущина.
Над темной водой туман. Мария Николаевна с Мишей переправляются в лодке.
С ними Нонушка Муравьева с воспитательницей Каролиной Карловной, миловидной женщиной.
ГОЛОС ВОЛКОНСКОЙ.
«Наша свобода на поселении была ограничена: мужчины могли гулять и охотиться в окрестностях, а дамы – ездить в город за покупками. Наши средства были еще более урезаны, чем в тюрьме».
Иркутск. 1839 год. Общественный дом.
- С приездом вас, Иван Иванович, мы не могли вытерпеть дома, - говорит у порога Волконская.
За ней врывается 8-летний Миша.
- Мама все обещала, обещала Иркутск, а мы не ехали.
- Здравствуй, крестник. Ну, вот, и свиделись, кумушка, Мария Николаевна.
- Иван Иванович, мы с Нонушкой напросились к вам. Нонушка соскучилась, - с улыбкой проговорила Каролина Карловна.
- Нонушка, радость какая! – Пущин поднял ее вверх.
- Дядя Иван, я тебя помню и люблю, - ответила скромно 11-летняя Нонушка.
- Каролина Карловна, спасибо, вот, праздник для меня какой.
- Что с разрешением, Иван Иванович? – Спросила Волконская.
- Какой жребий мне выпадет, туда и поеду, - Туринск, Ялуторовск. Везде люди живут. А просить кого-то о чем-нибудь – это не в моих правилах.
- Иван Иванович, вы сейчас совсем рядом с нами, завтра мы ждем вас у себя, - пригласила его Волконская.
- Как бы я хотел застать всех наших и со спокойной душой пускаться дальше в свое уединение. Что, наш любезный Лунин?
- Он, кажется, еще не вернулся с охоты, - бросила Каролина Карловна.
- Жаль, однако, конец лета.
- Мы его и не видели все лето, - подтвердила Волконская.
- Я так Лунина просил посмотреть, где утки живут, и он не взял, - крикнул Миша.
- Миша, ты слишком мал еще.
Каролина Карловна играет с детьми.
- Еще один охотник растет, - Пущин рассмеялся. А что ваша прелестная Нелинька, здорова?
- Совершенно здорова, слава богу. И очень хорошеет.Я предвижу, скоро все комплименты расточаемые г-же Кузьминой и мне, перейдут к моей дочери. Но довольно шутить. Мы заболтались.
- Что-то столица Сибири, Иркутск, очень грязна по случаю ежедневных дождей.
Хотелось знать, как теперь наш добрый Никита Муравьев?
- Весь в хлопотах о Нонушке. Он и Вольф – вот единственная в ее жизни опора.
- Мама, давай же с нами играть! – подскочил разгоряченный Миша.
И ты, Пущин, четыре угла (жмурки) – это очень весело. Пошли!
Все присоединяются к детям. Они играют в четыре угла. Слышен смех,
мелькают улыбки на лицах. Затем, Пущин отходит в сторону.
- Поговорить хотел о друге моем, да не с кем.
- Да разве можно это горе выплакать…- К нему присоединяется Волконская.
- Я давно уже погрустил о нем. Но я бы не допустил. – Он с хрустом сжимает кулаки. Лицо его побледнело. – Я бы собственную грудь подставил. Ну, что ж говорить. Скоро дальний мой путь и, может быть, не последний
ДОМ НИКОЛАЯ ТУРГЕНЕВА.
ЗЕЛЕНАЯ КНИГА. Союз Благоденствия.
Просторная комната, Круглый стол, Яркий свет зеленой лампы.
Иван Пущин в задумчивости, сидит за круглым столом. На его плечо ложится узкая рука. Он обернулся. Это был Пушкин.
Пушкин склонился к нему и прошептал на ухо.
- Ты что здесь делаешь, Жано? Наконец-то поймал тебя на самом деле. – Он засмеялся и отошел.
Пущин встал и отошел вслед за ним.
Они сели в полуосвещенном уголке гостиной, закурили сигарки.
- Как же ты мне никогда не говорил, что знаком с Николаем Тургеневым? – Пушкин пристально посмотрел на него. – Верно, это ваше общество в сборе?
Пушкин обвел глазами комнату. Все разошлись, гостиная опустела.
На столе горит зеленая лампа.
- Пожалуйста, не секретничай: право, любезный друг, это ни на что не похоже!
- Ты знаешь, Пушкин, не удивляйся, но я и сам тут совершенно неожиданно. Спроси вот у Николая Ивановича (Тургенева). И никакого Общества, тобой отыскиваемого тут нет. Просто он пригласил меня в этот день вечером быть у него, - вот я и здесь!
- И я совершенно нечаянно зашел сюда, гуляя в Летнем саду, - с легкой усмешкой ответил Пушкин.
Клубы сигарного дыма. Пущин вглядывается в повернутое к нему в профиль лицо Пушкина.
ГОЛОС ПУЩИНА.
- Я думал, глядя на него: не должен ли я в самом деле предложить ему соединиться с нами? Но нет, я не мог этого сделать.
В ДОМЕ У ВОЛКОНСКИХ.
- Пущин едет! - раздался звонкий голос Миши у окна.
В окошко видна подъезжающая повозка, выходит из нее Пущин.
Все встречаются у порога, на крыльце. Объятия, смех, возгласы.
- Вот, вы и в нашем уединенном жилище, - с широким жестом не без всегдашней иронии, встречает Волконский Пущина.
- Рад видеть вас в добром здравии, Сергей Григорьевич, и новой для вас роли пахаря. – Волконский, в самом деле, в сапогах и простой рубахе. (Разговор с Л,Толстым после ссылки).
- Хлебопашествую, зарабатываю детям свою трудовую копейку, хотя не без цензуры. Тяжеленько в мои лета быть под опекою.
Входит Лунин в веселом расположении духа.
- Спешу обществу сообщить, что записка от младшего Волконского мною уже получена: «Любезный Лунин, благодарю за утки. Я буду у тебя в субботу, да ты прежде к нам приезжай. Друг твой Миша».
Все окружили Лунина, слушая записку, и весело рассмеялись.
- Друг мой, Миша, - сказал Лунин, сворачивая записку. – Я уже здесь.
Приветствую вас, Иван Иванович уже в новом для меня качестве: «государственный преступник, находящийся на поселении». – Лунин пожал Пущину руку. – Целая фраза возле моего имени. В Англии сказали бы: Лунин, член оппозиции.
- Я рад, что расставшись недавно с большой сибирской семьей, нашел в Урике опять колонию наших. – Ответил Пущин.
- Иван Иванович, пожалуйста, в дом, - приглашает всех Мария Николаевна.
Все заходят в дом. Лунин стоит у окна.
- Мои письма из Сибири, по своему политическому содержанию, обратили на себя внимание правительства. Последовало запрещение не писать в течение года. Но как скоро переменились обстоятельства, я опять начал действия наступательные.
Многие из писем моих, переданных через императорскую канцелярию, уже читаются.
- Да, наши письма не без внимания остаются в Ш отделении, скажу больше, неждавно сестра ANETTE получила мой листок с несколькими зачеркнутыми строками. – Подхватил Пущин. – Видно, этим господам нечего там делать…
- Пусть укажут мне закон, запрещающий излагать политические идеи в родственном письме. Его нет в нашем Своде. Да он и не найдется ни в каком законодательстве. – Излагал Лунин, размахивая в такт руками.
Волконский вносит торжественно запеченную утку и ставит на стол.
- Прошу к столу, господа. Дайте я за вами поухаживаю.
- Что за роскошный пир любит устраивать Серж, - невольно усмехнулся Лунин.
- Благодарите месье Лунина.
- Но это все двуствольный «Лепаж» и Варка в придачу, - отмахнулся Лунин.
- Иван Иванович, прошу к столу, - приглашает Волконская, - вы устали с дороги.
- Извините, я замечтался, такова моя привычка – молодость меня молодит.
Смотрит на Мишу, которого уводят спать.
- Мама, я тоже хочу попробовать утки.
- В другой раз, тебе уже спать пора.
- Этот день я все думаю о Пушкине. Хотя я и погрустил уже о нем. В «Современнике» прочел письмо Жуковского. Помню, написал он известные стихи еще в Лицее, в альбом Елизаветы Алексеевны.
Я люблю вечерний пир,
Где веселье председатель.
А свобода, мой кумир,
За столом законодатель…
- А я помню, как на Юге мне было поручено принять Пушкина в Тайное общество. _ Продолжил Волконский. – Но я этого не сделал. Как мне решиться было на это, когда ему могла угрожать плаха, а теперь, что его убили, я жалею об этом…
- Пушкина не воротить… Но я никак не мог поверить в то, что он должен умереть. И как я не уговаривал себя в том, что могла быть иная жизнь, здесь в заточении, но не мог его представить без простора и свободы. – После вздоха Пущин продолжил.
- Я утешаю себя только тем, что Пушкин мой всегда жив для тех, кто, как я, его люблю…
Лунин сидит у пианино, горят свечи. Он пытается наигрывать «Лунную сонату».
Волконская вносит кофе, разливает.
- А сколько нами муки было истерто и намолото в Петровском. – Вспоминает Пущин.
- Не муки, а му*ки, - как всегда иронично замечает Лунин.
- Мария Николаевна, спойте нам как в Петровском. Вспомним наше братство, Верите ли, что расставания с друзьями, более или менее близкими, до сих пор наполняют мое сердце и как-то делают не способным настоящим образом заняться, - обратился к ней Пущин.
- С удовольствием, Иван Иванович. Мне самой сейчас вспомнилось мое прощание с Москвой, с друзьями и с нашим поэтом.
Она поет из «Дон Жуана» Моцарта арию «Не говори мне, мой кумир прекрасный».
- Что-то грустное есть в расставании. Живешь, надеешься предвкушением встречи и вот она уже позади, а дальше полная неизвестность. Ну, что же, скоро дальний мой путь и, может быть, не последний. – Пущин встает.
- Расставаться грустно, жаль, что не до свиданья. И жаль, что из наших общих опальных костей не одна могила. Но кажется, тому быть, переворот в нашей судьбе политически несбыточен. - Волконский присоединяется к нему и дружески прощается.
- Итак, братия, стойте и держите предания. Дева Мария, молись за нас. – К ним присоединяется Лунин.
Они встают, подают друг другу руки, крепко сжимают.
Так они стоят, перед ними раскинулся звездный простор, светит Полярная звезда.
Эти трое вспоминают прошлое, уносясь мыслями в неизвестное будущее.
ДОРОГА. Едет кибитка, увозя Пущина. Его провожают на пороге дома Волконских.
Стоит на холме, провожая взглядом кибитку, Наша современница. Читает текст.
ГОЛОС НАШЕЙ СОВРЕМЕННИЦЫ.
«И пока на Руси такие люди будут изнывать в темной неизвестности, окруженные или крепостными стенами или пустынею, а бездарные – всем двигать, - не идти ей, родимой, вперед, а только сидеть сиднем – как Илья Муромец, в ожидании, что бог даст ночи». – Из Воспоминаний современника декабристов Антона Ивановича Штукенберга, выдающегося инженера путей сообщения, в то время 20-го инженера.
Домик Волконских все меньше, меньше и совсем скрывается из виду. Только пустыня степи и вдалеке синеют горы.