Так сказал в одной из своих газелей Абу Али Хусейн ибн Абдуллах ибн аль-Хасан ибн Али ибн Сина. Запомнили имя? Нет? Ну, и ладно. Европейцы тоже не смогли, потому и сократили всё мыслимое и немыслимое. Получилось – Авиценна. А для меня он с детства и навсегда – Ибн Сина.
До шестого класса я росла без телевизора. Не дошёл он ещё тогда до российской глубинки. Но радио вещало в каждом доме. И была там такая передача – «Театр у микрофона». Не каждый вечер, к сожалению, но раза три в неделю, точно, мы наслаждались и просвещались. Предполагаю, что мне лет десять к тому времени уже стукнуло, когда я впервые услышала радиопостановку про Ибн Сину. В начале первой её части он был пятилетним пацанчиком, очень любознательным, смышлёным и уже ходил в школу. Видимо, в школу Корана, потому что к своим десяти годам и к середине первой передачи мальчик знал священную книгу наизусть от корки до корки. А это, как вы понимаете, не «Муха-Цокотуха» и даже не «Бородино».
Кроме Корана Ибн Сина превзошёл и в других гуманитарных науках: фарси, арабском, грамматике, стилистике, поэтике. Причём не только своих однокашников превзошёл, учителей – тоже. И в школе ему стало тесно. К великому счастью мимо тех мест, а всё происходило в конце десятого века близ Бухары, проезжал известный учёный Патоли. К ещё большему счастью, гению достался мудрый отец. Он уговорил учёного задержаться в их доме на неопределённое время. Дал ему кров, стол, достойное жалование, возможность продолжать свои изыскания, лишь бы только Патоли учил его сына.
Начались занятия: математика, астрономия, философия, естественные науки... Мальчик схватывал всё на лету и довольно скоро начал задавать вопросы, ставившие седовласого учёного в тупик. А ещё через времечко Патоли стал обращаться к юному Ибн Сине за разъяснениями самых трудных мест из Евклида и Птолемея, и они уже постигали вместе. Неизвестно, был ли это «хитрый план Патоли», но продуктивность оного неоспорима: оба великих грека – и математик, и астроном – стали понятны.
Не давался Ибн Сине только Аристотель. Точнее, его мудрёная «Метафизика». Он прочёл её несколько раз. Практически выучил наизусть, но при этом совсем запутался. И снова помощь пришла от взрослых дядей. Как же ему везло на них! А может, тысячу лет назад в древней Персии к детям относились как-то по-другому? Не новый айфон мчались дитятке покупать, а шли с ним на книжный развал? Не знаю, но из той радиопередачи мне запомнился один эпизод на базаре. Ибн Сина роется в книгах, рукописях и свитках, а торговец протягивает ему комментарии к «Метафизике» Аристотеля некоего Фараби и говорит:
– Мальчик, возьми вот это замечательное произведение. Я продам тебе его недорого, но ты увидишь, что оно бесценно».
Он схватил книгу, прочёл её с жадностью, и смысл «Метафизики» стал понятен. И Аристотель тоже стал его учителем.
Сдаётся мне, что этим первый акт радиопьесы заканчивался.
Во втором Ибн Сине было уже 15 лет. Недавно он увлёкся медициной, не особенно сложной, на его взгляд, наукой. После Аристотеля, после того, как юноша осознал, что есть единство материального, телесного и духовного, ему «открылись» способы лечения, нигде ранее не описанные. Лечил настолько успешно, что в 17 лет его зовут к эмиру Бухары. Эмир тяжело болен, эмир умирает. А до кого-то из челяди дошли слухи об этом гениальном отроке. Ибн Сина вылечил эмира и в награду получил не деньги и, ...снова не угадали, не должность придворного медика, а возможность пользоваться библиотекой эмира. И хотя он всех лечил бесплатно, от такого «гонорара» отказаться не мог.
Ах, что это была за библиотека! Несколько комнат, набитых сундуками со свитками и книгами. И в каждом сундуке своя наука – такая вот цифровая классификация. Он пропадал в библиотеке ночи, а когда не было особенно много страждущих, и дни напролёт. Читал, осмысливал, впитывал знания, радовался им, насыщался ими так, будто знал, что скоро библиотека сгорит. Меня всегда удивляла эта невероятная горючесть источников, обременённых исключительными сведениями об устройстве мира. Позже когда у Ибн Сины появятся свои ученики, он им скажет, что «видел такие книги, которые потом не видел никто». Вот как раз «такие книги» и пылают лучше пороха. И именно тогда, когда появляется реальная опасность, что их прочтёт гений. Если страницами фолиантов шуршат тысячи посредственностей, – пусть себе. Им, как говорится, никакие знания не навредят и не помогут. Вот Ибн Сина, да с его-то нравственностью – это серьёзно. Он ведь не только вникнет, но и докопается, станет задавать неудобные вопросы. Сделает неудобные для сильных мира сего выводы. Огласит их. И ведь его послушают, ему поверят. Потому что он уже заработал авторитет и славу, которая докатилась до Хорезма. Мамун II – шах хорезмский уже пригласил его к себе.
Ибн Сине и в этот раз повезло: он явился ко дворцу и попал, нет не «на бал», гораздо лучше – в Академию Мамуна. Так называлась группа учёных, которых пригрел возле себя мудрый шах. Один Бируни чего стоил: энциклопедист, автор горы капитальных трудов по всем тогдашним наукам. Ибн Сина был счастлив оказаться в кругу избранных, себе подобных. Был счастлив вести с ними учёные беседы, дискутировать.
Всё складывалось так прекрасно, что просто не могло продолжаться долго. На горизонте появился султан Газневи. Из тех, кого мой дед называл «пан злодей». Солдафон, обличённый непомерной властью, огнём и мечом раздвинувший свои владения, спесивый и норовистый пожелал видеть всю Академию при своём дворе. Мамут сказал: «Не в моей воле ослушаться султана и не отпустить вас. Если хотите, идите к нему. С караваном, без конвоя...». Бируни пошёл. Остальные не пожелали стать подневольными, но, чтобы не подставлять благодетельного шаха, бежали из Хорезма под покровом ночи. В разные уделы – тогда их много в Персии было. Ибн Сина и его друг пошли через Каракумскую пустыню в западную часть страны. Друг умер от жажды. Ибн Сина чудом спасся. Судьба к нему благоволила: блестящий поэт Кабус принял гения, купил ему дом. Ибн Сина снова очутился среди интеллектуалов.
Он с 18 лет писал научные труды. Много уже написал. Теперь ему было под тридцать и он приступил к главному – к «Канону врачебной науки». И, разумеется, лечил больных и обучал этому «ремеслу» будущих лекарей. Вот только султан Газневи не давал покоя. Очень хотел заполучить Ибн Сину к себе в услужение. Он даже разослал 40 листовок с его портретом и грифом «разыскивается». Поэтому великому учёному приходилось жить под чужими именами и часто переезжать с места на место. Так в 1015-ом году он попал в Хамадан.
С прибытия в этот город Ибн Сины начинается третья – заключительная часть радиопостановки и моя тоска по Ирану. Позже, конечно, появились и другие причины увидеть Персию, но тогда мне просто хотелось ходить по тем же улицам, по которым почти тысячу лет назад ступали ноги гения; смотреть на небо, под которым он жил, на растения, целебные свойства которых изучал.
В Хамадане Ибн Сина завершил первый и основной том «Канона врачебной науки» – описание острых и хронических заболеваний, их диагностика, лечение, хирургия. Для этого тайно, чтобы не быть обвинённым в надругательстве на мёртвыми, он производил вскрытия. А какой ещё есть путь изучить анатомию и влияние болезней на внутренние органы? По картинкам? Наверное, тогда какие-то существовали. Но сейчас-то уже придуманы трёхдименсионные учебники, а студенты-медики всё-равно учатся со скальпелем в руках. Только их теперь за это в тюрьмы не сажают и к смертной казни не приговаривают, а наоборот, всячески поощряют практический путь познания. А на Ибн Сину «доброжелатели» однажды донесли. И один бог знает, чем бы всё это закончилось, да у эмира Хамадана случились серьёзные проблемы с желудком. Вместо препровождения знаменитого врача в места не столь отдалённые, его препроводили в покои Шамс ад-Давлы.
Лечение прошло успешно. В благодарность эмир назначил врача визирем. То есть министром и советником в одном лице. Зря Шамс ад-Давла так поступил. Ничего путного из этого априори выйти не могло, потому что Ибн Сина всегда и во всём руководствовался только своей совестью и к службе отнёсся честно. Стал вникать в детали, разбираться, делать предложения по улучшению разных систем. Чем и снискал зависть и злобу в окружении эмира. Ох, какие по-восточному кудрявые интриги заплелись вокруг него. Всё закончилось тюрьмой и смертным приговором, не приведённым в исполнение лишь только потому, что у Шамс ад-Давлы как нельзя кстати снова обострилась его желудочная болезнь. Ибн Сину вызволили из тюрьмы и он снова стал визирем.
В 1023 году эмир отправился к праотцам, а великий Ибн Сина в Исфахан, куда его пригласил сын Шамс ад-Давлы. Ала ад-Давла назначил его своим главным врачом и советником, создал все условия для научной деятельности. Ибн Сину снова окружали умнейшие люди своего времени, у него снова появилась возможность участвовать в спорах учёных мужей, а главное – писать.
Он сутками не выпускает пера из рук и заканчивает «Канон врачебной науки». Все пять томов. Сколько в них «открытий чудных»? Не счесть. Решающую роль сетчатки глаза в зрительном процессе; функцию головного мозга, куда сходятся нервные окончания; отличие оспы от кори; механизм диабета – до него никто никогда не описывал. И уж совсем гениальное: он понял, что многие болезни передаются через воздух посредством невидимых бактерий. За 800 лет до Пастера, разглядевшего «невидимых» в микроскоп!
450 рукописей в различных науках! Но до наших дней дошли чуть больше половины. Остальные сгорели во время нападения на Исфахан газневийского войска. Двадцать томов «Книги справедливости» в том числе. Потомок «пана злодея» всё-таки достал его. Не мытьём, так катаньем.
В конце спектакля я неизменно рыдала. У мамы тоже подозрительно «мокрели» глаза, но, слыша мои всхлипы, она грозилась выключить радио. Правда, никогда не выключала. Может быть, она надеялась на то же, на что и я? Что сейчас произойдёт чудо, и пьеса закончится иначе? Но чуда не случалось. Смертельно больной Ибн Сина диктовал одному из своих учеников завещание. Остальные уговаривали его излечить себя, ведь он делал так не раз. На что Ибн Сина отвечал:
– Мои силы иссякли. Лечить бесполезно.
«От недр Земли и до колец Сатурна
Я жизнь постиг и, кажется, недурно,
Из всех ловушек дьявола бежал –
Лишь узел смерти я не развязал» – звучало в финале из репродуктора.
Это же четверостишие высечено на мраморном надгробии Мавзолея Ибн Сины в Хамадане. Мне нестерпимо хочется припасть к нему в благоговейном трепете, прикоснуться рукой, погладить таинственную вязь персидского текста. Мешает красивое металлическое ограждение. Видимо, здесь многие испытывали подобные порывы.
Я не понимаю ни слова на фарси-дари. Не умею читать. Знаю лишь несколько вариантов перевода. Тот, что звучал по радио в моём далёком детстве, на мой взгляд, лучший. В нём – вся жизнь гения, исполнившего своё предназначение, невзирая на коварство и интриги врагов, скитания и лишения.
Её итог – 240 дошедших до нас рукописных трудов по химии, физике, астрономии, механике, арифметике, геометрии, философии, метафизике, логике, психологии, литературе, музыке и, конечно, медицине. Перечисленные двенадцать отраслей знания – это те, в которых Ибн Сина сделал открытия или сказал новое слово. Они увековечены двенадцатью столбами, подпирающими купол Мавзолея.
Я запрокидываю голову, всматриваюсь в прозрачную синь. Где-то там витает душа гения. Наверное, всё это выглядит странно и смешно, но мои руки сами тянутся к небу и я кричу Ибн Сине: «Спасибо, учитель! Спасибо тебе за любовь к знаниям».
– Ты чего тут людей пугаешь? – трогает меня за плечо муж. – Совсем уже с ума сошла со своим Авиценной. Пойдём в музей, там есть кое-что для тебя интересное.
«Ох, – думаю, – сейчас, точно, покажет мне какой-нибудь допотопный клистир, сделанный из сушеной тыквы». А он привёл меня к стенду с книгами Ибн Сины на разных языках. Все они изданы в течение последних ста лет. Довольно много русских переводов, напечатанных в советскую эпоху. Приблизительно в те же годы, когда в сибирской деревне ещё не было телевизора.