Оно – это странное стояло в невысокой траве полуподстриженного газона, лениво помахивало хвостом, отгоняя комаров и прочую летучую нечисть, так и норовившую напиться даровой кровушки. А кругом рокотала моторами, визжала тормозами и ухала на выбоинах кузовами самосвалов широкая городская улица. Существо мирно щипало пахучую, когда-то насаженную для красоты травку и спокойно поглядывало на проносящихся мимо колёсных монстров, спешивших по чьим-то спешным делам. И лишь иногда, когда иной автомобиль, прокашлявшись выбрасывал из выхлопной тубы уж очень большую порцию прогорклого дыма, существо, нечаянно втянув дрожащими влажными ноздрями отравленный воздух, фыркало и грустно вздыхало, помотав большой головой, словно говоря: «Ничего не поделаешь, придётся потерпеть, очень уж травка хороша, а так меня бы здесь давно не было».
Каждый такой вздох сопровождался бурной реакцией в негустой группке маленьких людей, родившихся и подросших во дворах этой шумной улицы.
Один парнишка в мятых шортиках сказал:
– Счас уйдёт…
– Не, оно шуму не боится, – возражал другой.
Маленькая девочка с тоненьким бледным личиком предложила: «…попросить дядь, которые на стоянке, чтоб они его не пугали и заводились тихонько…»
На что крепыш, восседавший на помятом двухколёсном «Лёвушке», заявил, что девчонки ничего в машинах не понимают:
– Если машина заводится, она всегда гремит, особенно когда «Москвич».
В это время он ударял по педалям и крутил ручки велосипедика, изображая заправского мотоциклиста.
Высокий белесый мальчуган, с голубыми глазами и мечтательным выражением на лице, так похожим на портрет одного великого поэта, сплюнув произнёс:
– Сам ты ничего не понимаешь. Если у «Москвича» клапана стучат, тогда он и орёт, как шальной.
– Ха, шальной, – передразнила мальчугана вся такая аккуратная, коротко подстриженная девочка лет шести.
– Мой папа шофёр, он говорит, любой автомобиль шумит, если у ней неисправный глушитель.
Но тут оно придвинулось к детям, и остальные зашикали на спорщиков:
– Тихо-тихо…
– Спугаете…
– Не кричите!
А оно, это существо, и не думало пугаться, а стало есть травку мягкими губами прямо у самых красных, синих, сереньких и позеленённых белых башмачков и выцветших сандалий. А оно вдыхало запах детских тел, распаренных беготнёй и предвечерним летним солнцем. Здесь пахло намного приятнее, чем у кромки поляны, тем, что накатывало с дороги и нравилось прислушиваться к голосам, выделяя их в лязганье и тарахтении железных чудищ, то пролетавших мимо, то вдруг с визгом и ужасным скрежетом замиравшим рядом. Оно даже осмелилось задеть губами голую ножку карапуза, который, смутившись, вдруг заревел громче проскакивающих мимо машин. Но подоспела мать и увела ребёнка, попутно объясняя: «Не бойся – это лошадка. Она добрая. Она милая…». Голос уплывал, заглушаемый гулом улицы.
Тут же подал голос паренёк в спортивной маечке, видимо выпускник старшей группы детского сада, судя по уверенному и солидному тону произносимого:
– Это не лошадь, а конь, на нём лесники верхом скачут, я видел …
– Нет! – опять вмешалась дочка шофёра, – это лошадь. Я с папой, когда ехала, а она тогда тащила ящик с колёсами. Папа называл его телегой.
Высокий голубоглазый оборвал девчонку, он презирал их косички и бантики. И хотя у этой не было ни того, ни другого, всё равно, девчонки ничего не понимают:
– «Телега», так про машину говорят, которая барахлит или не ездит.
Крепыш, сидя на «Лёвушке» внимательно слушал говоривших, после слов голубоглазого, указал на сильно побитую с ржавыми порогами старую «Волгу», притулившуюся с краю стоянки, и тоном, не терпящим возражений, заявил:
– Вон телега, так телега…
Высокий рассердился, подбежал к крепышу и затараторил:
– Какая же это телега..? Да мой папа за неё свою «шестёрку» отдаст, если эту отремонтируют конечно, «как игрушку». Папа говорил, «…в ней семьдесят сил, она большая и удобная. А ещё она безопасная и на дороге хорошо держится. Это та ещё машина!»
– Не-е-е, - выпускник старшей группы поискал на стоянке глазами и, обнаружив чего искал, рукой указал на квадратную машину, чуть возвышающуюся над другими, и вновь посолиднивевшим голосом выдал, – «Нива» – вот машина. Лошадиных сил аж восемьдесят и проходимость, – он присвистнул, – Ой-ё-ё. Дедушка вообще говорит: «Классная машина, только дорогая, чёрт подери…»
– Если уж про силы говорить, - перебила дочь шофёра, – в новой «Волге», на ней папа работает, аж девяносто сил – понятно.
Бледная девочка согласно закивала головой:
– Мой папа ругается: потому что его возит старый рындван, газик, и на нём далеко не уедешь. А у Ивана Петровича, – она обратилась к дочке шофёра, – которого твой папа возит, новёхонькая «Волга». На газике далеко не уедешь, и его Колька всё время в моторе возится – и всё без толку: в салоне такая вонь стоит.
На траву под копыта животного упал футбольный мяч. Круглоголовый, загорелый футболист стал бегать вокруг лошади и угрожающе, в то же время с опаской кричать:
– Ну, ты, животина, отойди!
Ему очень хотелось оттолкнуть животное, но у того были большие жёлтые зубы и огромные, как калоши, копыта – и парнишка боялся.
К мячу, лежавшему под брюхом существа, неожиданно подобрался крепыш с «Лёвушки»:
– На бери свой мяч. Оно не животное, оно – конь!
Футболист, уязвлённый собственной трусостью, подхватил мяч и, убегая, мстительно закричал:
– Какой это конь!? Это же кляча! На конях будённовцы скачут!
Выпускник старшей группы то ли вслед убегавшему, то ли разговаривая сам с собой, бормотал:
– Один говорит «лошадь», другой «кляча», а лесник на нём верхом скачет – значит, конь…
Проходивший мимо подросток услышал и щёлкнув выпускника по макушке, заржал:
– Да мерин это, - и довольный собой зашагал дальше.
– А сколько в нём лошадиный сил? – вдруг поинтересовался голубоглазый и сам себе ответил, – меньше «Волги» точно…
– И «Нивы» меньше, – добавил выпускник.
– А папа говорит: «У «Жигуля» тоже сил много», – внесла свою лепту в разговор дочка шофёра.
– Раз у «Жигуля» больше, значит и у «Москвича» тоже. Он сильней «Жигулёнка».
И тогда бледная девочка предположила, что у ней, у лошади, и поправилась: «То есть у него, у коня, наверное, силы больше, чем у дедушкиной «Победы»…
И хотя мотоциклист с «Лёвушки» возражал, предполагая наличие большей силы у машины, «…потому что она ездиит своим ходом».
Ко всем этим разговорам давно прислушивался седой мужчина, стоявший у подновлённой, но такой старомодной «Победы». Он громко вмешался в содержательную беседу знатоков:
– Да что вы, ребятки! Где же это видано, чтобы такая красавица была слабее?! У этой вашей лошади всего-то одна лошадиная сила!
– А как Вы измерили? – усомнился выпускник.
Мужчина смутился, он не ожидал от мальцов такого подвоха, поискал чего-то глазами в безоблачном небе, и вдруг, радуясь найденному решению, хлопнул себя звонко по лбу и громко предложил сравнить.
– Эта ваша лошадка одного лесника может поднять, а моя «Победушка» вас всех увезти может.
– Дедушка, – закричала бледная девочка, – ты и вправду нас покатаешь?
– Правда-правда, давайте сюда ко мне, усаживайтесь!
– «Урррра! На разные голоса отозвались дети и гурьбой ринулись к машине.
– Ну давайте лезьте, потеснее к друг дружке – все войдём…
И дети города, забыв про одинокую лошадь, которая уже прониклась к ним дружелюбным доверием, стали втискиваться в салон автомобиля, чтобы на деле убедиться, что в любой машине очень много лошадиных сил, но совсем нет даже маленькой части большой лошадиной души… О чём они много позднее догадаются, вспоминая безоблачный день своего невозвратного детства…
С. Сиротин.