Бар «Девяносто девять рентген» был полон – как всегда перед Выбросом, когда и во время оно, и с полдня после (а лучше для верности день) сталкерня старалась держаться от Зоны на максимально возможном расстоянии и желательно – под крышей. Находиться на открытом пространстве, пока Зону трясёт в пароксизмах неизвестных до сих пор науке Выбросов, было «вредно для самочувствия», как говорил Тремор; здоровье можно было попортить иначе, с чувством, толком и расстановкой потягивая холодненькое или беленькую, похрустывая неимоверно дорогими сухариками с Большой земли, сражаясь с другом в армрестлинг или банальный преферанс – или, как большинство сталкеров, слушая, подпевая и подтопывая исполняющему в надцатый раз «Диану Стрелкову» местной рок-звезде Панку.
Наёмник Клещ принадлежал к этому самому большинству. Поэтому, мотнув головой разухабистому финальному аккорду нестареющего Панковского хита, он с удовольствием присоединился к горячим аплодисментам и, дождавшись, пока раскрасневшийся гитарист раскланяется, махнул рукой.
Панк подошёл, ухарски откинул длиннющие волосы за спину, с размаху шлёпнулся на стул и шумно выдохнул.
– Привет, Клещ! Сколько летов, сколько зимов!
– Здорово, Панк! Да, давненько не виделись. Всё недосуг мне, всё какими-то странными местами брожу, чёртов заказ… уже все нервы вымотал.
Панк понимающе кивнул и промолчал – наёмник не жаловался (да и не потерпел бы Клещ, прояви собеседник хоть каплю сочувствия… такое в Зоне приравнивалось к сованию своего носа не в своё дело и считалось, мягко говоря, дурным тоном) – он просто объяснял своё долгое отсутствие.
– Давай тогда за встречу, что ли!
– Будем!
Он выпили, Панк зажевал солёного кальмара – заоблачной цены деликатес, стОящий как половина подержанного «калаша», но, если Клещ угощает – значит, может себе позволить, а остальное – правильно, не наше дело.
– Как дела, Клещ?
– Да по-старому, в основном. Заказ – деньги, деньги – заказ.
– Сюда по делу или просто так? В смысле – если от меня что-то нужно…
– Да как сказать… по пути зашёл. На «Янов» иду, к учёным. А тут Выброс этот. Ну, и «Диану» твою пропустить – грех величайший.
Приятели улыбнулись и выпили по второй. Снаружи радиоактивное безумство шло на убыль.
– Оставайся до утра! – предложил Панк, вскрывая баночку ядрёных корнишонов (стол у Клеща сегодня был просто царский – не иначе, «последствия» хлебного во всех смыслах заказа). – Я сейчас опять выступать пойду – продолжение «Дианы» написал! Его ещё никто не слышал, ты будешь в числе первых! Даже, хе-хе-хе, названия ещё не придумал!
Наёмник с отсутствующим видом пожал плечами и как-то сник. Панк проглотил огурчик и положил руку другу на плечо.
– Что-то случилось?
Клещ задумчиво пожевал губами, пожал плечами – и неожиданно налил до краёв. Дорогая датская водка выплеснулась из кружки и недовольно зашипела на изрезанной и затёртой до блеска столешнице.
– Да как тебе сказать… можно сказать, случилось.
Клещ был явно чем-то взволнован, хотя внешне это никак не проявлялось… почти. По крайней мере, девяносто девять процентов посетителей «Девяносто девяти рентген» решили бы, что известный своей жестокостью, непредсказуемостью и фанатичной исполнительностью наёмник спокоен как терминатор – но знающий его уже несколько лет музыкант видел и чуть более обычного прищуренный левый глаз, и слегка подрагивающий уголок рта, и нервно отстукивающий по краю тарелки палец.
Наконец, Клещ поднял свои светло-серые глаза на Панка и спросил:
– Ты в Бога веришь?
Сталкер хмыкнул – вопрос был из разряда допустимых.
– Сам не знаю… скорее да, чем нет.
Панк душой не кривил – с Богом у сталкеров отношения были весьма и весьма непростые. С одной стороны, в Зоне, где смерть таилась за каждым кустом и травинкой, а убить порой мог обычный на первый взгляд порыв необычного аномального ветра, без веры было бы, наверное, просто невозможно – ведь надежда на то, что на выходе из туннеля дорога не обрывается в бесконечную пустую ледяную пропасть частенько оказывалась последним, что успевал испытать сталкер. С другой же стороны, бродяги в Зоне Отчуждения видели и ежечасно ощущали на собственной шкуре такое, что явно противоречило божественному замыслу и вообще подвергало сомнению существование высшей силы как таковой. Хотя Панк лично знал пару ребят, исправно совершающих намаз, где бы не застал их час молитвы – в лагере ли, в бункере, в чистом поле, посреди болота – расстилают свои коврики – и вперёд… живы по сей день оба. Зона обожает странные и страшные шутки – особенно, если шутит сама. Был один сталкер по кличке Лама – реальный буддист, даже татуировку «ваджра» под правым глазом носил – так, поскользнувшись, сверзился с роторного экскаватора в Карьере и сломал себе шею. А ещё был тихий неприметный очкарик Воробей, бывший школьный учитель и усиленно разыскиваемый на Большой земле педофил-маньяк, в одиночку выстроивший на мрачных Болотах всем известную церковь, которую отчего-то обходят и мутанты, и аномалии; его судьба была Панку неизвестна – Воробей людей сторонился.
Сам Панк, бывая на Болотах, всегда ставил свечку за погибших друзей – одну большую за всех сразу – в Воробьёвой церкви свечи не гасли сутками; на шее среди прочих рокерских амулетов он носил и маленький серебряный крестик, но… но этим дело и ограничивалось. К обоюдному удовольствию и сталкера по кличке Панк, и предполагаемого Бога.
Клещ покивал головой и разлил водку, хрустнул пальцами. Музыкант знал – сейчас тот, как говорится, «завернёт».
– Я вот тоже, Панчура, не знаю… вернее, не знал, – сказал наёмник. – До вчерашнего дня не знал.
– А теперь?
– А теперь – и подавно не знаю. Знак мне был, друг. Вот оно как. Я же стихи пописываю, ты знаешь…
Да, Клещ писал стихи, и писал хорошо – несколько редакций дрались за эксклюзивные права на публикацию его новых произведений. И всё бы ничего – многие сталкеры в Зоне обнаруживают у себя скрытые таланты, и стихоплёты среди них не редкость – но стихи у наёмника выходили не совсем обычным… способом.
Он совершенно не помнил процесс написания.
Проснувшись поутру, он обнаруживал исписанный лихорадочным ночным почерком листок со свежим стихотворением и с удивлением читал… собственное сочинение. Как правило, после такого дико болела голова и нестерпимо хотелось пить. Случались поэтические «приступы» пару раз за неделю.
– А тут, понимаешь, засела в голове идея одна, – всё торопливее и торопливее тараторил Клещ. – И сидит, и сидит, и думать ни о чём не даёт. И выхода нет, кроме как написать этот стих и отвязаться от напасти этой. Да вот только – ни идёт первая фраза, хоть ты тресни! Давай ещё по одной.
Выпили. Панк скривил рожу – уж кому-кому, а ему-то, лабуху, проблема была хорошо известна – он тексты своих песен всегда писал сам, и чёртова первая фраза почасту тормозила процесс не хуже бетонного волнореза.
– И вот просыпаюсь я сегодня, на часах пять доходит, – продолжал наёмник. – И, представляешь – в башке – она! Первая фраза! Ну… первая половина, правда, только. И вот лежу я, улыбаюсь в темноте как дурак и думаю – сейчас встану, сделаю кофеёк себе, под горяченький «Нескафе» придёт окончание долбанной фразочки – и выкатится новый стих! Красота!
Красота – кивает захмелевший Панк.
– И тут… в общем, чую – глаза закрываются… лёг поздно, как обычно… не, не, не, думаю, врёшь, не возьмёшь! Вставай, проклятьем заклеймённый, пиши давай, полфразы-то, слава тебе, Господи, уже есть! А глаза, веришь ли – закрываются что твои бомболюки! Будто на веках по гантеле повесили! И встать – как на Эверест взобраться! Всегда вставал легко, ты меня знаешь – а тут как плитой придавило! И ведь понимаю – усну – забуду фразу эту растреклятую. И будет эта заноза дальше из башки торчать, об углы задевать.
«Записал бы», – подумал Панк, но ничего вслух, разумеется, не сказал.
– И тут я… – замялся Клещ. – Короче… переложил с больной головы на ещё более больную.
– Как это? – поднял бровь рокер.
– Ну вот, думаю, раз Всевышнему так приспичило этот стих в мою голову втемяшить – пусть сам и разруливает.
Сталкерский подход – одобрительно кивнул Панк.
– Вот, думаю, дай мне, Господи, Знак… каков ни есть Ты – дай подсказку – встать мне сейчас или спать дальше? ДАЙ ЗНАК, ПРОШУ ТЕБЯ, ГОСПОДИ!!!
На вскрик оглянулись, Панк успокаивающе отмахнул – всё нормально – и неожиданно вздрогнул, когда Клещ скупым движением схватил его за локоть цепкими сильными пальцами.
– И был мне Знак, Панк. Вот тебе крест истинный – был, не вру.
– Да верю я, верю, отцепись, пожалуйста… что за знак-то?
Наёмник откинулся назад и отрешённо посмотрел сквозь собеседника.
– Завыла собака. Именно в этот момент. Именно возле моего схрона. Повыла-потявкала – и снова тишина…
– Да мало ли перед Выбросом…
– … и я вдруг отчётливо-отчётливо понял – нужно вставать, старина Клещ. Вставать – и писать стих. Потому как стих этот… видимо, нужный какой-то очень. Необходимый вот прямо позарез. И кроме меня никому его не написать. Но для этого надо встать, и пёс этот лает именно об этом. Вот так, друг.
Панк внезапно ощутил холод и непроизвольно оглянулся: конечно же, никакого сквозняка в баре быть не могло… показалось. Он дёрнул рукой, и вырезанная из пивной банки пепельница слетела на пол. Выброс утих окончательно, сталкерня начинала потихоньку шуметь – пора было на «сцену». Музыкант вздохнул.
– Что же со стихом-то?
Клещ положил руки на стол и склонил голову. А ведь он немолод, подумалось Панку.
– Я… уснул. А когда проснулся, было почти восемь. Проваландался до полудня. На «Янов» двинул. Выброс. Забрёл сюда. Да.
Привставший было Панк опустился на скамью. Раз Клещ заговорил как испорченный робот – значит, он находится в абсолютном душевном разладе.
– И заноза пропала как не было, представляешь? Совсем. Нет худа без добра, верно?
– А…
– Да всё нормально, – наёмник усмехнулся. – Будут ещё стихи, чего уж… а не будут, так проживу как-нибудь и без них.
– Да не, я хотел спросить – а этот стих… что с ним?
Клещ пожал плечами.
– Вылетел он из головы. И слава Бо… и туда ему и дорога. Значит, не особо и нужен был. Тебе пора, Панк.
Подвыпившие сталкеры шумно требовали продолжения банкета, и Бармен неодобрительно поглядывал в сторону беседующей парочки.
– Да, да, я… пора, да, – забормотал музыкант. – Второе отделение пять песен всего, потом мы с тобой ещё…
– Потом будет потом, – вдруг жёстко ответил Клещ, и Панк увидел друга как видели его все остальные – высоким жилистым наёмником со светло-серыми глазами и упрямой линией рта. – Пошёл я. Благодарю за компанию, будь здоров, храни тебя Зона, дай Чёрный Сталкер – ещё свидимся. Пока, Панк.
– Пока, Клещ, – оторопело пробормотал в спину наёмнику сталкер. Подождав, пока за Клещом закроется ржавая скрипучая дверь, он резко выдохнул, налил полстакана водки – но пить почему-то не стал. Вместо этого медленно подошёл к закутку возле барной стойки, подключил видавшую виды «Трембиту» к старому советскому усилителю и объявил первую песню второго отделения.
Сталкерня обрадованно захлопала и пьяно зашикала друг на друга. Под закопчённый потолок бара «Девяносто девять рентген» полетела заезженная фонограмма, уверенные гитарные аккорды и хрипловатый вокал молодого сталкера по кличке Панк, рассказывающего в своей иронической манере про некую девушку по имени Диана Стрелкова. Бармен одобрительно сверкал лысиной и тёр кристально чистые стаканы.
Зона успокоилась, больше не трясло и не фонило. Поэтому раздавшийся снаружи протяжный монотонный собачий вой, перекрывший даже грохот музыкальной аппаратуры, услышали все; Панк сбился с ритма, забыл и пропустил слово; Бармен выронил стакан; притулившийся в углу незаметный, съёжившийся и похожий на воробья сталкер в очках истово перекрестился – и то же безотчётно повторили некоторые из присутствующих.
Вой-лай стих так же резко, как и начался. В кромешной тишине Панк дунул в микрофон, откашлялся, провёл медиатором по струнам – и заиграл неизвестную прекрасную мелодию… неизвестную даже… ему самому…