Прошло ещё три занудно-деловых дня в крапинку ожидания. Три забавных вечера в нетрезвую полосочку. Три вполне сумасшедшие ночи и три счастливых пробуждения. Невероятной расцветки. Они узнавали друг друга маленькими шажочками, не спеша, осторожно, словно разведчики. Лев Львович стал замечать, что в присутствии Анечки его бросает то в жар, то в холод. Влюбился? Взрослый мужчина влюбился в девчонку, как пацан. А чем ещё объяснить, что он так опростоволосился в первый раз?
Чтобы с ним такое произошло – невероятно и дико. Казалось, он уже не способен ничему удивляться и радоваться, но только бездумно и холодно употреблять. Смешно? Да не очень. Грустно. И дискомфортно. И боязно – словно, пользуясь образами Анечки, шагнуть на незнакомую живописную тропу: куда приведёт? К лесному терему, к фее? Или – в болото к кикиморам? Почти как у Окуджавы: «Эта женщина! Увижу и немею. Потому-то, понимаешь, не гляжу…»
А Лев глядел, глядел во все глаза, и не только глядел, но и трогал, и пробовал снаружи и изнутри, и ощущал каждой клеточкой. На шестой счастливый день Лев позвонил жене в Крым, объяснил, что вынужден задержаться. «Ира, мы – люди привычные, потерпи ещё. Внеплановые мероприятия. Самоходов требует… Привет Игорьку!»
Имя Самоходова означало почти закон. Почти - потому что на следующих выборах ему было не удержаться. Начинал надоедать. Но пока что диктовал он. Перед Самоходовым Ирина смирялась и склоняла главу, до поры до времени, поскольку после него открывалась дорога её мужу, а пока оставалось готовить почву и терпеливо выжидать. Готовить почву Ирина умела мастерски. Терпеть – тоже.
Каждый вечер у Анечки и Льва начинался одинаково. Лев, подтянутый, свежий, радостный и озабоченный, чем бы ей угодить, начинал разговор с одной фразы: - Анечка, будешь шоколад?
- Конечно, кто же не ест шоколад! А он горький?
- Как жизнь!
- Неужели у депутатов жизнь горькая?
- Теперь станет сладкая, - попытался отшутиться Лев. - А что шоколад тебе?
- Мне – потребность в эйфории. Рекомендую, убедишься. Ешь, ешь!
- Ну, вообще-то он не слишком полезен для здоровья. Так что я не буду.
- Кто это сказал? – возмутилась Анечка первый раз. – Кому он вреден?
- Ну, у кого-то гипертонус, ожирение или печень – так что им просто вредно.
- Во-первых, у тебя не обнаруживается ни того, ни другого, ни третьего. Во-вторых, я слышала другое: шоколад – это витамин счастья!
- Для меня витамин счастья – это ты!
- Ну, тогда мне он полезен вдвойне: требуется восполнение! Жизненно необходимо! Лёва, тебе и вправду понравилась Альдомара?
- Правда. Мило, романтично, но как-то наивно, несовременно. Восторженно и торжественно. Высокие помыслы. Чувства – наотмашь, переживания – на всю жизнь. Не по нашему времени. Любовь, нежность, преданность… Или ты по другой земле ступаешь, что чернуха тебя не затронула?
- Это потому, что жизненного опыта маловато. И потому, что не люблю чернуху с порнухой. Нет, Лёва, я вполне современная, не девочка-божий-одуванчик. Просто город большой не слишком уважаю. Не городское дитя. Не Земфира. И потом, успею ещё гадостей насмотреться и в депрессию впасть. Куда спешить? Гадость жизни, чернуха – они с опытом приходят, с возрастом, накапливаются, пока их количество не переходит в качество.
- Ты хочешь сказать, что чернухой с порнухой грешит старшее поколение? На мой взгляд, так совсем наоборот. Молодёжь взросла без царя в голове, чем круче, тем лучше. У нашего поколения царь-батюшка в голове имелся.
- Я не крутая, Лёва. И не конъюнктурная. Что по сердцу – то и пишу, на публику не работаю. «Каждый пишет, как он дышит…»* Что, скажешь, не пойдёт?
- Думаю, как раз пойдёт – на чёрном фоне самоцвет лучше играет гранями и светится.
- На самом деле, я от чёрного цвета не зарекаюсь. Не всем суждено, не всем под силу остаться Александром Грином до конца дней. А жаль.
- А мне кажется, ты сможешь. Ты – светлая.
- На цвет волос не смотри! – засмеялась Анечка. – Но за комплимент спасибо. Хочешь, я тебе ещё принесу, очередной рассказик?
- Хочу. Тоже про любовь и верность?
- Скорее, про любовь и предательство. Не всё так гладко в Датском Королевстве.
В один из вечеров Лев вставил в телевизор диск. Развернул экран лицом к середине комнаты.
- Посмотришь фильмец?
- Порнушка? – прищурилась Анечка.
- Да нет. Эротический. «В постели с убийцей» называется. Ребята говорят, нормальный.
- А ты различаешь порнуху и эротику?
- Э-э-э… Порно – это когда грубо. Эротика – когда мягко…
- Ммм… Когда во время секса по попе хлещут, это, по-твоему, порно? А когда козочку муссируют – это эротика?
Они посмеялись и пристроились на кровати. Фильм показался Анечке занудным, секс – однообразным, сюжет – примитивным, глупым и неестественным, героини – жёлто-розовыми и целлулоидно-гладенькими.
- Что? Это? Такое???
- Это – эротика! – глубокомысленно изрёк Лев.
- Эротика – это мы с тобою. А это что?
- Да нет. Это – эротика. А мы с тобою… - Лев склонился к ней и робко предположил: - Любовь?
Анечка решила пока стараться избегать столь щекотливых тем и поспешила перевести разговор: - Да ты туда, туда смотри! Опять он лежит!
- Ты можешь объяснить, чем он всех женщин привлекает? Чемодан чемоданом! – возмутился Лев.
- Может, тем, что позволяет женщине действовать самой? – предположила Анечка.
- Ты думаешь, мужчина при этой позе особенно привлекателен и неотразим?
- Если не устанет раньше её. Этот чемодан, видимо, может так лежать часами.
- Интересно, как ты думаешь, мы будем так же красиво смотреться?
- Может, попробуем, как они?
Просиявший Лев быстренько разделся, лёг и затих, Анечка пристроилась сверху и, скосив глаза на экран, стала повторять движения героини. Это оказалось несложно, главное – соблюсти ритм и пластику.
- Лёва, так тебе хорошо? Я делаю хорошо?
- Потрясающе! У меня дыхание спёрло!
- Интересно было бы посмотреться в зеркало. Мы выглядим, наверное, не хуже, чем этот чемодан со своей любительницей страдающих маньяков.
- Ты неотразима, - заверил Лев Львович. – Ты лучше всех любительниц. Только я не смогу долго оставаться чемоданом. Мне слишком хорошо с тобой…
- Хорошо не бывает слишком, - назидательно сказала Анечка. – Мне. Тоже. Слишком. Хорошо. Лёва, Лёвочка. Ты – чемпион среди чемоданов. Кажется. Я. Тоже. Не. Продержусь. Долго!
- Ой-ёй-ёй, - пролепетала она вдруг. – Лё-ва! Лёва, держи меня, я сейчас улечу! Ой-ёй-ёй-ёй, мамочки…
Природа наконец-то сжалилась и дала ей возможность достичь гармонии. И, вдохновлённый её примером, Лев поспешил к ней присоединиться.
...
- Лев, у тебя новая спутница? – поинтересовался мимоходом «дед Евграфов», как его окрестили окружающие.
- Уже разнюхали. Лишь бы нос совать – смотрите, откусят.
- Кто откусит? – искренне подивился «дед». – Ты, что ли? Кишка тонка. А девиц я не боюсь. Поделился бы.
Евграфов был старым матёрым коммунякой, таким – по духу – и остался в неновом «новом времени», и юношеский дух прежних комсомольских вечеринок не желал выветриваться.
- Антон Александрович, что вы такое говорите? – возмутился Лев, бледнея от благородного негодования, но больше – от мелкого, подлого страха. Но Евграфов не дал договорить: - Ты что, забыл, что в нашей компании принято делиться?
- Да пошёл ты, Антон! – внезапно разозлился Лев. – Как это я живого человека делить буду? Это же надо у неё спрашивать!
- Да кто ж у таких спрашивает? – махнул рукой Евграфов.
- У тебя что, все продажные, Антон? Налево-направо? Сам таким не был? Совесть-то не теряй окончательно. Она не такая!
- Может, и был, - согласился Евграфов. – Так то в молодости. Нетронутый, непорочный. Теперь на всех пробы некуда ставить. Терять нечего. И ты ярлыком отмеченный. Тем более, не такие у нас особо ценятся. Приводи в клуб на заседание.
- Побойся Бога, Антон!
- Вот-вот, Бога поминаем, а кто это такой – уже позабыли. Да не беспокой ты зря руководящего работника, Лев. Отдыхает он, уже на каникулах. Скоро и нам, всей компанией…
- Нет, – отрезал Лев. – Никаких компаний. Это моё!
- Ну-ну, смотри, я-то переживу, а ну как Самоходов потребует? – И, посмеиваясь, Евграфов отошёл в сторону.
Настроение у Танка было тягостное и мрачное. Ну и в мерзостную компанию он влез. Друзья, называется. Акулы хищные. И он туда стремился, в этот «закрытый псевдо-клуб»? Нет, больше он в эти игры не играет. Приплыли. Мир как был продажен, так и остался. Идут бесконечные торги – и на земле, и на небесах. Между чертями и ангелами – за души, между Богом и Сатаной – за сферы влияния, между людьми – за материальные блага, за политическое господство, за правую веру – а которая из них правая, ежели в каждой тоже идут разборки, и каждая раздираема теми же самыми торгашескими играми?
До сих пор у Льва, понуждаемого и вдохновляемого Ириной, была ясная цель. Если подсчитано, что для нормального функционирования верхушке необходимо всего 80 миллионов населения, а остальные – по фигу, и что, по большому счёту, без разницы, кто это будет – свой, русский, или кавказец с азиатом, то Льва должна была согревать мысль, что он добился того, чтобы влезть в эту самую «верхушку». Что может не париться по поводу остальных, бесхозных и никому не потребных миллионов.
Теперь он понял, что такие, как Анечка, спокойно могут оказаться за гранью, и он обязан её вытащить, чтобы не билась, как рыба об лёд, всю оставшуюся жизнь, пытаясь доказать, что она необходима не только Богу и Вселенной, но и собственному государству.
А потому – прежде всего, следует уберечь её от клубных приятелей. Пока приятели, постоянно держащие друг друга под прицелом, исправно делились подружками, можно было не опасаться, что сплетня дойдёт до Ирины Тимофеевны Скрылёвой, дражайшей супруги, в данный момент безуспешно и терпеливо ожидающей, когда Лев присоединится к ним в Крыму, уйдя на каникулы.
Эх, мало того, что устал, как собака, да ещё настроение испортили!
…Но едва он увидел в канцелярии на прежнем месте свежую, взирающую на него покойно и безоблачно Анечку, как на душе его просветлело, полегчало, булыжник полетел в тартарары, а душа, облегчённая, приготовилась воспарить к небесам.
Лев Львович откашлялся и сказал строго: - Анна Васильевна. Зайдите после работы, у меня замечания по сводной таблице.
И – завертелся, закрутился обычный рабочий круговорот бюрократических бумажек в природе: последние дела перед законным отпуском. Звонки – разговоры – переговоры – уговоры – вызовы - бумаги – резюме – подписи – указания – запросы – печати – типовые бланки к типовым ответам на типовые письма и особые – на особые и непохожие.
Под конец дня, когда Анечка уже стояла перед ним с папками, влетел Евграфов с обещанными графиками и своими соображениями по отрасли. А, уходя, подмигнул Льву и кивнул в сторону смирно застывшей студентки: - Лев, помни про уговор, - и он фамильярно похлопал Анечку по плечу: - Похвально, девушка, молодая смена – нам такие, как вы, очень нужны!
Дверь закрылась. Аня дёрнула плечом, избавляясь от неприятного ощущения, оставленного чужой горячей ладонью.
- О чём он, Лев Львович? – спросила она недоумённо.
- Да так, ни о чём! – Лев махнул рукой и едва не покраснел от вранья. – К тебе… К вам это не имеет отношения.
- А… ну да ладно. Так что же таблица? Я сделала всё, как вы сказали, Нина Фёдоровна одобрила.
Лев подошёл к двери, прикрыл плотнее, почему-то нервно покосился на широкое окно.
- Аня, - он глубоко вздохнул, собираясь с духом. – Ты любишь природу?
- Очень. Правда-правда, очень! У меня ведь мама живёт со вторым мужем под Клином. Вокруг – леса и поля.
- Отлично. Короче, я завтра отбываю на дачу, свежеотстроенную, на недельку – надо проверить, как там всё, и вообще… Ты… Поедем со мной, – тихо попросил он. – Я понимаю, у тебя мама… А у меня вот продушина. А? Успеешь собраться?
- Без проблем, – весело сказала Анечка. Жизнь была прекрасна и удивительна, она старалась не думать пока, весёленькое ли приключеньице ожидает её или печальное происшествие.
И снова с души Танка с грохотом свалился булыжник. Аня выжидающе продолжала на него смотреть, стискивая распечатки, и он, сам не понимая, как это произошло в рабочем кабинете, опрометчиво и недопустимо, развратно и недостойно руководящего работника, - но он подошёл ближе, положил руки на её лопатки, и они поцеловались. Безусловно, опыт «целования» имелся у обоих, но не покидало чувство, что это поцелуй – первый в жизни, настолько он был трепетным и нежным, осторожным и пугливым, а возможная опасность быть разоблачёнными бдительной Ниной Фёдоровной стократно обостряла его сладость.
…Настала долгожданная суббота. Аню шофёр Вова забрал прямо от подъезда.
- Вот такой у меня ухажёр с дачей и машиной! – огрызнулась Аня на приставание отца и въедливой, ехидной сестрёнки, молодой и ранней. – Успокойтесь, нас будет много, и я обязуюсь блюсти честь и достоинство семьи Казанкиных – вы это так называете? Вас больше ничто не колышет? Между прочим, мне уже за двадцать – вы не в курсе?
Сестра не преминула свеситься с балкона, чтобы разглядеть машину в подробностях и высунуть язык, который не заметил никто, кроме озабоченной местной вороны.
Лев Львович и Сева подсели в машину через два квартала, так что ни «ухажёра», ни «большой студенческой компании» никто углядеть не смог. Они катили не менее трех часов, и последние полчаса – по дороге весьма пустынной и глухой, мимо крошечных опустевших деревушек, которые дачники только-только начинали осваивать заново, мимо болотистых перелесков, пронизанных осушительными канавами.
- Может быть, пройдёмся здесь немного? – предложил Лев. – Люблю я эту дорогу – в ней есть загадочность и такое редкое в наше время уединение. Вова, ты поезжай вперёд, поставь машину, подготовь Глеба… Глеб – мой охранник дачный, - пояснил он Ане. – Дом ещё не вполне доведен до абсолюта, вот он и сторожит.
Они вышли, с наслаждением вдохнули живой, пряный воздух, свежий той самой свежестью, которая бывает только в начале лета. Дорога и впрямь была чудесна.
Проложенная через заболоченные леса, она летела по прямой, не сворачивая, сквозь светлый берёзовый тоннель, и берёзы смыкались кронами высоко над головой, где-то под облаками. Канавы по обеим сторонам после недавнего циклона заполнились болотной водой, буро-ржавой с маслянистой плёнкой. Машина тихонько двинулась дальше, Лев и Аня шли рука об руку, сзади уныло плёлся Сева - телохранитель и наперсник. («Три Икса отдыхает!» - резюмировала про себя Анечка).
Анечка с восторгом озиралась и громко жалела, что нет фотоаппарата.
- Это не страшно, - утешил Лев. – Хочешь, я тебе подарю на какой-нибудь праздник? Что там у нас на очереди?
Он сам не заметил, как обнял её за плечи, и движение их замедлилось.
Примерно через километр дорога вышла на живописное поле, пересечённое несколькими неглубокими лощинами, перелесками и быстрой, неспокойной, извилистой речушкой.
- Как называется эта речка?
- Голубичина. Похоже на «дивчина», по-хохляцки.
- Дивно! Это потому, что голубая?
- Это потому, что кругом болота, и на болотах много голубики.
- Ты её собирал? Лично?
- Нет, ребята говорили. Сева вот собирал. Я пробовал – красивая, но кислая.
- А в Голубичине купаются?
- Конечно. Есть заводи, есть песочек, лилии…
- Тоже Сева лицезрел?
- Нет, сам, лично осматривал и выбирал место для пляжа, когда землю покупал.
- Что значит «выбирал место»? Пляж не настоящий?
- Что значит «не настоящий»? Пенопластовый, что ли? Просто бережок укрепили, сделали что-то вроде набережной – вот и всё. Песочек хоть завозной – но не перлитный, а натуральный, белый, мелкий. Увидишь – от настоящего не отличишь. А иначе нельзя было – берега травяные, глинистые, после дождя не слезешь.
- Столько хлопот!
- Вот столько хлопот. Но в охотку были хлопоты. Ну вот, ещё столько же, и на месте, – сказал Лев. – Видишь – домик показался? Красная черепица?
Указания были излишни. «Домик» под красной черепицей увидел бы даже слепой. «Домик» напоминал скорее средневековый замок, окружённый сплошным зубчатым забором и глазками телекамер. Аня не поняла, что, собственно, сторожит Глеб, поскольку «домик» Танка окружала мощная крепостная стена, пробраться за которую не смогла бы и мышь. Стена огородила вместе с замком изрядные куски поля, берега реки и прилежащего леска.
Они миновали последнюю рощицу и медленно пошли через поле, и Анечка ожидала, что вот-вот появится кавалькада рыцарей в шлемах, с щитами и копьями наперевес, на тяжёлых, устрашающих першеронах в латах.
- Сева, ты отпустил садовника? – вдруг обернулся Лев к помощнику.
- Как велели, Лев Львович.
- Замечательно.
Внезапно Аня споткнулась о камень и запрыгала на одной ножке.
- Ой-ей-ей! Всё, приехали. Какая я растяпа! – Она остановилась, скинула босоножки и подвигала пальцами.
- Ушиблась?
- Это из-за новых босоножек, - объяснила она. – Выпендрилась, называется. Натёрла. Можно, я лучше босиком?
- А с виду они красивые, современные.
- Это с виду, - Аня кисло и виновато улыбнулась. – На то и купилась, хм. Эта обувь вообще не для человека, она на обезьянью лапку. Или на хоббита. А у меня подъём высокий.
- Как же ты шла, с такими пузырями? – Танк присел на корточки, разглядывая кровавые стёртые волдыри.
- Так вот и шла. Ведь шла же… Ничего, босиком куда приятней – по такой-то экологически чистой травке.
Лев крякнул, обхватил Анечку за бёдра, и вдруг одним махом подхватил на руки, едва не потеряв очки.
- Осторожно, Лёвушка, надорвёшься!
Лев Львович криво усмехнулся, отдуваясь: - Обижаешь! За внешним лоском я остался белорусским мужиком.
За это испуганное и незапланированное «Лёвушка!» он готов был идти с ней по этой дороге бесконечно! Анечка была невысокой и довольно миниатюрной, можно сказать, худышкой, но оказалось, что и худышки имеют вес. Вес Лев почувствовал очень скоро. Он никогда не носил на руках Ирину, и уже давно – сына Игоря, а деловые бумаги и портфель весили до смешного мало. Лев быстро взмок и запыхтел. Но признаться в своей слабости? Ни за что! Отдуваясь, рискуя уронить её, а заодно – свою честь, Лев доковылял до ворот, где все вздохнули с облегчением: Аня сама выскользнула из его рук и вновь стоически натянула ненавистные новые босоножки.
«Эта женщина!» - подумал Лев с нежностью. – «Никому не уступлю! До конца жизни на руках носить буду!»
Он с изумлением обнаружил, что ему доставляет наслаждение смотреть на неё и мысленно раздевать, снова и снова, и сознавать, что он владел ею. Может быть, это ненормально? Извращение? И обычный мужчина не станет на этом акцентироваться, ибо ничего исключительного в этом процессе не было, и нет. Спросить, разве, у Севы – что говорит его богатый сексуальный опыт?
Ничего удивительного в этом не было, но когда Лев Львович думал о том, что он снова будет владеть Анечкой, душа приятно ёкала. И не только душа.
Охранник Глеб загодя раздвинул ворота и почтительно пропустил троицу внутрь. Анечка обходила владения Льва – аккуратно и изобретательно разбитый сад, с ещё молодыми деревцами и группкой юных берёзок естественного происхождения посередине, у самого крыльца, бережно сохранённой. Обегала клумбы с георгинами и розами, газоны и вазоны – и восхищалась, и подпрыгивала, и радовалась от души.
- Как здесь здорово! Нет, правда, ужасно красиво. Это ты всё сам придумал, спланировал, захотел именно так, а не иначе?
- Эээ… почти. – Язык не повернулся опровергнуть её предположение полностью.
Конечно, распоряжалась тут полностью Ирина. Она выбирала фирму и модель дома, нанимала садового дизайнера и перевозку, меблировала комнаты, и так далее. Она даже бывала тут время от времени с инспекцией.
А что же выпало на долю Льва? Да почти ничего: рассматривать проспекты и соглашаться, соглашаться, соглашаться. Собственно, его вполне устраивала рьяная деятельность жены, она давала ему возможность - редкие просветы в неотложных делах использовать в корыстных личных целях: посещать некий нелегальный клуб, о котором знать посторонним возбранялось.
Дом с уклоном в готику и восхищал, и пугал и подавлял одновременно – это была своеобразная месть Ирины всем тем, кто не верил в то, что она сможет вывести мужа в депутаты. При всём при том Ирина тратила свои и Льва средства осмотрительно, осторожно, продуманно и бережливо. На мелочи не разменивалась, и не тратила свой пыл попусту.
Гигантский цокольный этаж со спортзалом, котельной и прачечной; центральный сегмент возвышался на три этажа, плюс обзорная башня с остроконечным верхом – а посмотреть тут сверху было на что. А два одноэтажных изогнутых крыла были и впрямь подобны крыльям. Одно из крыльев подходило почти вплотную к реке с обустроенной набережной и причалом, а к его торцу примыкал надводный «гараж» для лодки.
Прежде всего, конечно, Аня заглянула в туалет. В туалете светилось неоновое табло: «Любовь облагораживает, «Санакс» обеззараживает!» - идиотский подарок Сыча, которого Лев боялся и стыдился. Он и думать забыл, что отправил эту гадость на дачу, а кому-то пришла дурацкая мысль водрузить его на стенку в качестве светильника. «Пусть Сева снимает к чертям - и на свалку его!» - решил раздражённый Лев.
Второе крыло, как поняла Аня, было гостевым. Но Лев не собирался помещать её отдельно. Он не желал терять ни минутки её присутствия. Поэтому Аню торжественно препроводили по парадной, истинно королевской лестнице на третий этаж, в спальни для избранных небожителей, а именно – для хозяев.
«Шествовать по этой лестнице только в платье с кринолином и шлейфом», - вслух подумала Анечка, и улыбнулась, добавив уже про себя: «А бежать вниз – в хрустальных туфельках…»
Слова запали Льву в душу. Он уже видел Анечку в пышном белом платье с кружевами и жемчугами, с открытыми плечами и атласным лифом, с белым венком и фатой в шелковых розочках на золотисто-рыжеватых волосах. Почти как на картине Пукирева «Неравный брак». С той разницей, что она медленно, плавно, величаво шла вниз, ему навстречу, с сияющим и счастливым лицом. А сзади два чопорных и смешных мальчика несли переливчатый шлейф…
Это дивное видение и потом преследовало его часто и некстати, в те минуты, когда он обязан был думать и печься о путях развития страны (а что о них думать, когда за него уже всё придумали, остаётся присоединяться или бесплодно артачиться), размышлять о благосостоянии и моральном климате в собственной семье (а на что тогда Ирина – уж коль она сама взвалила на себя весь жирный шматок житейской канители?)
Вместо этого он думал и размышлял о том, какое место в развитии страны имеют их с Анечкой отношения, а также – какую роль в международных отношениях его семьи имеют её рыжие волосы и губы? Правда, временами невпопад рядом с дивной грезой проявлялось жуткое видение того мерзкого, сварливого, сановного старикашки, который станет доводить бедняжку до слёз ревностью и нелепыми придирками, и жадными, дрожащими прикосновениями, и старческим похотливым, козлиным сопением, и отравит юное существование.
Старикашка… Неужели и он такой – рядом с нею? Да нет, не может того быть! Волосы густые, первые седины на висках вполне благородны, лицо ухожено, не спортивен – но подтянут и упруг. Есть чему поучиться «пивной» молодёжи. Льва брала оторопь от подобных мыслей – но ведь он же совсем не похож на это исчадие на картине. Он не отравит, нет, не доведёт до слёз. Он не козёл. Нет, его седина совсем не боится её локона. Всё существо Льва возмущалось против «разных судеб»*. Не бывать этому!
Интересно, о чём же думает Анечка?
Анечка думала о том, что ей пришлось отказаться от приглашения ребят с курса и променять «Нашествие» на «частную жизнь». Анечка думала об учёбе. О том, что ей надоело каждую ночь с боем отвоёвывать себе место за компом, переругиваясь с сестрой. И ещё – о своём литературном призвании, и о том, что когда-нибудь у неё будет время для всех задуманных великих свершений, воплощения всех замыслов, распирающих её существо под влиянием новых впечатлений и ощущений.
Несмотря на чрезмерную занятость, а, скорее всего, благодаря ей, она писала в этот период больше чем когда-либо. Костяки старых сюжетов обрастали «мясом» стремительно, намётки новых сюжетов росли, подобно снежному кому. Её преследовала кутерьма образов, снов, озарений и чувств.
«Неужели виной тому – новый виток любовной спирали?» - спрашивала она кого-то глупого, не желающего слушать. – «И как долго она будет раскручиваться?»
...........................
* Булат Окуджава, «Исторический роман»
** «Разные судьбы»: «Почему ты мне не встретилась…»