***
— Отца не будет еще несколько дней, — произнесла Гретель настороженным голосом, проходя в маленькую комнатку малыша Генри.
Пусть мальчик не среагировал на ее слова, а лежал так же, отвернувшись к стене, она знала, что он уже не спит. Она отчего-то всегда все понимала. Он любил иногда притворяться спящим, когда хотелось подольше остаться одному. И порой сестра уважала это желание. Но в это утро, очевидно, все было иначе. Гретель решительно раздвинула шторы, впуская белый, холодный и будто бы враждебный свет. Малыш Генри поворочал ногами под одеялом и ткнулся лицом в подушку. Высказал недовольство так тихо, что даже Гретель не смогла бы разобрать его бурчание. Но когда ее уверенная рука погладила мальчика по спине, он не выдержал и перевернулся, показав ей свои красные глаза.
— Ну и что? — спросил раздраженно.
Хотя понимал, что поинтересоваться все же стоило. Отец — не мать, у которой что присутствие, что отсутствие — все одно. Пусть малыш Генри предпочел бы, чтобы с ним они тоже не пересекались, новость не особо обрадовала. Ведь, во-первых, это означало, что за главного по-прежнему оставался Хензель. А во-вторых, что с отцом могло произойти что-то плохое. Поразмыслив над этим еще немного, малыш Генри поразился тому, как второй довод его не то чтобы сильно пугает.
— Ничего, — хотя по тону Гретель несложно было догадаться, что что-то это все же означало. — Вам, мой маленький лорд, порой не хватает любопытства. Он прислал письмо.
Она продемонстрировала мальчику способность прятать чужие секреты над сердцем и под платьем. Чем вызвала секундный интерес, но затем унылое разочарование. Письмо представляло из себя обыкновенный согнутый вдвое лист бумаги. На нем уже не было никакой печати, которую малыш Генри видел на других письмах и втайне мечтал отковырять самостоятельно. Он вечно боялся попросить отца позволить ему сделать это. Отказы всегда расстраивали.
Гретель протянула письмо мальчику, все еще надеясь впечатлить его. Но, развернув бумагу, он не выказал никакого удовольствия. Отцовский почерк малыш Генри узнал; красивый, аккуратный, с завитушками. И при том нисколько не понятный. Несомненно, написано его твердой рукой, вздохнул кроха. Хотя, всмотревшись повнимательнее, одно слово он все же разобрал. Собственное имя. И в сердце сразу же пробудилось странное чувство.
Ему вдруг так сильно захотелось прочитать все до последней строчки, заучить послание наизусть и никогда не забывать. Малыш Генри отчего-то и подумать не мог, что отец может писать о нем. Но преждевременная радость сменилась настороженностью. Зачем?.. В отчаянии мальчик пытался разобрать предложения, и даже получилось узнать несколько других слов. Но, увы, в общую картину письмо не хотело складываться, и эти скромные отрывки так и остались кусочками паззла перед глазами.
— Я не могу понять, что тут написано, — раздосадовано заговорил наконец малыш Генри, возвращая сестре лист.
— Ничего, еще научишься, — Гретель улыбнулась ему, а после пробежалась глазами по исписанной бумаге, вдохнула полной грудью и вновь заговорила ровным голосом, хоть у крохи сложилось впечатление, что содержимое письма ее взволновало не на шутку.
— Он написал, что может задержаться еще на неделю. Дел в городе оказалось гораздо больше, чем он предполагал. И что Хензелю теперь нужно выполнять все обязанности, — она невольно вздохнула, откидывая волосы назад. Но отчего-то малыш Генри был уверен, что сестра расстраивается не из-за того, что теперь еще дольше нужно будет слушать занудства Хензеля. — Ничего, ему рано или поздно придется встать во главе.
— А про меня там что? — крошка не сдержал своего любопытства.
Гретель настороженно посмотрела на него, затем перевела взгляд на письмо. И некоторое время молчала, поджав губы. Малышу Генри это еще больше не понравилось. Там наверняка были плохие новости, и сестра пыталась придумать, как сообщить помягче. Он терпеть не мог, когда накаляли обстановку тишиной. С другой стороны, и расстраивающих слов слышать особо не хотелось. Но ни у кого на свете не могло быть таких способностей, чтобы взмахом руки плохие вести превращать в хорошие.
— Он пишет, что за тобой могут скоро прийти, — никогда прежде малыш Генри не слышал, чтобы голос Гретель звучал настолько мрачно. — И чтобы Хензель в случае чего был готов.
— Как он узнал? — прошептал кроха, чувствуя, что не может позволить себе говорить громче.
Быть может, все это было только странной шуткой? Он несколько раз повторил про себя слова Гретель, пытаясь понять, что все это значит. Могут прийти… Но если могут прийти, то могут и не прийти, ведь так? Это не могло быть правдой. Мальчик в ужасе взглянул на Гретель, надеясь увидеть в ее глазах ответ или хотя бы поддержку. Но в них застыло что-то, чего малыш Генри еще никогда не замечал ни в других, ни тем более в ней.
— Не бойся, — произнесла она спустя какое-то время, когда крошка уже устал сдерживать слезы.
Глаза всегда так неприятно щипало, но в этот раз его останавливало что-то еще. Какое-то давящее в груди чувство, сжимающее все внутри и запирающее каждую рвущуюся прочь эмоцию. Он не мог понять, что испытывает, но перед глазами на секунду все перемешалось в одну черно-белую картину, и в голове что-то так мерзко щелкнуло и резко закружилось в вихре неразличимых мыслей. Малыш Генри закричал, коснувшись пальцами лба, будто надеясь прощупать место, в котором все и пробудилось, но все, что он почувствовал, было мягким прикосновением Гретель. И ее ласковый голос мог бы успокоить его. Только он ничего не слышал. Малыш Генри вырвался, спрыгнул на пол и побежал прочь, не помня себя.
— Ну-ка живо приходи в себя! — раздался над головой знакомый голос Хензеля. По обыкновению грубый, но еще недостаточно низкий, чтобы можно было успешно притворяться взрослым.
Брат каким-то неведомым для малыша Генри образом успел перехватить его. И теперь своими крепкими руками решил встряхнуть мальчика за плечи. Впрочем, это немного помогло прийти в себя. Пусть крошка не осмеливался заглянуть внутрь себя и обнаружить там огромную зияющую дыру, которую не заполнят даже самые теплые объятия Гретель.
— Меня скоро заберут! — выпалил он Хензелю в лицо. Точнее, в его постепенно покрывающийся черными волосами подбородок. Брат выпрямился, убрал руки, но с места не сдвинулся.
— И что? — сказал он совершенно безразлично.
Малыш Генри поднял голову, чтобы заглянуть в его лицо. И залился слезами, наконец почувствовав отсутствие всего, что когда-то теплилось в груди. Он даже не прикрыл лицо руками, настолько ему было нестыдно. А Хензель даже не отвернулся. Настолько ему было все равно. Подбежала Гретель. Ее шаги казались такими тихими, будто она совсем не касалась ногами пола, а летела, так быстро, насколько только могла себе позволить.
— Ты выкрала письмо, — разгневанно заговорил Хензель, но Гретель не удостоила его ежесекундным ответом. Малыш Генри ощутил на себе ее нежные руки, а после услышал и сердцебиение. Такое же бешеное, как и у птенца, когда кроха прижимал его к себе.
— Ты мерзкий ублюдок!
— Отдай письмо. И не оскорбляй, я здесь все-таки главный. Он все равно бы разревелся, я здесь ни при чем. Только слово ему не так скажи, а ты уже глотку готова рвать. Совсем помешалась, я смотрю.
— Подумать только, — малыш Генри совсем не узнавал голос Гретель. Он казался сейчас таким чужим и страшным, что на секунду мальчик усомнился, в объятиях сестры ли он находится, — насколько ты жалок. Он твой брат, единственный, которого ты только можешь знать. А обращаешься так, будто не ты громче всех возмущался, что они отдают родное дитя.
— Я не собираюсь с ним сюсюкаться, что в этом плохого? — малышу Генри захотелось вдруг вырваться и прокусить Хензелю ногу. Чтобы он наконец перестал говорить, и все закончилось. — Это ты взяла на себя роль благородной мамочки. Я предпочел не ставить крест на своей жизни, и я всем доволен. Мой потенциал в учебе наконец-то раскрылся.
Вдруг Гретель рассмеялась. Так издевательски и неискренне, что малыш Генри покрылся мурашками. В это мгновение он понял, что между братом и сестрой не было никакой любви. Возможно, что-то похожее, но сейчас они взаимно презирали друг друга. Бывало ли подобное между ними до этого? Крошка не мог знать. Но он испугался от мысли, что когда-нибудь услышит этот жуткий смех снова.
— Ну конечно. Когда не с кем сравнивать, ты не так уж и глуп, верно? Ты просто поразителен, братик.
Малыш Генри взглянул на Хензеля. Что бы Гретель не имела в виду, его это задело. Возможно, не так сильно, как равнодушие, с которым он говорил с крохой, но, казалось, гнев переполнял его. Брат нахмурил брови, такие же густые, как и у сестры, глянул исподлобья и оскалился. Его клыки были не такими уж и крупными, но, едва завидев их, мальчик так сильно испугался, что крепче прижался к Гретель. Отчего-то подумалось, что они сейчас подерутся. Что Хензель набросится на сестру и укусит ее. Но непременно проиграет. В этом малыш Генри не сомневался.
— Генри, пойдем, — Гретель попыталась выровнять тон своего голоса. И у нее даже получилось, совсем немного, — погуляем.
Она крепко сжала маленькую ладошку брата и поспешила вернуться обратно в его комнату. Хензеля хотелось попросту не замечать, но его могучая фигура будто нависла над крохой, и взгляд прожигал сперва грудь, а затем и спину. Вампир напряженно молчал, но никто не верил, что к этому разговору уже не вернутся. И уж наверняка никто не забудет.
— Что будет теперь? — тихо спросил малыш Генри, когда они вышли из дома.
Дул холодный ветер, подгоняя густые черные тучи поближе к дому. Хотелось верить, что они пройдут мимо и выльют все, что скопилось, где-нибудь подальше. Например, в городе, прям на голову отца, из-за которого и произошел сегодняшний кошмар, оказавшийся явью. Случившееся представлялось каким-то резким наваждением, ураганом, снесшим на пути все выстроенные преграды, всю ту любовь и заботу. А Гретель так долго старалась укрепить в своем малыше Генри теплые чувства. Отчего же ни он, ни она не могли получить заслуженное счастье?
Слезы высохли, но крошка чувствовал, что внутри осталось еще много боли, не думающей исчезать. Сестра не отпускала его руку, как и всегда, стараясь не бежать слишком быстро. Прислушавшись к шелесту листьев, он услышал, как она тоже плачет. Совсем тихо и незаметно, но мучается, как и он. Малыш Генри стиснул зубы, остановился. Ему так захотелось вернуться назад и треснуть Хензеля по голове. За все, что он сказал им обоим. И пусть Гретель тоже наговорила немало, она только защищала то, что ей дорого. Но вместо этого мальчик сжал ее ладонь в своих и прильнул к ней. Только они заслуживали любовь друг друга. А остальным лучше было бы просто убраться прочь и никогда не напоминать о себе. И тогда никто не сомневался бы в том, что в их владения вернулось счастье.