Этот сон Пётр Ефимович видел много раз. Сейчас мимо церкви проедет воз с сеном, рядом, с поводьями в руке – казак. Чуб, как у Тараса Бульбы, но лицом – вылитый Пётр Ефимович в молодости. Поравнявшись с воротами, он отпустит поводья, трижды перекрестится, потом вытянет из-за пазухи похожую на ладанку вещицу, поцелует и спрячет обратно под рубаху. Пётр Ефимович улыбается во сне, он знает, что это за вещица.
Если бы не фамилия, он мог бы получать персональную пенсию, играть в шашки с соседом по даче и плевать с высокой яблони на весь белый свет. Эх, если бы не фамилия. В крахе партийной карьеры он винил сионистских оккупантов, коммуниста Фельдмана и, конечно, себя. Ведь никто не заставлял писать в автобиографии историю происхождения фамилии. Всего несколько строчек – и вся жизнь кошке под хвост.
Первые неудобства он испытал ещё в школе. «Знакомьтесь, ребята – Петя Личман, переехал к нам с Гуляйполя». Внося данные нового ученика в журнал, классная спросила про национальность. Раньше никого не интересовала его национальность. «Украинец», - сказал Петька и покраснел, то ли от вопроса, то ли смутила ехидная улыбка соседки по парте. Эта дура Лилька Бортник решила, что новенький – еврей или полукровка, как она сама. Позже выпытывала у Петьки имена родителей, сообщив по секрету, что мама у неё тоже еврейка. Почему тоже? Дура и есть дура. Да и какой секрет про маму, все и так знали Берту Соломоновну – завуча школы. Кстати, именно Берта Соломоновна, когда Петька с Лилькой уже учились в институте, посоветовала вступить в партию. Наверное, разглядела в нём отличную пару для дочери и карьерные амбиции будущего зятя. Всё так и произошло, защитив диплом, они поженились. Оправдались и тёщины прогнозы в отношении Петькиной амбициозности - к сорока он уже сидел в горкоме партии с персональной табличкой из нержавейки на двери кабинета. Пётр Ефимович порой сам удивлялся стремительности своего взлёта, будто кто-то толкал его вверх по служебной лестнице, а впереди маячили новые горизонты. Беда пришла неожиданно. Он готовился сделать очередной шаг. Не шаг – шажище! Эта должность сулила персональную машину с водителем, секретаршу и новый просторный кабинет. Наверху всё было решено, оставалась одна формальность – утверждение на бюро горкома.
Надо же было такому случиться, но за день до этого израильская военщина вероломно захватила Голанские высоты. «Как бы чего не подумали, - решил Пётр Ефимович, - уж лучше перебдеть, чем...» В общем, взял и написал в автобиографии историю происхождения фамилии Личман. Всего-то – один малюсенький абзац, так сказать, перестраховка, а заодно, экскурс в историю, дескать, «личмАном» называли черноморскую нательную иконку, которую носили набожные предки.
Осёл! Олух царя небесного! Как он только не клял себя за эту дурацкую фразу, изменившую всю его жизнь. Разве мог он подумать, что автобиография окажется в руках Фельдмана?! Этот замшелый партиец, бронтозавр, помнивший Ленина и Сталина, взял листок с автобиографией, когда закончилось обсуждение и оставалось только проголосовать. Напялив очки на свой мясистый нос, он уткнул его именно в тот злополучный абзац. Лицо кандидата неожиданно начало краснеть, а когда Фельдман попросил слово – побагровело, как стоящее в углу знамя. Зачитав историческое отступление в автобиографии, Фельдман обвёл строгим взглядом всех членов президиума, потом многозначительно уставился на кандидата.
- Вы боитесь, что вас могут принять за еврея? – спросил он, ещё раз строго посмотрел на членов президиума, аккуратно положил на стол листок и сел на своё место. Возможно, ничего бы не случилось, но кто-то вдруг вспомнил, что несколько лет назад подчинённая Петра Ефимовича жаловалась на антисемитское высказывание начальника. После извинений, та забрала жалобу, дело замяли и всё ограничилось устным выговором.
Лепет кандидата о равенстве наций, жене-еврейке, детях и тёще не вызвали у присутствующих сочувствия. Даже когда в конце своей речи Пётр Ефимович гневно заклеймил позором сионистских агрессоров, лица членов президиума выражали каменное равнодушие.
Некоторое время он продолжал работать на прежней должности, потом был тихо переведен на другое малозначимое место, пока не грянула перестройка. Её начало омрачилось двумя трагическими событиями – смерть тёщи, а через полгода скоропостижно скончалась супруга. На следующий день после похорон он пришёл на кладбище и, стоя на коленях, просил прощения у своей Лилии. Не сдерживая рыданий, он корил себя за то, что отругал и даже замахнулся на неё, когда на седьмой день после смерти матери она решила тайно пригласить раввина, прочитать поминальную молитву. «Ты что, дура?! – орал он. - Из-за твоих еврейских штучек меня выпрут из партии!» Хоть были у них в семье скандалы, даже мог нагрубить и обозвать «дурой», но к Лилии он привык, а теперь, стоя на коленях, понял, что потерял самого близкого и родного человека. Придя с кладбища, Пётр Ефимович почувствовал себя плохо, но успел позвонить детям, они снимали квартиру в доме напротив. «Скорая» приехала вовремя. Инфаркт поставил окончательную точку на партийной карьере Петра Ефимовича Личмана. Оставив детям городскую квартиру, он переехал жить на дачу.
Пока в стране бушевала перестройка, он ковырялся на грядках, изредка выбираясь в город за пенсией, да прикупить продуктов. Иногда по выходным наезжали дети и привозили внуков, старший – копия бабушки уже ходил в школу, а младший – вылитый дед. Начинали, как обычно, с обхода владений, потом садились за стол. От привезенного зятем "заморского зелья" Пётр Ефимович брезгливо отказывался, предпочитая продукт собственной перегонки, коим чрезвычайно гордился. Выпив и закусив «чем бог послал», они выходили покурить и, конечно, обсудить внутреннюю и внешнюю политику. Зная болезненное отношение Петра Ефимовича к слову «перестройка», зять старался его не произносить, но совсем обойти эту тему не получалось. В такие моменты тесть выходил из себя и грязно материл «сионистских прихвостней», окопавшихся в Кремле. Скоропостижное падение с партийных высот, продолжало ассоциироваться в его памяти с агрессией израильской военщины на Голанах. Видимо, это так травмировало психику Петра Ефимовича, что он и перестройку стал считать происками сионистов. Зять возражал и приводил свои аргументы, одним из которых, был собственный кооператив, открытый полгода назад. Доход от него был аховый, но сам факт частного предпринимательства вселял в его душу эйфорию и большие надежды, но они быстро рассыпались под грубым натиском тестя. «Где твои капиталы, олигарх хренов?! – орал Пётр Ефимович. - Сам ходит в драных джинсах, дети до сих пор клубники не ели, а он - «перестройка, перестройка»! Думаешь не догадываюсь, чего вы к деду приехали? Вот она – картошечка, огурчики с помидорчиками, а вон там – клубничка внукам. Ты бы лучше, вместо того, чтобы слушать «меченного», взял, да и покопал со мной огород, а то думаете, овощи с неба на грядки падают».
Когда такое случалось, зять с дочкой поспешно забирали внуков и сматывались в город. Однако через какое-то время снова объявлялись у деда, но уже старались не говорить о политике.
Известие о распаде СССР и запрете КПСС долбануло под дых так, что Петр Ефимович не на шутку запил. Неделю пил в полном одиночестве, а когда кончилось спиртное, вытащил из шкафа партбилет и прибил гвоздём к стене. «Пусть придут и попробуют забрать!» - орал он соседу по участку, когда тот с бутылкой пришёл проведать затворника. Кстати, сосед, бывший работник прокуратуры, почему-то радовался неожиданно обретённой самостийности и убеждал Петра Ефимовича, что теперь Украина, наконец, станет процветающей европейской страной. Теперь им было о чём поговорить и поспорить кроме способов выращивания болгарского перца. Разумеется, под экологически чистый продукт, а не городскую «палёнку».
Однажды нагрянула дочь. Одна. Состоялся нелёгкий разговор, с уговорами, плачем и причитаниями «ради внуков». Пётр Ефимович молча слушал слёзную исповедь о рухнувшем «бизнесе», долгах, требованиях банка вернуть кредит, а в конце сказал:
«С квартирой делайте, что хотите, только меня оставьте в покое!»
Ещё несколько раз дочка приезжала с зятем, теперь уже оба уговаривали сделать решительный шаг. Не выдержав дочкиных истерик и убоявшись за будущее внуков, Пётр Ефимович махнул рукой и сдался.
Этот сон он уже видел много раз. Воз с сеном медленно едет в гору, солнце слепит, мешая рассмотреть Голанские высоты. Грозно лязгая гусеницами, телегу обгоняет танк «Меркава», на броне сидит Фельдман в кожаной куртке с алым бантом на груди. Узнав Петьку, спрыгивает, идёт навстречу. Внутри банта – звезда Давида, он тянет свои корявые ручонки. «Сними-и, сними!» - красными улитками шевелятся губы Фельдмана. Рука сжимает Петькино горло...
Пётр Ефимович вздрогнул, рука потянулась туда, где у его далёких предков висел личмАн, потом – к животу. Приёмник в чёрном кожаном футляре на длинном ремешке – тоже на месте. Найдя нужную волну, приготовился слушать новости. Сегодня исполнилось ровно тридцать лет с тех пор, как Израиль захватил Голанские высоты, все новости посвящены этому событию. Транслируется запись шестьдесят седьмого года выступления советского представителя в ООН. Он требует возвратить незаконно оккупированные территории...
Неожиданный выкрик «болт им, а не Голаны» заглушает голос из радиоприёмника и заставляет вздрогнуть проходящих мимо туристов. Они ещё долго оглядываются на странного господина. Выбритая до зеркального блеска голова и седые висячие усы гармонично бы смотрелись под Полтавой, где-то близ Диканьки, только не здесь – на Тель-Авивской набережной.