Нина Фёдоровна при встрече показалась человеком серьёзным и властным, чопорным и старомодным. Но работой чересчур не загружала – то ли не доверяла, то ли по указанию свыше. Аня разбирала почту, конспектировала, сортировала, заносила в компьютер, сочиняла ответы, иногда принимала посетителей и редактировала заметки и речи. Старательно слушала, вела «макулатуру», как сама окрестила бюрократические бумажки, делала статистические распечатки и так далее – всё это оказалось скучным и совсем не творческим. Она мечтала о том моменте, когда, наконец, сможет отдаться литературному творчеству, ибо любила этот неблагодарный труд больше всего на свете.
А пока украдкой записывала фразочки и кусочки подслушанных диалогов между Ниной Фёдоровной и посетителями, благо было что подслушивать, а также – переговоры между обитателями канцелярии, меж делом с лёгким презрением обсуждавшими дела приходящих, и бурно и страстно – свои собственные.
Лев Львович был в разъездах, на заседаниях, или сидел в своём кабинете безвылазно и в канцелярии появлялся относительно редко. И «канцелярские крысочки», как ласково окрестила коллег энтузиастка-помощница, голубоглазая Ада Павловна, обсуждали потом его приход сладострастно и нежно. Иногда Танк требовал какую-то бумагу, распечатку, отдельные данные, иногда требовал Нину Фёдоровну лично. Раза два, правда, он заводил с Анной разговор о её недолгой и нехитрой жизни, расспрашивал о родителях, планах на будущее, впечатления о школьной жизни и о современной, о жизни вообще. Но поскольку этот разговор мешал остальным сосредоточиться на своей «макулатуре», и заставлял женщин влюблено и благоговейно пялиться на него, Лев Львович скоро иссякал и спешил по своим неотложным делам.
Через две недели, в момент неожиданного затишья, Лев Львович пригласил Казанкину в кабинет и предложил кофе с пирожными.
- Берите, берите, меня угостили – а я не ем пирожных.
- А если всех угостить?
- Опять тушуетесь? На всех не хватит, да всем и вредно, - усмехнулся Танк. – А вам не вредно. Вы худенькая…
Аня с нескрываемым удовольствием пила крепчайший Чибо, ела эклеры и посматривала на депутата – уловить момент, когда она ему надоест. Танк казался спокойным и отстранённым. Что крылось за этим кажущимся равнодушием и его приглашением? Ревнует к сыну или, напротив, желает её приберечь для него?
Анечка догадывалась, но догадка была дикой и рождала неясные предчувствия и смутные ощущения. Приятно, неприятно – не понять.
- Почему вы к нам больше не заходите, Аня? Повздорили с Игорем?
- Нет, – подумав, честно призналась Аня, поспешно облизывая с липких, сладких губ крем и крошки. – Он мирный и уживчивый. Я, вроде, тоже…
В самом деле, с Игорем, казалось, нельзя было повздорить: тихий, рассудительный, застенчивый. И – скучный. Впрочем, Аню это обстоятельство вполне устроило бы: ей нужно было только одно – чтобы ей не мешали писать. Очень неплохой вариант – каждый упорно занимается своим делом, не мешая другому. И вместе, надёжно и прочно, и каждый – сам по себе. А как же любовь, страсть? Анечке казалось, что ей этого с лихвой хватает в её сюжетах и фантазиях, и с избытком хватит на всю оставшуюся жизнь.
- Просто времени не остаётся. У меня ещё три зачёта и экзамен. Вот наступят окончательные каникулы – тогда… - сказала она.
- Да, божественное время! – подхватил Лев. – Представьте себе, я сам с нетерпением его ожидаю, как последний двоечник!
На этом тема для разговора исчерпалась, обеденный перерыв и пирожные – тоже…
…На следующий раз, пригласив на кофе, он поставил рядом с открытой коробкой шоколадных конфет с ликёром маленькую коробочку духов от Версаче, искренне рассчитывая, что это не будет восприниматься как откровенное ухаживание: - Мне привезли в подарок, но жены нет, и она пользуется другими, – сказал он извиняющимся тоном. – Так что дарю вам, пользуйтесь.
- Может быть, лучше Нине Фёдоровне? – робко предложила Анечка.
- Нина Фёдоровна пользуется только Шанелью, я знаю, и месяц назад на день рождения уже дарил её любимые. Так что берите, иначе всё равно пропадут.
Анечка подумала – и взяла. Почему бы нет? «Пропадут». Зачем пропадать? Посмотрим, что дальше будет.
А дальше она заходила испить кофе по особому приглашению в обеденный перерыв ещё пару раз, зарабатывая при выходе насмешливые и понимающие взгляды. На этих посиделках Лев вёл почти что светские беседы, скупые и ничего не значащие, главным образом – расспрашивал Анну о делах учебных, подробно и даже слишком, сам же довольствовался краткими, но дельными замечаниями: ему просто нравилось слышать её голосок и видеть простенькое, но миловидное личико. «Совсем не для Игорька девушка», - убеждал он себя. – «Слишком естественная, слишком эмоциональная, слишком…»
Да, слишком живая – в отличие от «замороженного» Игорька, сдержанного и скованного с девушками, малоподвижного и уже сейчас склонного к полноте. «Работа Ирины», - с неудовольствием думал Лев, вспоминая сына. – «Ешь, занимайся, ешь, занимайся, отдыхай, занимайся, ешь и опять отдыхай (неровен час, мальчик перенапряжётся!) Вот и весь жизненный сценарий!»
Оба раза Лев делал Казанкиной подарки, не оставляющие сомнений в том, что это специально для неё – навороченный миникалькулятор в записной книжке и великолепное издание Умберто Эко, три книги, а к нему – новёхонький набор разноцветных ручек.
- Мне много чего дарят, что мне без надобности или с избытком, а вам лишним не будет. Берите, берите, не отказывайтесь. Я своих дам уже одаривал неоднократно. Мне приятно дарить молодым. Для меня это – безделица. Я знаю, каково студентам. Вы очень добросовестны и отлично мне помогаете с письмами. Вы – не равнодушный человек.
«Просто тренируюсь и набираюсь житейского опыта», - подумала Аня.
Анечка и не думала отказываться от «безделиц». Её радовало и восхищало всё, но особенно обрадовали книги. Она едва успела поблагодарить, как Льва куда-то вызвали, он отлучился «на минутку».
- Вы пейте, пейте, и печенье доедайте, чтобы не оставалось тут! – он поспешно захлопнул за собою дверь - и завис в небытие. На полчаса, показавшиеся вечностью. Аня ёрзала на стуле, старательно долизывала крошки с тарелочки, смотрела на часы с ужасом и на дверь – с надеждой. Почему он оставил её здесь? С какой целью? Наверное, правильнее всего было бы уйти вместе с ним. Обеденный перерыв заканчивается, все соберутся в комнате, на неё устремятся изумлённые взгляды, осуждающие, вопрошающие и укоризненные, но ужаснее всего то, что наверняка последуют смешки, аналогичные взглядам вопросы и вопросики.
Аня всё прекрасно понимала, но долго не решалась выйти из кабинета. Наконец, чувствуя себя совершенно по-дурацки, Аня придала себе независимый и деловой вид и, готовая к встрече, гордо и неспешно вышла из кабинета походкой начальника, со своей папкой под мышкой. Но, на всякий случай, по-кошачьи.
В канцелярии никого не было, кроме Нины Фёдоровны, сосредоточенно копающейся в шкафу. Она бросила на Аню беглый взгляд.
- Бегом в комнату 311, на третий этаж, - проронила она. – У нас совещание.
- А можно не ходить? – буркнула раздосадованная Анечка. – Я же временная.
- Можно не ходить, – согласилась Нина Фёдоровна. – Раз временная. Но пойти надо. Ведь вы вроде как у нас в штате. И шоколад на губах оботрите, - добавила она без неприязни или ревности: ведь они приходят и уходят, а Нина Фёдоровна остаётся при боссе. Она всегда при нём, с самого института, как верная собака. Ради него забила на свою личную жизнь и научную карьеру.
«Что в ней хорошего?» - подумала Нина Фёдоровна, глядя вслед Анечке. – «Мышь мышью, ни цвета, ни формы…»
…Через три дня Лев Львович вошёл в канцелярию, повздыхал, покрутил головой, потёр припухшие глаза с синяками и попросил Анну Васильевну Казанкину зайти в конце рабочего дня со сводной таблицей за последнюю неделю.
Анна зашла в кабинет, держа папку перед собой, словно вышколенная секретарша.
- Положите на стол, я ознакомлюсь чуть позже, - сказал Лев. Он стоял у стола с мобильником в руке и явно нервничал.
- Хорошо, Лев Львович. Я могу идти?
- Погодите, - вдруг тихо попросил он и сунул телефон в карман. – Я вот что хотел…
- Да?
Лев наморщил лоб и потёр переносицу: - Эээ… вы сегодня вечером свободны?
Анна высоко вскинула брови, хотела ответить что-нибудь резкое, колкое, ироничное, или же сухое до полной черствости и першения в горле. Уж слишком он её обхаживал всё время, этот папик! Понятно, для чего. Шито белыми нитками. Ещё не хватало вторично поддаться его обаянию.
Но, встретив его неожиданно испуганный и виноватый взгляд, уже готовый к отказу, вдруг передумала.
- Почти.
- Почти? Вы не точны. Что сие означает?
- Только то, что уже вечер, а я пока ещё на работе.
- Отлично! – оживился он. – Будем считать, что вы согласны. Я сейчас соберусь, а вы спускайтесь вниз – я распоряжусь, чтобы Сева вас посадил.
- Посадил?
- Ну да, в машину…
Анна спустилась вниз, под косые взгляды гардеробщицы, которая из-за неё осталась сторожить пустой гардероб в полумраке, взяла свой плащ, вышла во двор через дверь, услужливо открытую охранником, к внутренней стоянке. Там, у входа, её встретил коренастый белобрысый парень, бритый, с медвежьей ухваткой, кривым носом и ничего не выражающими глазами.
- Вы Анна Казанкина? Велено подать машину, - сказал он простуженным голосом, и Аня залезла в неброский по окраске джип удивительно изящных и совершенных форм – он отличался от многих так, как антилопа отличается от мамонта. И шофёр, и Сева сидели смирно, ко всему привычные, и лишь молча, краем глаза, пытались изучить её отражение. Танк присоединился к ним через десять минут. Вопреки обычаю, Танк заставил Севу сесть впереди, а сам уселся рядом с Аней сзади.
Повернувшись к Ане, он спросил негромко: - Вас дома ждать не будут?
- Нет. Мама моя живёт в области. Я здесь с отцом – а он даёт мне полную свободу: у него своя семья.
- Это хорошо, - Лев почему-то вздохнул: «хорошо ли?». Джип взревел и резво помчался с места в карьер, точно застоявшийся мустанг. Депутат продолжал расспрашивать студентку о родителях, о том, нравится ли учёба, укладываются ли они в «минимум» потребительской корзины. Несмотря на простор салона, Аня чувствовала его локоть и колено, и это совсем не было неприятно, а совершенно нормально. Нормально, потому что она все для себя решила.
- А что такое Альдомара?
- Маленький несуществующий городок. Я задумала цикл рассказов из его жизни.
- Вы увлекаетесь фантастикой? Это как у Грина – Лисс, Зурбаган?
- Фантастикой увлекаюсь, но рассказы будут скорее романтические. Как у Грина. Впрочем, Грин – это слишком высоко. Я не достойна таких сравнений.
- Ничего, будет желание, напор, энергия, опыт – и вы заберётесь не ниже!
Опрометчивое и пылкое заявление Льва радовало и смешило одновременно, обнадёживало и печалило: желания достаточно, а вот напора – увы! Не пробивная она! Но с Божьей помощью… Кто знает?
- Анна Васильевна, что вам надо в этой жизни? Вы уже определились?
- Возможно, не знаю. – Она пожала плечами. На самом деле она отлично знала, что ей надо, только не знала, какое отношение это имеет к случайному, скоростному знакомству в темпе аллегро. А хотела Аня только одного: писать, писать – и ничего более. Карьера школьного учителя её не прельщала вовсе. Всего лишь кусок хлеба на чёрный день. Заработать на электронику со всеми прибамбасами. Комп, принтер, инет, планшет… Плохо, что времени у учителей на себя остается очень мало. А она еще ответственна за маму.
Они приехали в довольно отдалённый от Районной Управы квартал близ сквера, аж в самом Измайлово, место тихое, зелёное и чистенькое. Лихо вырулили к обширному скверу, затем прошагали березовой аллеей до крайнего подъезда и пропустили Анну вперёд, весьма убедительно делая вид, что они не знакомы. Однако в лифт залезли вместе.
Квартира принадлежала двоюродной сестре Ирины, Нателле, находящейся в длительной загранкомандировке.
- Лев, - говорила Нателла в нос. – Если Ира допечёт и заклюёт, приходи ко мне и живи. Никто не узнает. Только шлюх не приводи, оргий не устраивай, и кавказцев близко не подпускай. И никаких гондонов под подушкой!
Нателла терпеть не могла сестру, и всегда рада была ей насолить. Квартира имела вид не то, чтобы нежилой, но – нетронутый, и была меблирована с размахом, но несколько безлико. Чувствовалось, что хозяйке интерьер на теперешний отрезок времени «по барабану»: кухонный гарнитур под дерево, кухонный комбайн, микроволновка, огромный холодильник, бар. И – обширная кладовка, приспособленная под крохотную комнатку – не то для прислуги, не то для охранника Севы.
В необъятной комнате стоял неполированный стол без скатерти, антикварного вида, и с сине-золотой фарфоровой вазой, похожей на бабочку посреди вспаханного поля, готовую взлететь. В одном углу – компьютерный столик с зачехленным компьютером, в другом – инкрустированный платяной шкаф, несколько пустых книжных полок. Но главной в комнате, конечно, являлась кровать. Гордая своим именем и предназначением, она единственная здесь была обласкана и уважена. Ибо находилась на почётном месте, изголовьем к восточному окну, покрытая роскошным расшитым вишнёвым атласом с оборками, и имела вокруг пространство, занятое лишь подобострастно расстелившимся к её гнутым ножкам пушистым зелёным ковром.
Пока Сева разгружал пакеты с едой, благоговейно доставал гроздья янтарного кишмиша, бананы и груши, и перекладывал их в пластиковый тазик, чтобы помыть (по всему, он неплохо изучил сей временный приют), Аня приводила себя в порядок в уютной и удобной ванной комнате. Первым делом, она критически оглядела себя в зеркале – почти в рост. Ничего особенного, девушка как девушка, в меру высокая, неплохо сложённая – бывают, конечно, и лучше. Но было же что-то, что заставило дрогнуть депутата Л. Л. Танка, привлекательного, динамичного, моложавого, неглупого, престижного и, в общем-то, удачливого мужчину, обратить свои взоры к ней, простой скромной студентке?
Так что же это?
Так, будем критичными: черты лица мелковаты, улыбка широкая - если бы не ямочки на щеках и задорно приподнятые уголки губ, её улыбка стала бы почти лягушачьей. Или акульей – кому как привидится. Нос? Нос как нос, средний, невзрачный – ни тебе греческого профиля, ни гордого орлиного, ни просто выразительного или породистого, аристократического.
Стоп. Стоп! Хватит самокритики! А как же лучащиеся доброжелательностью и необидной иронией, широко распахнутые в мир светло-серые глаза? Чудесные свежие губки – ещё чуточку, и будут «бантиком». А волосы? Волосами Аня гордилась. Волосы были и впрямь хороши, без дураков. Очень светлые, волнистые и шелковистые, русые с рыжеватым оттенком – и ведь свои, натуральные, и безо всякой перхоти! Но не волосами же едиными…
Аня подумала – и подкрасила губы, совсем-совсем чуток, чтобы не портить впечатления и не делать лицо чужим. И – упаси Боже! – не намекнуть Танку о том, что она слишком игрива и доступна, и ради него старается!
- Прошу вас! – пригласил Танк широким жестом. На столе появилась скатерть-самобранка, столовые приборы, рюмки, непочатые бутылки и – что немаловажно – море еды. – Не знаю, как вы, а я в конце рабочего дня голоден. По рюмочке? – и он налил коньяк. Аня тоже была голодна, и после рюмки ухватилась за бутерброд с чёрной икрой, положенной щедро и густо – заесть, чтобы не впасть после спиртного, как часто случалось на пустой желудок, в спячку.
Лев Львович не закусывал. Он смотрел на неё во все глаза, очень неприлично и жадно, словно собирался немедленно съесть её саму. Но Аня старалась не зарубаться на этом: если ужинать – так ужинать. Она улыбнулась ему ободряюще, продолжая жевать – мол, не тушуйтесь, кушайте! И Лев Львович вдруг спохватился.
- Извините, я, как это водится в депутатской среде, после первой не закусываю. Давайте по второй. И не просто, Анна Васильевна, а на брудершафт.
Они выпили на брудершафт кофейного ликёра. Затем соприкоснулись сладко-жгучими, липкими губами, и Лев на мгновение робко попытался проникнуть языком за упругую преграду и, не обнаружив сопротивления, тут же испуганно ретировался. Нет, ещё не время, рано, сочтёт его за алчного маньяка. Он откашлялся, как обычно перед лекцией.
- Анна Васильевна, обещайте, что будете здесь обращаться безо всяких церемоний и стеснения. И я тоже буду звать вас Аня. Аня, ты очень хороша сегодня! Просто неотразима. Твои глаза так и светятся. Они как сигнальные лампочки. Я сразу их заметил, среди всех твоих сокурсников, среди моря лиц…
- Спасибо, Лев Львович! – от души поблагодарила Аня. Очень романтично! Сама она сейчас не различила бы толком не то, чтобы глаз, но тушку целиком: перед глазами плыло и покачивалось. Наверное, недостаточно закусывала. Еще по бутерброду с колбаской? Или лучше – одной колбаски? Когда ещё…
- Лев, - поправил Танк. – Ты ведь обещала. А ещё лучше – просто Лёва. Хорошо?
- Хорошо, Лев, - послушно повторила Аня и вдруг икнула. Собственный чудовищный звук её напугал и рассмешил одновременно. Она не удержалась и хихикнула, вспомнив совсем некстати сентенцию сокурсников о том, что «ик – это заблудившийся пук».
- Закусывай! – спохватился Лев. – А то я буду виновным в спаивании молодёжи! Сева, а где минералка? – гаркнул он.
Сева мгновенно, как вышколенный официант, возник в двери с бутылью «Арзни».
«Мы в своей студсреде бухаем, будь здоров как», - хотелось похвастать Ане. – «К тому же, женщине дозволено быть слегка нетрезвой». Но решила не бахвалиться сомнительным достижением и промолчала. Тем более что достижение, собственно, было фиктивным: она пила мало, старательно делая вид, что уже и так «нализалась», уступая первенство и свою порцию более отвязным.
Что-то назревало, и это что-то никого не заставило бы обмануться. Ане не было страшно или неприятно, скорее, волнительно. Как бы ни обернулось, она твёрдо (хотя не была человеком твёрдым или жёстким) решила не упускать нить из своих рук и не становиться стороной привязанной и ведомой. Ну, разве что только в танце… Ибо из распакованного компьютера зазвучала музыка, активированная Севой, и Лев Львович с Аней обнялись в медленном танце. Лев завладел её рукою, он нервно поглаживал и перебирал тонкие пальчики без маникюра.
Звучала эротично-анемичная кукла Милен Фармер, которую Аня терпеть не могла – её нравилась музыка энергичная и со смыслом, но она предложит её в следующий раз, а пока надо уважить кавалера.
- Аня, а почему твой рассказ заканчивается так… неожиданно? Ты грустный человек?
- Конечно, нет. Но в грустном… больше прекрасных нюансов, полутонов. Грусть многомерна, объёмна. К радостному быстрее привыкаешь, и оно скорее приедается. Грустные вещи сильнее затрагивают, в них постоянно находишь новые, неисследованные пласты. И кто сказал, что в грусти нет крупицы радости, а в радости – моря слёз?
- И как давно ты стремишься к литературной деятельности? То есть, пишешь?
- Всю жизнь, Лев Львович. То есть, Лёва. Практически – с дошкольного возраста. Бабуля научила меня читать очень рано, поэтому рано наступила отдача, и захотелось самовыразиться.
- Я тоже читал с четырёх и запоем, но пошёл не в литературу, а в технику, вернее, в науку, – усмехнулся Лев. – Так что дело в призвании. Через два года – перевыборы, а у тебя – выпуск. Иди в мою команду, и заодно будешь вольным литератором. Одно другому не помешает, верно?
- Верно, - согласилась Аня. – Очень соблазнительно. Надо подумать.
- Думать не надо! – с жаром заявил Лев. – Лучше давай ещё выпьем! – и он, потянувшись, взял со стола бутылку. Аня понимала, что он пьёт больше для храбрости – чего доброго, она останется наедине с двумя трезвыми телохранителями и одним набравшимся депутатом.
Она решительно схватилась за бутылку: - Не надо больше, Лёва. Не самая лучшая приправа к свиданию. Напротив, очень вредная. Ещё в привычку войдёт.
- Ты боишься, что я буду… э… нетрезв? То есть, пьян? – удивился Лев.
- Есть такое подозрение.
Лев решительно, но не без сожаления, отодвинул бутылку.
- Давай лучше говорить. А ты откуда родом, Лёва?
- Из-под Могилёва, с Беларуси.
- Ааа… значит, белорус?
- Представь себе. Не похож?
- Не знаю. У нас на курсе есть ребята из Минска… Симпатичные. Незлые. Смешливые. О! Вот, наконец-то мелодия поэнергичней, ритм пошёл приемлемый, и вы… ты совсем неплохо двигаешься под эту попсушницу. И чувствуешь ритм, вполне современно! – решила она похвалить и ободрить ухажёра.
- Тебе нравится? – обрадовался Лев. – Я так и предполагал. Вы обе такие нежные…
«Нежность не отрицает распущенность», - подумала Аня.
- В нас нет ничего общего. Эта пустая свистушка – и я. Или моя внешность так обманчива?
- Ох, Анечка, ты слишком сурова!
Музыка и впрямь пошла динамичная, и они убыстрили темп. Лев чувствовал гибкое, подвижное, юное тело, его запах, его энергетику, азарт – Аня любила танцевать, и на вечеринках бывала не худшей партнёршей.
- Ну вот, как хорошо танцевать без свидетелей!
Аня машинально обернулась, выискивая глазами Севу, и Лев, улучив минутку, приложился мимолётно к её тонкой белой шейке.
Музыка окончилась неожиданно. Они стояли друг перед другом, тяжело дыша.
- Анечка, - прошептал Танк, и снова потянулся к ней губами, обняв за плечи. Потом начал расстёгивать её блузку, но руки его так дрожали, что прыгающие пальцы никак не попадали в нужное место.
Аня поняла, что обязана спасти репутацию депутата и своё самоуважение.
- Погоди, Лёва, я сама, - сказала она. И, чуть подавшись назад, расстегнула пуговицы, сняла блузку и аккуратно повесила её на стул. Подумала – и стянула через голову чёрную узкую юбочку, безнадежно растрепав волосы, – обнажились белые трикотажные трусики, обнявшие гладенькие, кругленькие, как орешек, бёдра и ягодицы. Тоже повесила на стул. Встряхнула головой, поправляя волосы, и с улыбкой, смело, глянула прямо в лицо Льву: не стриптиз, конечно, но тоже неплохо, нечего баловать! Затем медленно, с достоинством, расстегнула чёрный лифчик, обнажив небольшую, но крепкую и задорную грудку, совсем не похожую на пышные титьки прежних девочек – расхожих подружек Сыча.
Депутат стал белее мела. В нём боролись два страстных желания: обнять её - и сбежать, куда глаза глядят, ибо волнение его зашкаливало за рамки приличия.
- Не бойся, Лев, - мягко усмехнулась Аня. – Я не крокодил, и не Моника Левински.
Услышав это одиозное имя, Танк вздрогнул и поморщился.
- Ты… У тебя есть парень? Мужчина, то есть?
Аня покачала головой.
- А ты целовалась с Игорем?
Анечка хмыкнула – большой, а волнуется, как первоклашка: – А как же. Целовалась, Лёва.
- И… как он? Просто целовался?
- Ну, не совсем просто. Довольно мило. Хотя без особой инициативы.
- А… что-нибудь ещё?
- Я – вполне одинокая и праведная, но вполне созревшая девственница, если тебя это волнует. Так что тебе повезло - ты первый снимешь пробу.
- У тебя ещё никого не было? – Лев так изумился, что забыл о волнении.
- Что, несовременная? Нет, Лёва, никого и никогда. И ничего. Кроме вполне безобидных поцелуев. Но надо когда-то начать, верно? Ты тоже начинал с нуля, - и она взяла его руки и положила на свою грудь.
- Аня, - Лев глубоко вздохнул, словно пробовал на вкус новое имя: - А-неч-ка!
- … просила снять маечку…
Он благоговейно коснулся её груди, потом сжал крепче, она встала на цыпочки и поцеловала его. Затем сняла с него очки. Потом расстегнула его рубашку. Лев торопливо начал стягивать брюки, и Анечка ему помогла. Ощутив её мягкие, нежные ручки на своих чреслах, Лев напрягся. Вот он, долгожданный момент!
Кошачья истома заставила его зажмуриться и негромко застонать. Её пальчики дарили ему блаженство. Но зря она думает, что так ей удастся избежать главного. Значит, пора брать дело в свои руки. И он решительно и настойчиво потянул её на царское ложе, которое – неизвестно когда – уже было расстелено предусмотрительным Севой.
Анечка и здесь оказалась на высоте – сама помогла Льву найти вход. Лев безостановочно шептал ласковые слова, называл её Анечкой, девочкой, солнышком, голубичкой, нежной травинкой, ласточкой – Анечка устала их подсчитывать. И, кроме того, курам на смех, ей почему-то всё время лезла в голову мелодия Земфиры: «Анечка-а-а просила снять маечку…»
Ей было немного смешно и немного грустно, что самым нежным и достойным оказался не её сверстник, человек не её круга. Судьба занесла её в постель к депутату Танку, члену фракции ХХХ – вот чудеса! Ухмылка незрячей Фортуны! Больше всего Анечка не любила пивные животики, сюсюкал, которые мягко стелют, громогласных пустобрёхов – и, напротив, шибко грамотных назидателей. Лев таким не был, отнюдь. И это радовало.
Анечка-а-а…
- Аня, вы… ты беги… иди в ванную, - хрипло сказал депутат, перевернувшись на спину. Аня не заставила себя долго упрашивать. Сева испуганно шарахнулся в кухню, когда растрёпанная голая студентка, зажимая промежность, опрометью промчалась мимо, бормоча невнятные ругательства. Чуть позже в ванную, мигая и щурясь от яркого света, без очков, заявился Лев с простынёй вокруг чресл, похожий на привидение.
«Хорошо, что он не разглядит меня такую, всклокоченную и краснорожую», - подумала Аня.
- Извини, Аня, я не успел… среагировать. Словно затянуло в омут, под воду. В другой раз. У меня ведь упаковка «чемпионов»… под подушкой.
На второй раз розовый, пахучий «чемпион» доставил Ане сущие мучения и вызвал отвращение. А тонкий ободок немилосердно натирал самые нежные места, хотя не имел никакого права так опозориться! Нет, если она хочет и дальше иметь любовника и получать хоть какое-то удовольствие, надо изыскивать возможности чаще обходиться без этих чудовищных упаковок.
Она честно призналась себе, что естественное, природное достояние куда симпатичней того, что в камуфляже. Хотя Анечка и не ощутила на данном свидании обещанных природой «экстаза» и «эйфории». Только холодное, отстранённое любопытство, а также неприятное давление и дискомфорт. Плюс сырость. Анечка снесла их терпеливо, поистине стоически, и с любопытством будущего литератора: азарт и непередаваемая мимика мужчины в страсти были ей в диковинку…
К тому же, всё оказалось слишком мимолётно – хотя Лев честно старался растянуть насыщение, но волнение сыграло ровно наоборот. Лев нервничал, был тороплив и сам не понял, когда наступил момент, требующий поумерить пыл. Он просто потерял голову. Впрочем, на «рассусоливание» у него никогда особо не находилось времени, и он привык всё делать быстро и оперативно. Но сейчас с этой удивительной девушкой торопливость показалась обидной до оскорбления, а блаженство – до смешного коротким, подобным провалу.
Анечка не огорчалась: всё придёт. Главное, что Лев ей не неприятен, даже симпатичен. И его кандидатура в качестве первого любовника ничуть не хуже Сашки Слягина с 3-го курса, уже давно добивавшегося аналогичного действа с недалёким упорством. Даже наоборот – со Львом в чём-то проще: он не наглый, он волнуется, как школьник на уроке биологии, значит – чувства нормальные не атрофировались ещё. Возможно, у неё не будет повода сказать о себе, что её книга выцвела…*
У него есть связи, он может помочь ей напечатать рассказы или издать, и не будет назойлив, туп и подл от переизбытка свободного времени. А также - чересчур рьяным от избытка юношеской потенции.
И она старалась не выказывать разочарования, была нежна и покорна, и Лев быстро набрался сил для нового рывка. На третий раз он был спокойнее и осторожней, и дорога его стала долгой и поистине упоительной.
На прощание утром Лев торжественно вручил Анечке мобильный телефон и ключ от квартиры.
- Аня, это чтобы нам не разминуться. И для… эээ… безопасности, - заявил он. – Когда захочешь меня увидеть… тет-а-тет, и сможете, сможешь… то… - он немного смешался. – Приходи, звони… нет, звони и приходи – это будет только наше с вами… с тобой место для встречи. Договорились?
- Сим-сим на сколько? – деловито осведомилась Анечка. Как же легко будет им управлять, однако. Как это до сих пор он не нарвался на стерву вселенского масштаба при таком-то норове?
- Оплачено на весь год! – самодовольно заявил Лев. – И номер – в памяти!
Глаза её удивлённо расширились, она недоверчиво хмыкнула: – И… как мне называться? То есть, каков будет пароль? «Сокол»** или «Седьмой»***?
Лев поразился её предусмотрительности, подумал.
- Я буду называть вас просто «Казанкин». Студент Казанкин.
* ЧАЙФ: «Выцвела книга, её не открыли…» (Всему своё время)
** БИ 2: «Сокол не вышел на связь…» (Сокол)
*** АукцЫон: «Седьмой, седьмой, отзовись, седьмой, я тебя не слышу…» (Седьмой)