Сквозь плотно закрытые шторы пробиваются лучи солнечного света. Каникулы. Просыпаюсь и лежу со щекочущим как, газировка предощущением чего – то радостного, даже не осознавая, просто радуясь новому дню, такое бывает лишь в детстве - беззаботном и так давно уже ушедшем.
Рука тянется к недочитанной вчера книжке. Библиотека рядом, в соседнем доме и манит к себе большими окнами и неповторимым книжным духом. Библиотекарь Людмила Ивановна строго ограничивает количество книг, которые можно взять « на дом», как нарочно откладывая в сторону, по одному лишь ей известному закону отклонения, ту, самую заветную. Потом это вызывало улыбку, а в детстве было почти что горем.
…Беру книгу и с запахом пыльно - книжных страниц смешивается аромат свежевыпеченных оладий.
Это моя бабушка Аня хлопочет на кухне. Для меня старается. Оладьи с пылу жару духмяны и вкусны, да и книга захватила - оторваться не могу. И вот, зовёт – кличет меня бабуля.
- Сейчас, ба, иду уже,- а сама всё глотаю и глотаю страницу за страницей.
Светлая моя бабуля, добрый, дорогой человечек. Крошки хлеба не бросила ты никогда. Есть в доме хлеб, жито – значит, все живы будут. В меня эта память так крепко засела, что рука не поднимается даже чёрствый кусочек хлеба выбросить, тут же бабушкины слова и трепетное отношение к хлебу приходят.
И в гражданскую, и в тридцатые годы, и в войну великую, испытала ты голод лихой, потому так и дрожала над каждой крошкой, в те суровые годы бывшей порой спасением . Вот и для меня особенными стали слова: «Хлеб всему голова».
… Родилась моя бабуля в феврале. Зимой, в свой день рождения не столы собирала, не подарков ждала, да как- то скупы мы были на чувства в то время. Ходила она в Храм Петра и Павла, тогда он один в городе и был- то действующим. Рано- рано поднималась, тихо, не разбудив меня, исчезала, уходила в метельный февраль по заснеженной дороге к Храму. Возвращалась к обеду, с просфорой и просветлённым лицом.
Хлопочет – топчется, шьёт – перешивает, но подступит мгновение, и потускнеют глаза её, одинокими станут, как у больной птицы.
- Добрая моя Валюшка была, ласковая, - только и скажет, разглаживая на коленях дрожащими пальцами пожелтевший листок в косую линейку - всё что осталось от её младшенькой – старательно выведенные буквы школьного диктанта и «пятёрка» за работу.
Вскоре после войны умерла Валюшка. Да не само по себе горе случилось – во время оккупации немецкий шофёр, забавляясь, придавил к стене дома девчушку малую машиной своей, так вот и зачахла, до пятнадцати не дожила… « Добрая была, ласковая»,- только и скажет бабуля, и слёз нет, одна щемящая тоска упадёт на нас, весь мир заволакивая.
Милая моя, маленькая и терпеливая, как мне тебя не хватает. Уж столько лет утекло, а сожмёт сердце и так захочется, как в детстве, подсесть к тебе под бок, где в уже стареньком, тобой много раз перешитом пиджачке обязательно таится лакомство - для меня: не замысловатая конфетка или орешек, как у белочки из сказки.
Шила - перешивала всё сама – ещё в годы становления молодой советской страны, её, девчонку, лет пятнадцати приняли на работу в «Райзо» - районный земельный отдел, секретарём – нарядиться то хотелось, люди же кругом. Так приспособилась Анечка и туфли сама мастерить и подошву верёвочную к ним приделывать, а чтоб наряднее были - мелом белить - красить.
Рано стала она кормилицей в осиротевшей семье, отец - то в первую мировую в окопах газов немецких испробовал, домой вернулся, но пожил мало. Братья Коля, Ваня и маленький тогда совсем ещё Гоша выросли, стали боевыми офицерами, в войну ордена за храбрость и верность Отечеству получили. А их сестра, бабуля моя, всё по старой памяти пеклась о них, уже не молодых: как они там, не обижают ли, не болеют…
- Подходит моё ко мне, - стала поговаривать она тихонько , -подходит.
Потом ушла тихо и незаметно, как и жила всё боясь кого- то потревожить, побеспокоить или озаботить. Подошла, а тебя нет. Не поверила: «Ба, ба»,- а ты не отвечаешь, смотришь в небо и молчишь. Но знаю точно, сейчас твоя душа меня слышит и обнимает, как в далёком детстве.