=========================== 40. Софико
Сестра Тамаза приехала вечером. Позвонила прямо в квартиру.
— Гамарджобат. Я Софико, сестра мужа твоей матери.
— А-ааа… — Нина прокрутила в уме звенья родственной цепочки. Звенья звякнули и распались. — Здравствуй. Проходи…те. А вы… ты почему из аэропорта не позвонила? Я бы тебя встретила.
— Я не знаю, как звонить, карточку не знаю где купить, номер телефона не знаю. Адрес Натэла дала, сказала, не выгонишь. Ты не выгонишь?
Нина помотала головой, без улыбки разглядывая стоящую перед ней молодую женщину, чуть старше Нины, рыжеволосую, большеглазую, в брендовых кожаных ботинках и в голубом плаще. Это в ноябре! Плащ от Армани, похоже, промок насквозь. Ботиночки, похоже, итальянские Perlarita, Нина видела такие в каталоге. Сестричку Тамаза одели-обули и выставили вон, поняла Нина. А ещё поняла, что ей очень холодно.
Незнакомка ёжилась, волосы свисали вдоль лица мокрыми прядями, плечо оттягивала вместительная спортивная сумка. Нина потянула сумку за ремень, кивнула на вешалку:
— Раздевайся.
Софико не шелохнулась. Подбородок приподнят, глаза смотрят с вызовом. Это бравада, защита от нападения, поняла Нина. Нападения не будет, зря она так смотрит. Нина пристроила сумку на столик, стащила с гостьи плащ, взяла её за руку и отвела на кухню.
— Извини, в комнату не приглашаю.
— Почему? — В глазах Софико промелькнуло отчаяние, на одну секунду, всего на одну. И вновь сменилось ненастоящей, застывшей на губах улыбкой.
Улыбается, а самой плакать хочется, подумала Нина. И улыбнулась в ответ:
— Потому что ты ботинки не сняла, а у меня паркет наборный.
— Мне только на одну ночь. Если можно, на неделю.
— Можно на сколько захочешь. Хорошо, что ты приехала. Я никогда тебя не видела, и ты меня тоже, но мы, получается, родственники с тобой. Почти.
…Давно наступила ночь, смотрела в окна жёлтыми глазами фонарей. Но им не хотелось спать. Нина испекла на скорую руку хачапури (замороженное слоёное тесто нашлось в холодильнике, сулугуни нашёлся в сумке Софико), они ели его, обжигающе горячее, запивали холодным молоком и говорили без умолку.
— Я с детства врачом мечтала стать, а Тамази упёрся как баран: женщине прежде всего нужна семья, муж и ребёнок. Потом, когда… семья кончилась и… когда мне врачи учиться разрешили, он опять решал сам: только факультет психологии и только в Тбилисском Университете. Сказал, что мне нужна смена обстановки, а образование психолога поможет справиться с собой. Но я ведь и так уже справилась, мне сказали, что я здорова, в самом деле здорова! Я ж не сумасшедшая, просто нервы не выдержали. Лыжный курорт помог, я там чуть шею не сломала, два раза. Понимаешь, мне было всё равно: ну, сломаю, ну и пусть. А на трассе разнесло меня… обледенела трасса, скорость погасить не получилось. Съехала сама не знаю как. Что ты за щёки держишься? Ничего же не случилось. Желание не исполнилось. Но мне с того дня легче стало. Жить снова захотелось
— А он сказал, что ты сама университет выбрала.
— А ты поверила, да? Я три года проучилась, документы забрала и поступила в медучилище. Там общежитие ничего так, и подработка хорошая, на стипендию в Тбилиси не прожить, это тебе не Марнеули.
Нина быстро подсчитала в уме: в двадцать пять лет Софико поступила в Университет, через три года бросила, потом три года в медицинском… Ей тридцать один? Или тридцать два, она на пять лет старше Нины. А по виду не скажешь. Ей столько пришлось пережить, да ещё Тамаз всё время прессовал. Так поступить — с любимой сестрой! Как же мама с ним живёт?
— Ты на стипендию жила? А мама говорила, что Тамаз тебе деньги посылает, что квартиру в Тбилиси для тебя снял.
— Квартира — да, была, пока в университете училась. Когда документы забрала, пришлось съехать. Он платить перестал.
— Откуда узнал?
— Он в деканат звонил каждый год, проверял, хорошо ли учусь. Контролировал. Знаешь, как на меня давил? Я ему — в медицинском хочу учиться. А он мне — бросишь университет, на меня не рассчитывай, живи как знаешь. Ну я и жила… На каникулы домой не ездила, работала. После училища в институт решила поступать. А тут телеграмма… Мамы больше нет. Я у них три недели прожила, больше не смогла.
— У кого это — у них?
— Ну… дома. Это теперь не мой дом, там хозяйка Натэла. Извини.
— А почему ты в голубом? Траур почему не носишь?
— Ты как Тамаз… А назло! Чтобы он взбесился.
— А он взбесился?
— А то! Обычай нарушила, хожу вся такая, в голубом и золотом. Мама бы меня поняла. Она и заболела из-за меня, не могла себе простить, не могла смотреть, как меня корёжило, когда… Давидик… умер. Простудился сильно и умер. Это муж коляску на балконе забыл, спать улёгся и забыл. Ночью холодно, ему было так холодно… Он плакал, наверное, а Джано не слышал, спал. Работа у него тяжёлая, сильно уставал. Он мне сказал, что не специально… Что он просто забыл. Забыл, что у него есть сын.
Софико замолчала, стиснула пальцы, отвернулась к окну. На шторах висела «полная луна». Софико погладила раскрашенный картон.
— Это что?
— Луна.
— Ааа… зачем?
— Я потом тебе расскажу.
Подавив судорожный вздох, Софико продолжила:
— Я в ту ночь у мамы ночевала. Она плохо себя чувствовала, попросила приехать, я не посмела отказать. Домой вечером позвонила, Джано сказал: «Всё хорошо, Давидик спит». А потом сказал, что это моя вина. Что я не должна была уезжать. А мама звонила и просила… Как я могла не приехать?! Я у тебя поживу, можно?
— Можно. Что собираешься делать?
— Ты прямо как Тамаз. Учиться собираюсь, в институте.
— В медицинском шесть лет учиться и два года интернатуры. Добавь к этому свой возраст.
— С этим проблем не будет. — Софико улыбнулась. — Я в паспорте год рождения исправила, пятёрку на шестёрку, был пятьдесят восьмой год, а стал шестьдесят восьмой. Парня попросила одного, он умеет. Сделал — словно так и было. И потом, у меня незаконченное высшее по психологии. Может, сразу на второй курс возьмут? Или на третий.
— Может быть. А может, тебе есть смысл твоё «незаконченное» в Москве закончить? Три курса есть, зачётку покажешь, возьмут сразу на четвёртый, — улыбнулась Нина. — Психолог это ведь тоже врач. А работа в Москве найдётся, медсёстры везде нужны.
— Надо подумать. А ведь действительно…
— А в Марнеули?..
— Я там одна. Совсем. Мамы больше нет, а Натэла мне чужая. Не любит меня сильно, дармоедкой считает.
— А Тамаз?
— А Тамаз опять воспитывать взялся. То есть, диктовать, что я должна делать и как должна жить. Мужа мне найти хотел, чтобы я была счастлива. Уже была, больше не хочу. А Натэла… —Софико замолчала, не договорив.
Нина кивнула:
— Ничего. Говори. Я пойму.
— Натэла ему в уши гудела, что я типа на иждивении у них, тридцать лет, а всё на шее сижу. Она не знала, что я работаю, уже три года, и что квартира в Тбилиси… что Тамаз за неё не платит.
— Она не знала, а ты не сказала?
— А зачем говорить? Это ничего не изменит. Тем более, что она права: Я действительно три недели сидела на шее. Плохо мне было, болела. Мне сильно нервничать нельзя, а из-за мамы я… Я не бездельничала, не думай так! Жильцы ещё до похорон съехали, и денег оставили, у нас уважают чужое горe.
Я в комнатах полы отмывала, Тамаз обои новые купил, я поклеила. Ещё в доме прибирала. Он большой, дом-то, пока везде уберёшь, цветы польёшь, дорожки вытряхнешь — плетёные, напольные, настольные… Сдохнешь. Ещё готовила на всех. Я не бездельничала. Тамази мне накупил всего, плащ от Армани, сапожки от Чезаре Казадеи.
Я думала, Натэлу удар хватит, а она ничего, держится. Я её понимаю и не обижаюсь, Им хорошо вместе, пусть живут. Тамаз меня отпускать не хотел, а я сказала, всё равно уеду. Сказала, если денег не даст на самолёт, пешком уйду.
Они, кстати, тебя благодарят: если бы не твои деньги, не хватило бы на операцию. Они сами в пристройке жили, вдвоём на шести метрах, а комнаты сдавали. Операция дорогая, и реабилитация после неё длительная… и тоже дорогая. Мама… через две недели умерла. Так что реабилитация не понадобилась. Врач на похоронах плакал. За операцию деньги вернул, а Тамаз не взял, обратно отдал. Я бы тоже не взяла. Ох, забыла совсем! — Софико метнулась в прихожую, раздёрнула молнию на сумке. — Вот, держи. Натэла прислала.
Нина развернула бумагу. В свёртке оказалась пачка денег. А больше ничего — ни письма, ни даже записки нет.
— Не бойся, я к тебе ненадолго. Работу найду, комнату сниму.
— Зачем снимать? Я одна живу, не помешаешь.
Последних слов Эби не стерпела, возмущённо фыркнула и прыгнула откуда-то сверху Нине на плечо.
Софико удивлённо на неё уставилась:
— Ой. Ты откуда взялась? Сулугуни будешь? Дамбалхачо будешь? — вихрем выметнулась в прихожую и полезла в свою сумку…
(Прим.: название сулугуни происходит от двух грузинских слов — «сули» душа и «гули» сердце. В Грузии его традиционно изготавливают из смеси коровьего молока с буйволиным, овечьим и козьим, на закваске из сычуга и только вручную, без использования механических приспособлений. Не спешите радоваться. В российских магазинах вы купите дешёвый аналог.
Дамбалхачо, или дамбали-хачо, одно из сокровищ Грузии, по вкусу похож на камамбер, внутри сырной головки — творожное масло хачо-эрбо. Это один из самых дорогих грузинских сыров, его нигде не продают, только в Тбилиси. Рецептура занесена в список нематериальных ценностей ЮНЕСКО. Творог из коровьего молока слегка подсаливают, скатывают в колобки, оборачивают полотном, и подвешивают в дымоход на неделю, через неделю снимают, высушивают на солнце и складывают в специальные глиняные горшки, которые несколько месяцев хранят в темном прохладном месте).
Эби долго обнюхивала её руку, потом облизала предложенный ей сырный ломтик и принялась есть его прямо с ладони, откусывая кусочками. Нина сглотнула слюну.
— Вообще-то она уже ела. А сулугуни… у тебя ещё остался? Или мы его весь в хачапури положили?
— Там много ещё. Я по две головки привезла, того и другого. И вина привезла.
— Хорошо, что ты деньги привезла. В «Олимпийском» распродажа, завтра поедем и купим тебе шубку или дублёнку. И сапожки зимние купим. Здесь тебе не Тбилиси.
В ванне Софико лежала долго, наслаждаясь горячей водой и незнакомым, дремотным покоем. Она здесь не дармоедка и не нахлебница. Ей никто не станет указывать, как жить. А сестрёнка у неё славная… или племянница? Софико попробовала соединить звенья родственной цепочки. Звенья не складывались. Отчего же так тепло на душе? И откуда взялась уверенность, что Нина обидится, если Софико уйдёт.
В ванную комнату вежливо поскреблись. «Кари гасхнилиа» — сказала Софико ("не заперто"). Дверь приоткрылась, пропуская Эби. Абиссинка легко вспрыгнула на высокую полку, и Софико вытаращила глаза: такого она ещё не видела, ничего себе прыжок! А Эби не сводила с гостьи янтарных глаз, словно спрашивала: «Ты к нам погостить приехала или насовсем?» — «Пока насовсем, а там как сложится» — ответила Софико по-грузински, и Эби её поняла.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2020/03/11/1395