Мы брели в беспроглядной ночи – ни единой звезды на небе, ни полоски лунного света, ни одного хоть сколько-нибудь удалённого огонька деревенской избы. Только поле, снег и плывущие низко тучи, сыплющие колкой снежной крупой.
Дорога ломанной линией взлетала в гору, мы же медленно ползли по ней, едва различая очертания, всё норовя ступить в сугробы по сторонам. Горизонт не был виден, и надежда найти убежище понемногу оставляла нас. И вот, взобравшись на вершину холма, при свете внезапно проглянувшей сквозь рваные тёмные тучи луны мы увидели деревню. Чёрные силуэты домов, низкие частоколы, редкий лай собак. И, что примечательно, высокая стоящая поодаль мельница.
Деревня была погружена в темноту, все окна выглядели пустыми зияющими лазами в нежилых остовах изб. Было не по себе, но мы смахнули с себя это наваждение и постучались в крайний дом. Нам скоро открыли, на пороге стоял невысокого роста мужичок, с бородой и в накинутой телогрейке.
Внутри дома обнаружилась просторная комната с большим столом и скамьями, зажжённой свечой и хлопочущей молчаливой женщиной. Окна были задёрнуты. Кивнув на наше приветствие, хозяйка, не говоря ни слова, поставила на стол горшок каши, крынку мёда, квас, хлеб и так же молча ушла за занавеси, в соседнее помещение. Хозяин тоже не был говорлив, но гостеприимен – накормив, уложил нас тут же на скамьях, попрощался и задул свечу.
Ночь прошла несколько тревожно, рано утром мы проснулись от крика петуха и полоски бледного утреннего света на наших лицах. Хозяев не было видно, а когда мы заглянули за занавеси, то увидели лишь небольшую комнатку, заваленную ящиками, мешками, каким-то тряпьём и явно нежилую.
Недоумение стало тем отчётливее, что и следов вчерашнего ужина на столе не было, да и сам стол был меньше и ниже вчерашнего. Во всё возрастающем замешательстве мы выбежали на улицу. В робком предрассветном утре пред нами лежала деревня – несколько домов, редкие деревья, отсыревшие постройки. А мы сами стояли на пороге старой покосившейся мельницы, в которой и провели ночь.