Был холодный и дождливый день завершавшегося сентября 1942 года. Около полудня со скрипом и визгом давно не смазанных деревянных колёс со стороны Пинска в местечко въехал длинный обоз странных телег. Они были маленькие, плоские, построенные полностью из дерева, без малейшего следа железа. Эти архаичные, родом из средневековья возки тянули небольшие, лохматые, измученные лошадки. На телегах среди узлов сидели закутанные в лохмотья женщины и дети. Кое-где на возках были видны старики с седыми, мёртвыми бородами. Этот странный караван сопровождали несколько чёрных полицейских, ехавших на подводах местных полешуков. Обоз ещё не успел полностью въехать в Телеханы, а телеханские люди уже знали, что это беженцы из околиц российских городов Великих Лук и Ржева. Летом 1942 года там шли тяжёлые бои между советскими и немецкими войсками. Позже немцы писали в газетах, что непобедимая немецкая армия после нанесения большевикам большого урона, отошла на новые укреплённые позиции. С этим улучшением позиций видимо было что-то для немцев плохое, потому что немцы всё-таки отступали, а советские войска на всём фронте от Великих Лук до Чёрного моря неудержимо шли вперёд. После минутной задержки на рынке обоз направился к баракам, расположенным возле железнодорожной станции. В последний раз эти бараки использовались для сбора евреев перед казнью.
Беженцы вынесли из-под огня страшных битв живыми свои головы, но были страшно измучены. Среди них властвовали педикулёз, тиф и корь. Ранним утром следующего дня немцы прислали в бараки бывшего в заключении в жандармерии парикмахера Майхерского с целью состричь с голов и тел женщин, стариков и детей все волосы. Два дня работал Майхерский, а потом, вернувшись в заключение, отболел за эту свою работу.
Немцы, панически боявшиеся инфекционных болезней, после размещения беженцев в бараках, категорически запретили им покидать место своего пребывания. Появление беженца в местечке было равнозначно расстрелу на месте. Удивительно, но в этом случае всегда дотошные немцы своего предупреждения ни разу не исполнили.
В результате по местечку бродили измученные женщины с платками на выбритых головах, дети с запавшими и обведёнными чёрными кругами глазами, ковыляли старики. Тьма этих бедняг, высыпавших ежедневно на улицы местечка, умоляла о еде. С благодарностью они принимали хлеб, крупы, картофель. Голодные Телеханы, обод- ранные безжалостно немцами, помогали голодающей бедноте из бараков всем, чем только могли, поскольку открытая там кухня не могла сохранить жизни беженцев. В этой кухне варили только картофель и свёклу в мизерном количестве, и раздавали беженцам крохотные порции. Сразу же после приезда в Телеханы беженцы съели всех своих уже негодных ни на что измученных лошадок.
Наша семья по мере своих возможностей спасала голодную бедноту. Мама отдавала им какую-то одежду и делилась запасами живности. Вскоре обнаружилось, что наша кладовая пустеет устрашающими темпами, что вынудило нас давать голодающим меньшие порции. Голод, холод и болезни, царившие в бараках, спровоцировали огромную смертность среди беженцев, главным образом среди детей и стариков. Больше всего жертв собрал там сыпной тиф. Умерших беженцев хоронили поблизости от братских могил убитых телеханских евреев.
Несмотря на тяжёлые условия жизни, большинству беженцев удалось пережить суровые зимние морозы. С приходом весны 1943 года эпидемия сыпного тифа среди них закончилась. В этой ситуации комендант местечка разрешил им свободное перемещение, и даже переселение в опустевшие еврейские дома. Тогда многие из них начали искать любую работу, хотя были и такие, которые и дальше хотели жить подаянием.
Российские женщины, привыкшие к тяжёлому труду, брались за любую работу. Работали на вырубке леса, которую немцы не прекращали круглый год, работали на пилораме, в смолокурне. С приходом весны они нанимались выполнять полевые работы у околичных полешуков, за пресловутую ложку супа и краюшку хлеба. Содержали кроме себя ещё и выживших детей, а также доживающих свой век стариков.
Эти грудастые, преимущественно крепко сложенные женщины, оказались необычно сильными и устойчивыми к разным несчастьям, которые на них обрушились. Они ничего не знали о судьбе своих мужей, отцов, братьев, которых поглотила ненасытная в своей жестокости война. И вообще, говорили об этом неохотно, поглощённые полностью борьбой за своё выживание и выживание своих уцелевших детей.
Многие беженцы, главным образом люди старшего возраста, после официального разрешения покидать бараки стали посещать церковь. Некоторые из них рассказывали, что не были в церкви десять и более лет. По приказу Сталина в тридцатых годах в советской России были закрыты почти все церкви. Понятно, почему такую набожность выказывали теперь старики. Они старались «отмолиться» за те годы, когда доступ в церковь был для них затруднён или вообще невозможен.
Когда немцы позволили беженцам переселение в пустые еврейские дома, то бывали случаи, что некоторые одинокие беженцы были приняты под крыши домов телеханских людей. Таким образом, в маленьком домике тёти Екатерины стала жить Дарья Ивановна. Женщины познакомились уже несколько месяцев тому назад и прониклись взаимной симпатией. Тётя предложила Дарье Ивановне поселиться в маленькой комнатке, которая была как бы продолжением прихожей. В ней поместились только старая узкая железная кровать, принесённая с чердака и одно кресло.
Под свою новую крышу в доме тёти Екатерины Дарья Ивановна, одетая в залатанный ватник и дырявые валенки притопала с маленьким узелком под мышкой. Тётя пожертвовала ей что-то из своих нарядов и вот недавняя нищая беженка, жертва советской власти и жестокой войны, преобразилась в милую пожилую госпожу.
Дарья Ивановна была немолодая седая женщина. Однако на её лице сохранились следы былой красоты. Трудно сказать, была это привычка или странность Дарьи Ивановны, но тёте Екатерине, наверное, было тяжело переносить её нескончаемое повествование о событиях её собственной жизни. Свои рассказы она вела на красивом, несколько архаичном русском языке, строя цветистые и образные предложения. Многократно повторяла, что благодарит господа Бога за то, что хоть в старости позволил ей прекратить разговаривать так, как она до этих пор говорила, искажая собственный язык хамским диалектом. Жизнь вынуждала её так поступать на протяжении четверти века.
Дарья происходила из далёкой Орловской губернии. Отец Дарьи был крупным землевладельцем, а его фамилия была известна всей Европе по причине, как его страсти, так и занятия, приносившего ему немалые барыши. В царской России Орловская губерния славилась своими рысаками. В имении родителей Дарьи был крупный конный завод по разведению этих прекрасных животных.
С началом Первой мировой войны имение отца Дарьи стало приходить в упадок, а с поверхности земли его смела революция 1917 года. Семейные богатства были разграблены, прекрасные рысаки выбиты, а постройки сожжены. Отец Дарьи, который попытался защитить свою собственность, был разорван в клочья свирепой толпой грабителей. Выжившую в этих бедах мать приютили добрые люди из ближайшего местечка, где она вскоре и умерла. Оба брата Дарьи, царские гвардейские офицеры, пропали где-то на территории России, объятой гражданской войной.
Дарья выжила только потому, что её не было в то время в родительском имении. Она временно проживала в Великих Луках в семье своего мужа, который, будучи кавалерийским офицером, сражался где-то на фронте. После окончания в России кровавой гражданской войны муж Дарьи добрался до Великих Лук. Там супруги встретились после многих лет разлуки. С войны муж вернулся больным, с незалеченными ранами.
Радость встречи длилась недолго. Работала ЧЕКА, большевистская служба безопасности во главе с комиссаром Феликсом Дзержинским. Вскоре она установила, что муж Дарьи и его брат были царскими офицерами. Оба, как враги народа и революции, попали за решётку и после короткого фарса следствия были расстреляны. Дом брата мужа Дарьи был конфискован советской властью, и женщина оказалась буквально на улице. После долгих скитаний она получила, наконец-то, работу на железнодорожном вокзале в Великих Луках в качестве уборщицы.
Происходившая из прекрасной помещичьей семьи, тщательно воспитанная и вышколенная Дарья Ивановна попала на самое дно люмпен-пролетариата. В новом окружении пригорода, заселённо- го главным образом местными люмпенами, высмеивавшими и осу- ждавшими тех, кто отличался от них речью или поведением, Дарья была вынуждена научиться ругаться, плевать, сморкаться через палец на пол. Вынуждена была также научиться говорить на жаргоне. Тогда она стала незаметной, одной из них. Это было необходимо ещё и потому, что тогда советская власть скрупулезно подавляла малейшие проявления «буржуйского» образа жизни.
Прошло несколько лет, и она сошлась с кочегаром, паровозным истопником по имени Остап. Расписались в Загсе, в советском учреждении записи актов гражданского состояния и стали официальными супругами. Муж не был самым плохим, потому что хотя он и пил, как и все они, но никогда её не бил. Дарья Ивановна, рассказывая о своём втором муже, никогда не называла его иначе, как "мой кочегар" или «этот мой хам». Вместе с Остапом они прожили более десяти лет, но ребёнок у них так и не появился, так же, как и в первом браке Дарьи.
Итак, прошло более двадцати лет, пока Дарья подметала пол железнодорожного вокзала. Немецко-советская война, начавшаяся в 1941 году, изменила её жизнь. В самом начале войны Остап погиб в локомотиве поезда, который был разбомблён немецкой авиацией. Страшные военные действия достигли Великих Лук, где собрали обильную кровавую жатву среди гражданского населения. Дарье удалось уцелеть.
Когда территория была занята немцами, Дарью поглотила волна беженцев из Великих Лук, Ржева и околичных деревень. Эта голодная и завшивленная волна, съедаемая болезнями и поделённая на десятки смертью, плыла на скрипучих деревянных возках в западном направлении. Лишь бы подальше от фронта. После нескольких месяцев такого ада часть этой волны докатилась до Телехан и здесь остановилась. Среди иных этот ад пережила также и Дарья Ивановна.
Т. Цыркунова «Наши Телеханы»
Когда наша семья временно проживала в деревне Коранная, мама познакомилась и подружилась с одной жительницей этой деревни, бывшей беженкой, которая попала в наши края во время Великой Отечественной войны. Звали её Надежда Николаевна, фа- милию я уже не помню, так как с тех пор прошло много времени. Она жила в ветхой избушке на окраине деревни Коранная, почти в лесу. Хозяйкой этого убогого жилища была местная пожилая женщина, она и приютила беженку из Ржева. Женщины вели со- вместное хозяйство, держали коз и овец, в колхозе они не работали. Сами летом заготавливали сено для животных, сами стригли шерсть с овец, собирали козий пух. Шерсть овец и козий пух они пряли, а потом длинными зимними вечерами вязали платки, носки, чулки, варежки и продавали эти изделия местному населению или меняли их на какие-нибудь продукты. Хозяйство у них было натуральное, овощей, молока, яиц и мяса им хватало, покупали только самое необходимое: соль, спички, керосин, мыло, да самую дешёвую обувь.
С приездом нашей семьи в Коранную Надежда Николаевна стала часто бывать у нас. С мамой у них было общее то, что они обе были россиянками, понимали друг друга с полуслова. Местные женщины все были католичками и не очень-то привечали мою мать. Даже мою младшую сестру Нелли они сразу же переименовали и стали звать на свой лад «Анелькой», так же они обращались и к моей старшей сестре и ко мне. Мы все три сестры в одночасье в Коранной стали «Анельками». А маму местные женщины всегда называ- ли только по фамилии:
–«Вот что, Лукашевич…» и дальше следовало необходимое сообщение. Видимо, эта фамилия не вызывала у них никакого раздражения.
В первый год нашего проживания в Коранной я не ходила ещё в школу. Летом много времени проводила со своей подругой Казей (Казимирой) Барановской, а зимой чаще всего оставалась дома с мамой и младшими детьми – Нелли и Павлом, Саша родился позже, уже после нашего возвращения в Телеханы.
Тётя Надя, как мы её называли, была круглолицей женщиной лет за сорок, темноволосой, кареглазой, среднего телосложения, невысокого роста. Ничего особенного в её внешности не было, она приходила к нам всегда тепло одетая, зимой на ней было не менее двух-трёх пуховых платков, валенки, варежки. Когда мама спросила у неё, почему она так кутается, та ответила, что очень намёрзлась во время своего пути из Ржева в Белоруссию, и с тех пор стала очень чувствительна к холоду.
Так мы и узнали, что она прибыла в Телеханский район из Ржева, вместе с тем архаичным обозом, о котором рассказал нам Богдан Мельник. Как оказалось, беженцев из Великих Лук, Ржева и окрестных деревень этих городов прибыло гораздо больше, чем описал Богдан Мельник. Только часть их осталась в Телеханах, а осенью 1942 года они расселились по многим деревням бывшего Телеханского района с единственной целью – выжить, не умереть от голода. После окончания Великой Отечественной войны многие из них уехали на свою родину, в Россию, но Надежда Николаевна осталась, так как ей некуда и не к кому было возвращаться.
Долгими осенними и зимними вечерами мама и Надежда Николаевна беседовали. В крохотной деревушке Коранная не было ни электричества, ни радио, заниматься можно было только каким-то рукоделием, что подруги и делали. Папа в этих женских беседах никогда не участвовал, он возвращался с работы, как правило, очень поздно, и читал при свете керосиновой лампы газеты, готовясь к очередному политзанятию, или уходил к соседям, у которых был радиоприёмник, имевший питание, чтобы послушать последние известия.
Мы с младшей сестрой Нелли и братом Павлом залезали на тёплую печку. В кухне было жарко натоплено и уютно. Посредине кухонного стола стояла керосиновая лампа, фитиль её был повёрнут для максимального освещения. За столом на деревянных грубых лавках сидели мама и тётя Надя и что-нибудь вязали или шили, ведя при этом нескончаемые беседы. У мамы была ручная швейная машинка «Подольская», которая до сих пор сохранилась в семье Нелли. Мама что-нибудь строчила на этой машинке, а тётя Надя помогала ей. Длинные тени падали на стены кухни от их силуэтов. Мы, дети, сидели или лежали на печи молча, не разговаривали и не шумели, чтобы мама нас не отправила в другую комнату. А там керосиновой лампы не было, и нам не хотелось сидеть в полной темноте.
К слову, эти старинные керосиновые лампы сохранились в нашем доме на улице Ленина в Телеханах до настоящего времени, и стоят сейчас как раритеты и напоминание о наших «тёмных» детских годах. Не имея иного занятия, мы слушали беседы взрос- лых, а детская память особенно цепкая, и эти рассказы Надежды Николаевны хорошо отложились в моей памяти. Когда она рассказывала маме о своей довоенной жизни, я живо представляла себе, как это всё происходило.
За стенами дома завывал ветер, скрёбся по крыше, снежинки или капли дождя стучали в стёкла окон, гудела на разные голоса печная труба, и лежать или сидеть на тёплой печке, на расстеленном там кожухе, было тепло, уютно, приятно.
Как сейчас я вижу перед собой тётю Надю, укутанную до подбородка пуховым платком, которая что-то вяжет, или шьёт, и слышу её негромкий голос, с чисто русским произношением. Как мне тогда казалось, она как-то больше, чем надо, «окала». И вот что я узнала и навсегда запомнила из её многочисленных рассказов.
Надежда Николаевна родилась на одной из окраин города Ржева, в большой рабочей семье. Кроме неё, в семье было ещё три старших брата. Естественно, что всё внимание и любовь родителей были направлены на младшую дочь. Отец Нади имел какую-то рабочую специальность, то ли токаря, то ли слесаря. Он был хорошим квалифицированным рабочим, зарабатывал неплохо. Мать работала швеёй на фабрике по пошиву верхней одежды, и ещё подрабатывала дома, так как умела неплохо шить и имела швейную машину. Дома она брала заказы на пошив пальто, курток, брюк и проч. От матери Надя научилась и шить, и вязать. Семья имела собственный небольшой дом с земельным участком и садом. Старшие братья Нади тоже работали, а один из них уже служил в Красной Армии. Семья Нади имела своё подсобное хозяйство, держали корову, свиней, овец, птицу. Жили обеспеченно. Мать старалась красиво одевать единственную дочь, тем более что сама прекрасно шила. Надя училась в школе, в десятом классе в 1941 году. Была скромной домашней девочкой, училась средне, «звёзд с неба не хватала», была такой же, как и тысячи других советских школьниц. На выпускной вечер мать сшила ей красивое платье из розового муслина. Платье очень шло Наде, так как она была темноволосая и кареглазая. Все девочки на выпускном вечере завидовали Наде, так как она танцевала не переставая, меняя кавалеров. Как потом оказалось, этот выпускной вечер был и остался на всю её последующую жизнь единственным балом. Так сложилась её судьба.
На следующий день после выпускного вечера Надя должна была идти на занятия. Она посещала аэроклуб, училась прыгать с парашютом. Вместе с подругой они с утра пришли к зданию аэроклуба. Дверь была закрыта, никого из их группы не было. Девочки присели на скамейку в тени деревьев и стали ждать, надеясь, что кто-то всё-таки появится. За весь период занятий в аэроклубе такого ещё никогда не бы- вало, чтобы здание было закрыто, всегда в нём было много молодежи. Авиация – это было такое модное и престижное занятие для молодёжи в те предвоенные годы, что все хотели летать, или хотя бы прыгать с парашютом. Время шло, но никто не появлялся. Девочки поднялись со скамейки и пошли по домам. Проходя по централь-
ной площади города, они увидели большую толпу людей, которые стояли у столба с «чёрной тарелкой» громкоговорителя. Подошли и они. Услышали речь В.М.Молотова и узнали, что сегодня 22 июня 1941 года началась война.
И всё благополучие семьи Нади мгновенно рухнуло. Старшие братья и отец ушли на фронт в первые дни войны. Надя тоже просилась на фронт, но в военкомате над ней только посмеялись. Не имея ни медицинского образования, ни навыков радиста или связиста, к тому же ей в сорок первом исполнилось только шестнадцать лет, на фронте она была не нужна.
Первое появление немцев в Ржеве наполнило страхом и ужасом всё население. Всё было так же, как и в других городах и селах. Немцы заняли лучшие комнаты Надиного дома. Бесцеремонно пользовались всем, что было в доме. Мать переодела Надю в какие-то лохмотья, и каждый день старательно замазывала печной сажей её лицо, стараясь таким способом уберечь дочь от возможных посягательств чужеземцев. Надя пряталась то в кладовой, то в погребе, когда немцы находились в их доме.
Мать постаралась поскорее отправить Надю к своей сестре в ближайшую деревню. Девочка там работала, помогая одинокой пожилой тёте по хозяйству. Вскоре узнала, что её мать погибла при обстрелах города, а дом и хозяйственные постройки сгорели. Ржев многократно переходил из одних рук в другие. Обстрелы стали ежедневными и еженощными. Спасаться матери приходилось в погребе, но и его разрушил какой-то мощный снаряд.
Все три брата Нади погибли на фронте, а отец пропал без вести в самые первые дни войны, оставаться и ждать Наде было уже некого. Обстановка стала просто невыносимой. Бои шли ожесточённые, населению негде было укрыться. Люди гибли и днём, и ночью. Есть стало нечего, все запасы продовольствия и живности иссякли. Тётя сказала Наде, что надо ехать из этого ада, куда глаза глядят.
Местность многократно переходила из одних рук в другие, то немцы приходили, то Красная Армия наступала. И все эти перемены сопровождались страшными кровопролитными боями, разрушениями домов, хозяйственных построек и многочисленными жертвами среди мирных жителей, которые оказались не по своей воле втянутыми в жесточайшую войну.
И когда в августе 1942 года из окрестных деревень Ржева и Великих Лук массово стали уезжать люди на Запад, они с тётей присоединились к какому-то обозу.
Здесь я сделаю маленькое отступление от основной линии своего повествования и расскажу о своих современных впечатлениях о местности, по которой ехали беженцы из Ржева и Великих Лук на Запад. В феврале 2015 года мы с мужем ездили в Великий Новгород.
Мы ехали на автомобиле именно по тому маршруту беженцев времён Великой Отечественной войны, только по другим, более современным дорогам.
О Великом Новгороде можно рассказывать бесконечно, это прекрасный город, в котором по образному выражению «храмы растут кустами». Но не об этом я хочу рассказать.
Меня поразили дикость и какое-то мрачное величие природы тех мест. Это и обилие бесконечно тянущихся по обеим сторонам дороги болот, и особая сумрачная темнота лесов, в которых растут преимущественно ели, и плохое качество асфальтового покрытия дорог, что, наверное, тоже объясняется болотистой низменной местностью.
Огромные, необозримые поля, на которых буйствует злостный сорняк борщевик, полная необустроенность и запущенность деревень, через которые мы проезжали, производят тяжёлое впечатление. Во дворах многих домов русских деревень мы видели огромные кучи нарубленных, но не сложенных в поленницы дров. Нам трудно было себе представить, что такие кучи дров лежали бы в наших белорусских деревнях. В наших деревнях дрова не только аккуратно сложены, но ещё и тщательно укрыты от дождя и снега. С очень радостным чувством мы въехали в родную Белоруссию, в Витебскую область.
И сейчас я имею полное представление о том, как добирались несчастные беженцы до нашего благословенного западного края. Тогда ведь не было таких дорог, которые построены сейчас, им приходилось буквально карабкаться по ухабистым лесным тропам, по болотистым гатям, по узким волчьим стежкам. И что пришлось вынести тем несчастным мохнатым лошадкам и архаичным деревянным возкам, легко можно себе представить.
Вернёмся к нашему рассказу. Надежда Николаевна рассказывала, что по России их обоз сопровождали немцы. Это были или раненые, или контуженые солдаты, уже не пригодные к строевой службе. Они ехали на отдельных повозках, возглавляя и завершая длинный-предлинный обоз. В начале пути обоз сопровождало стадо коров, было даже молоко для детей. Но это длилось недолго. Коров пришлось в пути съесть. А дальше люди питались тем, чем придется, кто-то имел какой-то запас продуктов, а кто-то не имел при себе ничего съестного. Да и откуда было взять продукты, ведь шёл уже второй год войны. Какие-то крохи съестного добывали немцы. На привалах в общем котле варился или суп, или какая-нибудь похлёбка неизвестно из чего.
Ехали по малонаселённой болотистой местности. Нередко повозки проваливались в болотную бездну вместе с лошадьми и сидевшими на них людьми, особенно после проливных осенних дождей. Деревни, которые иногда встречались на пути беженцев, были полностью разорены или сожжены.
В пути большая часть людей умерла. Свирепствовали болезни, особенно донимала всех дизентерия от некачественного питания. Надя выжила только потому, что её тётя имела с собой небольшой запас ржаных сухарей и сотового мёда, которыми они себя подкрепляли. Но это было только на первой половине пути, так как запасы очень быстро иссякли. А дальше пришлось довольствоваться только тем, что давали немцы. От Ржева до Пинска обоз добирался более двух месяцев. И таких обозов с беженцами из России было много.
Когда въехали в Белоруссию, немцев заменили полицейские. Были среди них неплохие люди, некоторые из них старались подкормить больных детей, а были и такие, что забирали у беженцев последнюю одежду и бельё, часы или какие-нибудь жалкие
«драгоценности». Полицейские часто менялись, в зависимости от местности, через которую проезжал обоз. Умерших людей никто не хоронил, для этого не было ни сил, ни времени. Их просто сбрасывали в болото, или же прикрывали ветками деревьев. И только на привалах некоторые матери закапывали своих умерших детей, используя для этого время, предназначенное для отдыха.
Жизнь в Западной Белоруссии, несмотря на все военные трудности, показалась измученным беженцам настоящим раем. Прежде всего, тем, что по ночам можно было спать, а не прятаться в погреб от артобстрела. Да и с едой было лучше, особенно в полесских деревнях. У крестьян был картофель, крупы, мука, а это уже не голод. И хотя всем им приходилось ежедневно унижаться перед местным населением, просить подаяние, милостыню, это всё-таки было ничто по сравнению с перенесёнными ужасами.
Первую зиму беженцы провели в Телеханах, находясь в так называемом «карантине», в больших бараках возле узкоколейной железной дороги. Многие беженцы не смогли пережить зимнюю стужу, недоедание, массово умирали дети и старики. Тётя Надежды Николаевны не пережила первую зиму после приезда, она умерла от воспаления легких и похоронена на месте захоронения телеханских евреев, там же, где хоронили и всех остальных умерших беженцев.
И ещё хотелось бы мне дополнить этот раздел тем, что у Дарьи Ивановны, о которой написал Богдан Мельник, была дочь, которая приехала после окончания Великой Отечественной войны в Телеханы и забрала свою мать из дома Екатерины Ивановны Демчило. Об этом написано в рассказе Ильницкой Надежды Куприяновны.