МЕМУАРЫ РЯДОВОГО РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА
Александр Сергеевич Воробьёв (1924 – 1990)
____________________________________________
Время тянулось медленно. Один день был похож на другой без каких-либо изменений. Питание, которое я получал, мне не хватало, а изменить что-либо никаких шансов. Рано утром, после уборки коров, чашка кофе с сахарином вместо сахара. Обед всегда в 12 часов дня в любое время года. Обед обычно состоял из пол тарелки супа (борщ немцы не варят) суп жиденький. Первое время супа для меня было очень мало и, причем, первое блюдо я должен, как и хозяева, кушать без хлеба. На второе что-либо из мясного и гарнир, знаменитые клейзы: натертый картофель с примесью муки и сваренный в воде, зачастую посиневшая масса и обычно вечером делились между собой - я с Петром и Яковом Сулимой кто сколько съел «гранат» - на третье у меня всегда была вода. По воскресным дням и праздникам к утреннему кофе отрезала хозяйка кусок сдобной булки. Ничего подобного в жизни я никогда не ел. Вечерняя трапеза, как всегда, была поздней. Здесь была картошка, сало или колбаса и традиционная кружка пива. Но всего этого не хватало и приходилось промышлять по чердакам.
У хозяина было более 50 штук кур, которые неслись, где им заблагорассудится. Сначала я был не в дружбе с этой птицей, но сама жизнь заставила обращаться с курицей на Вы. Все яйца в нижних этажах собирала старая хозяйка, верхние этажи надо было собирать мне, так как Маргарита отказалась лазить на гора, ссылаясь на болезнь головы. И вот один раз я попробовал, кстати, соли у меня хватало в сарае «пищевая скотская», дело получилось и стало большим подспорьем в рационе, но здесь же последовала проверка со стороны старухи. Принесла разбитые 3 яйца и предложила мне их выпить, и здесь произошло чудо из чудес: меня при виде битых яиц стошнило и долго рвало, мне дали выпить соды, и минут 40 я сидел под навесом, выходя из критического положения, а Маргарита ругалась со старухой по результатам проверки: «Видишь, как он болеет от твоих яиц, да и яиц в жизни и не пробовал».
Но игра стоила свеч. Примерно через неделю, в один из рабочих дней пошел дождь, которого долго ждали. В поле, конечно, ехать было нельзя, и хозяин придумал для меня работу. В старом свинарнике лежали доски, которые мы с хозяином перекладывали на новое место. У самого пола под стенкой обнаружили гнездо ласки и рядом с гнездом более 100 яиц пустых. Зверек бегал, искал убежища, старик кричал, чтобы я его убил, но как можно, если ласка на глазах у хозяйки меня реабилитировала? И она благополучно скрылась под досками. Собрались всей семьей посмотреть на следы ласки. Позже мне приходилось наблюдать, как ласка берет яйцо под шейку и быстро убегает в свое убежище. Я посчитал, что такое соперничество ни к чему и наделал рогаток, и это оружие послужило мне от мышей, крыс и, конечно, ласки, которая после двух или трех серьезных попаданий сначала не появлялась, видно, болела, а потом совсем исчезла со двора. Рогатки у меня лежали в свинарнике, по этажам сарая в двух погребах, короче говоря, всегда были под рукой. Крыс я все время гонял, и они периодически появлялись и уходили, но уж ласка ушла. Пришла пора уборки урожая, я косил косилкой яровые и озимые, косил траву, эти премудрости сельской жизни мне были знакомы еще с детства в России. Я умел пахать, косить косой, бывал часто с отцом в поле, видел, как он сеял зерновые, сажали картофель, пололи и потом копали после «покрова», и это все возвращается мне одному, хотя советчиков было трое или четверо, а исполнителей-то только один. Старый Рейх сначала ходил утром меня будить, но потом приспособился стучать в потолок длинной палкой, время подъема было разное. Примерно в 5-б часов утра подымали меня в период летней страды - уборки урожая, и тогда заметно улучшалось и питание. В это время уже было организовано и дополнительное питание за счет яиц. Конечно, вел себя по порядочному, и если выпивал яйца, то не больше трех штук в день, или же смотрел по гнездам. Зимой уже я доил коров и по утрам до кофе выпивал кружку молока, об этом узнал немец - приемщик молока и сказал мне, что перед тем как пить, надо молоко помешать, потому что ты, мол, сбираешь вершок.
Стояло жаркое лето, коровы изнемогали от жары, тяжело дыша высовывали язык, это был кромешный ад, работы на этих коровах. Овод, мухи не давали покоя, и здесь уж приходилось звать всех святых и угодников, но надо было выжить. До глубокой осени шла работа с полем и уже после уборки началась молотьба зерновых. Все зерновые складывались в сарае и по мере очередности во двор завозили молотилку и желанными помощниками, конечно, за хорошую кормежку, были русские мужики и бабы. На нас ложилась основная работа: носить зерно на чердаки дома, на второй, третьи этажи. У хозяина ли, или у других хозяев, куда нас приглашали, кормили отборными блюдами, и каждый старался перед другим не упасть лицом в грязь. Здесь была колбаса, ветчина копченая, яйца и, конечно, пиво.
И нам казалось, что здесь мы должны наесться и на завтрашний день. Но вместе с уходом молотилки со двора, уходила полная чаша и наступала пора проголодей.
Осенью, когда заканчивались полевые работы, хозяин передавал меня на ферму Хербсту, одному из предпринимателей-заготовителей и мелкому торгашу, у которого было два магазина. У немца-бауэра Хербст принимал сено, солому, картошку, зерно и здесь с зерном было не все чисто. В период молотьбы мы же прятали зерно по чердакам, засыпали подпола, разносили по комнатам и углам, а в моей комнате всегда стояло до 10 мешков «для скота». Немцы скрывали фактический намолот зерна и, если приходил какой-либо агент, то хозяин сетовал на небесную канцелярию, мол, такое положение с погодой через год-два вообще оставит Германию без хлеба. Первые годы, когда Вермахт обирал Украину и Белоруссию, весь хлеб Кубани, им все сходило с рук, но с 1944 года был годом придирчивым, другой раз мешки досыпались отходами для показа проверяющим. Нас зачастую спрашивали, куда хозяин прячет хлеб, а жандармерия вызывала для интимного разговора о настроении хозяина.
Хербсту нужны были работники, но он не мог их добиться через Биржу труда. Постоянно у него работал Ганс Вайгляйм, это был немец, отменной души человек, подслеповатый, носивший постоянно очки-линзы, и без них он ничего не видел. Хотя зрение у него все время ухудшалось, но он был доволен, что русские не пах-пах. Он русским (нам) ничего плохого не сделал и не собирается, и с чистым сердцем говорил о войне и предполагал ее последствия. Когда убили Эрнста Тельмана, он плакал. Он не был нашим другом, но он был нашим товарищем. Сотни тысяч немцев против войны. Ганс раскрыл нам сокровенную тайну. К одному из складов Хербста примыкала школа, это были где-то 4-х этажные здания, и их крыши стыковались, образовав нишу, куда не каждый мог попасть, так как надо было отрывать доски и уже свободно пролазишь, где в мешковине была завернута картина «Ленин и Сталин в Горках». Как она туда попала, ни Ганс, ни мы так и не узнали. Через неделю нашего знакомства он зашел ко мне в комнату и на столе увидел учебник для 10 класса и Конституцию СССР на немецком языке, он у меня их забрал и уже через неделю учебник вернул, а Конституцию сказал, что потерял. Я, конечно, с потерей согласился, и что эта книга оказалась там, где картина.
- Ганс, а если найдут.
- Нет, я не боюсь.
Здесь в школе жил учитель, отличавшийся своим чудачеством, который еще до войны собирал книги, журналы, газеты и когда он умер, жандарм во дворе долго жег массу книг другого собранного. Ганс состоял в социал-демократической партии Германии. Мы с ним ездили по делам Хербста в Бамберг, Вецбург, Франкфурт-на-Майне, Нюрнберг и, конечно, Ганс справлял там свои дела, а я был безмолвным свидетелем, вместе с шофером долго его ожидали, так как «тетка» или «дядя» все время куда-то переезжали, или же клиенты Хербста почему-то не сидели в конторах, и их долго приходилось ожидать или же искать, весть бог в каких местах. После посещения этих городов, Ганс становился сосредоточенным, серьезным. И, работая на складах Хербста, к нему приезжали какие-то люди под видом сдачи или получения товаров. Одного немца я видел довольно часто, он носил такие же очки, как у Ганса, и в одни из воскресных дней с Гансом на велосипедах посетили его деревню в горах, оказалось, что он держит пивной бар. Прием нам был оказан со вниманием, они удалились в подвал, какая шла беседа, я не спрашивал. Когда убили Эрнста Тельмана, он плакал и ликовал в феврале 1943 года, когда армия Фельдмаршала Паулюса вместе с его штабом была пленена в Сталинграде. Я сначала не понимал этого человека, рассчитывал на его двойную игру, меня мучила мысль, а есть ли люди в Германии, которые ненавидят Гитлера, как и я, а они были даже в Тимфельде.
В воскресные дни он посещал церковь, стоял ближе к клиросу и во время церковных шествий нес всегда огромный крест. Как он верил в бога, этого он не объяснял, но когда у него заболели овцы, и все было объяснимо. Вечером после работы мы с Петром и Яковом зашли к нему домой. Ганс сидел на скамейке во дворе, жена его и дочь были здесь же, все чем-то опчалены.
- Эммы, - так звали жену и дочь, - чем опечалены, нужна ли помощь?
Оказалось, что приходил священник и предлагал свои услуги по спасению овец, но просил одну из них за работу, три из них будут окроплены святой водой, которые завтра будут здоровы. Перечить мы ему не могли, но предупредили, что с этого ничего не получится. Ганс поднялся и серьезно сказал:
- Если он не вылечит моих овец, он меня в церкви больше не увидит.
На второй неделе Ганс пришел на работу туча-тучей. Что случилось? Неужели, поп ничего не помог? Петр смеялся и говорил Гансу, что твой поп ни черта не знает и что этот поп может помочь только твоей жене, когда тебя заберут на восточный фронт. Второе воскресенье Ганс в церковь не пошел, и долго потом жандарм держал нас в отделении, спрашивал, что, мол, нам говорил Ганс.
Зимой основная моя работа: кормил коров, плел корзины и, если была работа у Хербста, работал там с Гансом. Неделями ходил с немцами в Шварцвальд рубить лес. Нравился мне говорливый лесной обитатель - труженик немецкий рабочий. Как-то раз молодая хозяйка передала мне в лес обед. Немцы проверили мой обед, посмеялись и сказали, чтобы я этого обеда не трогал. Они накормили меня обедом, а мой отправили обратно. Вечером я что-то говорил невнятное своей хозяйке по поводу несъеденного обеда, когда часам к 8 пришли 3 немца и отчитали хозяек за обед, что даже выразились заявить попу свое несогласие.
- Пленный он-то пленный, - говорил Шлофойзе, - но кормить-то ты его должна. А чем черт не шутит, может, сама попадешь в плен, видишь, какое творится, - показывал он пальцем в небо. Где-то далеко был слышен гул канонады. Шел 1944 год. Я аккуратно вел записи дневника, в основном, по воскресным дням, там и работы меньше и желания больше, я писал о настроении, питании, приметы времен года, как относились ко мне, как встречался с товарищами, о поездках по Германии с Гансом и, конечно, свои впечатления и больше всего горестных воспоминаний об этой поездке в Германию.
Летом в промежутках меж полевыми работами я занимался строительными делами. Старый Рейх кустарничал - делал окна, и вот их-то вставлять он посылал меня. Я с удовольствием шел из дома в люди, я знал, что там заполучу пивные деньги и по возвращению домой обязательно зайти в пивбар и там их оставить, так как они, деньги, были не нужны. Каждое 4-тое воскресение на столе у моего места лежали 6 марок и пачка сигарет. С удовольствием брал я сигареты, а деньги практически были не нужны, т.к. к 1944 году у нас с Петром было много заработано пива по пивным. В любой день недели, то ли выходные дни или поздно вечером, хозяева пивных баров просили разгрузить или погрузить бочки и мы с Петром шли без уговоров, никогда не спрашивая, сколько дашь, денег мы не брали к большому удивлению хозяев, но предприниматель оставался должником пива. У чехов есть пословица: «как младенец не может обойтись без молока матери, так взрослый чех без кружки пива».
Забегая вперед развертывающимся событиям в день рождения Гитлера, бюргермайстер города устроил прием. Шел 1944 год. Гостями были военные и городская знать. Проходя за день до этих событий, вечером хозяин зазвал нас помочь убрать зал, где будет проводиться это мероприятие. Мы помыли полы, расставили столы с таким расчетом, чтобы гости при приеме с этих же мест смогли и смотреть кино. Хозяин и нас пригласил из-за укрытия посмотреть на представление, но чтобы на глаза не показывались. Мы с Петром зашли в зал и сели у большого камина. Речи произносил какой-то военный и поп из нашей церкви, потом это сборище пили шнапс, и то не все, а потом уж официанты начали носить на столы пиво. Пиво пили и во время кино, курили сигары и сигареты, восхищались кинохроникой прошлых лет диким визгом и криком. Показывали восточную кинохронику, где показывали, как немец шел на восток, а потом назад. На второй день мы рассказывали Гансу, как мы попали на прием.
- Ты, смотри, зараза, какой чести были удостоены – самого бюргермайстера, - подшучивал он над нами. – И какое же вино вам подавали? Не держали ли вы там речей своих? - И смеялся до слез, когда узнал, что хозяин нам разрешил, но чтобы нас не видел жандарм, а если мы ему попадемся, он нас просто выгонит, если не посадит в кутузку. И вот, когда зажигался свет, мы Петром прятались в камин и вылезали, когда свет гас. Несколько таких приемов, и все это отразилось на наших рожах. Когда я глянул на своего Петра, то катался со смеху.
- Чего ты ржешь?
- Смотри, какая у тебя рожа, - но когда он посмотрел на меня, он смеялся еще больше.
- Вот это был прием! - Смеялся Ганс после нашего рассказа.
Громоздкая и непосильная работа, какой я был наделен, никого не смущала, и требовали, чтобы работа была сделана в срок, и если паче чаяния находился свободный день, то нас обязательно направляли к Хербсту. Я шел. У хозяина я не знал свободной минуты, и почему-то с удовольствием шли работать к Хербсту, находя там возможность отвлечься. Мы разгружали уголь, муку, зерно и грузили картошку, сено и зерно. Куда это все шло и откуда, мы не знали, но мы все это должны были грузить. А грузов было много: томас-мел (металлическая стружка для удобрения полей), цемент, удобрения, кирпич, уголь-брикет, известь, гвозди. Товары отдельные перевозили на подтоварку в склады, часть товаров складировалось здесь же на ж.д.складах, как арендованных. Тут-то мы узнали, сколько посылок шло в Германию из далекой России. Немцы слали водку, мак, деньги - да-да, деньги в посылках, об этом мы случайно узнали, и Петро поделился с хозяином посылки, причем так, что никто не узнал, и болтались они, деньги, у нас. Их Петро проигрывал в карты или отдавали Гансу, так как это были рейхс-марки, какие были в обороте в Германии. У Петра эти операции были не профессиональны, следы буйной смелости: так влекло его проверить посылки.
Когда он увидел Петра, мокрого и бутыль в мешке, тогда только понял, что русские надули и начальника-гестаповца, и жандарма.
- О, святая Мария, ты видела что-либо подобное?! Только вчера прикладывались к Евангелию, а сегодня принесли спирт. - На часах было час ночи. - Это я должен спрятать? - Рассеянно спросил Ганс. Через его очки глаза выходили из орбит, он настолько был удивлен, что не знал, что делать: принять эту корзину, или выбросить вместе с нами на дождь.
- Ганс, ты спрячешь этот спирт, он нужен тебе и нам, а уж аптекарь, наверное, заказал новую бутыль спирта, - говорит Петр, и Ганс соглашается, что спирта честным трудом не достать.
И он успокоился, вылил спирт в молочный бидон, и, опробовав «напиток», ушли старой дорогой домой. Операция прошла незамеченной, мы также возвратились, как и пришли. А через пару дней Ганс смеялся, что, мол, дескать, можно еще такую бутыль спрятать, и что корзина сгорела в печке, а стекло от бутыли выброшено на свалку. Такое количество спирта для Ганса было сверх его потребности, так как его жена Эмма обычно расходовала ежегодно до бутылки шнапсу, чтобы сварить ликер, настойку где-то 20-30 бутылок и только через 3 года идет в употребление. Его жена угощала нас настойкой, кропотливо объясняя рецепт производства, и не меньше, чем 3-х летний срок хранения напитка и допытывалась у нас, сколько же лет храним мы, русские, всякие сваренные напитки. Мы долго смеялись и с большим трудом ей объяснили, что у нас на родине, где мы живем, и раньше и сейчас варят самогон, и что редко кто его хранит, а то есть такие мастера, что пьют этот самогон неостывшим.
Недели через две, на престольный праздник мы вместе с Гансом попробовали спиртику, конечно в меру своих возможностей, и через каких-либо 10 дней уже и не вспоминал никто о спирте. И как-то начальник ж.д. станции пригласил нас с Петром на склад, переместить грузы, мы было заупрямились, но нам пояснили, что вора-то поймали, дескать, в деревне и уличили вместе с бутылей. Но как, ведь не пойдешь объяснять, что это, мол, вранье. Узнав об этом, Ганс, качался от смеха.
Мы работали в поле, дома и лишь случайно попадали к Хербсту. Разгружали муку с вагона, и в документах значилось, что мука произведена в Ростове-на-Дону. Мы проверили, упаковка двойная говорила за себя, ее куда-то намечалось продать еще в 1940 году. При пересчете мешков оказались излишки- 4 мешка. Пересчитали несколько раз. Ганс сиял, что Хербст будет доволен мукой, но почему Хербст, спросили мы, а почему не ты и чем лучше шеф нашего друга?.. И уже к празднику Рождества – 25 декабря, день рождения Христа, мы кушали сдобные булки из нашей кубанской муки. Ганс принял муку и последние годы работал на выгрузке вагонов с углем-брикетом. Гансу отвезли угля 5 тонн вместо трех, или вместо 500 кг удобрений томас-мел ему мы грузили до 2 тонн. А он уже не ворчал и не удивлял нашим затеям, а только в знак благодарности приносил нам угощения.