Две правды Часть третья

   Часть третья

     ЗДРАВСТВУЙ ТАБАЛЛА

               
                Июнь-Октябрь 1943 года


            "Это самое здание оказалось госпиталем. Нам отвели постели с матрацами, простынями и одеялами. В большой огромной комнате с сотней коек, нас находилось не более десятка. Окружающие смотрели на нас с недоверием. Откуда взялись такие фраера в чистых мундирах? Может быть, подсовывают  провокаторов. На вопросы отвечают неохотно, видится прохлада. О пережитых страданиях вообще не рассказывают,будто их замкнуло.
     От безделья валяемся на койках и ждем . когда принесут еду. Скукочища дикая. Каждый думает о своем. Здесь впервые в жизни я познакомился с каспийской селедкой, соленой и жирной, со вкусом ореха. Запах пшенной каши все еще вызывал у меня отвращение,но ее можно было менять на хлеб, суп или рыбу. Находились мы здесь недолго.  Пришел офицер и один из пленных перевел нам его извинительную речь:
       –У нас здесь госпиталь для больных и выздоравливающих, а вы абсолютно здоровые люди. Пищевой рацион для Вас не предусмотрен. Завтра с утра вы отправитесь в производственную зону...
    
     Лагерь Табалла располагался на берегу главного русла Волги в ее дельте. Зона лагеря ограждена колючей проволокой только по суше. Доступ к воде свободен. В зоне –четыре здания: большой рубленый дом, там жили около ста румын, две дощатые будки, расчитанные по восемь человек в каждой. Эти строения были предназначены для немцев.. Рядом же находилось еще одно бревенчатое здание–там  были кухня, столовая и медпункт. Будки, небрежно сбитые из необрезных досок, сквозили. Стекол в окнах нет, вместо них–марля, но и она не помогает, комната кишит комарами. Единственное спасение от этого гнуса–сжигание сухого коровьего или верблюжьего навоза.
Вонь стоит-не продохнуть. На нарах лежат подстилки-тонкие рогожки из камыша,покрытые простынями. Одеял нет,накрывайся ,чем хочешь. Влажность воздуха очень высокая.. температура воздуха поднимается днем до сорока градусов, а рано утром перед восходом солнца падает до 10. Днем на улице  мы кормим комаров и страдаем от жары, а ночью элементарно мерзнем. Нагрузка в непривычных условиях очень большая. У меня симптомы нарушения кровообращения.
      Большинство пленных работает на колхозных полях, где выращивают помидоры, дыни, арбузы, огурцы и капусту. Самые сильные и здоровые из числа румынского контингента выполняют тяжелую работу береговых рыбаков. Они забрасывают длинные неводы в море, а потом вытягивают их на берег. Иногда в сети попадает белуга и красная рыба. Работающие в поле, начинают трудовой день в шесть утра. С  одиннадцати до  шестнадцати перерыв,а второй выход на плантации  до двадцати  часов. Продолжительный обеденный перерыв необходим в связи с тем, что днем нещадно палит солнце и в таких  метеоусловиях  работать становится невыносимо.
    
     Контактов со своими собратьями мы не находили. Военнопленные немцы в основном, принадлежали к рабочему и крестьянскому люду.интеллигентов среди них не было. Они относительно легко приспособились к обстановке. Нам, летчикам, представителям голубых кровей, приходилось физически очень трудно. Никакой моральной поддержки со стороны земляков.мы не ощущали.наоборот,нас считали чужаками и всюду сторонились.
Общение с румынами тоже было на уровне нулевой отметки.
      Как в такой обстановке верить в доброго Бога? Большое влияние на мое личное душевное состояние оказал политработник лагеря лейтенант Мейер. Он обращался ко мне на немецком языке. Я был убежден в том , что он родился и вырос в Германии. Манера его обращения  красноречиво свидетельствовала о высоком интеллекте и образовании комиссара. Мы с ним обсуждали вопросы политики и философии. Лейтенант просто заразил меня своей эрудицией и духовной убежденностью.
         
     В один из знойных дней в поле меня хватил солнечный удар. Как подкошенный, без чувств, я свалился в траву. Очнулся уже в госпитале. Около меня суетилась женщина-врач. Странно, но она очень прикипела ко мне и когда настал день выписки, неожиданно предложила остаться в медсанчасти санитаром под ее началом.Это опять стало Божьим знаком. Из поля да под больничную крышу, это равносильно как из горячего литейного цеха попасть на зимовку в трескучие объятья Антарктиды.
      Так, с легкой руки Тамары Николаевны, так звали мою спасительницу-доктора и благословения политработника Мейера, я стал служить санитаром в медицинском блоке.
 Лагерь от Астрахани находился  в двадцати километрах,а самая близкая поликлиника находилась там,в городе. Она обслуживала местных жителей  и население ближайшего пригорода. А жители деревни Табалла нередко обращались за помощью к нам. Я принимал участие в таких приемах,а позднее даже оказывал лечебную помощь в отсутствие врача. Следует отметить, что  Тамара Николаевна мне очень доверяла и я как мог старался оправдать ее ко мне теплое отношение.
      
    Нагрузка у санитара была не такая напряженная и у меня снова появилось время для задушевных бесед с комиссаром Мейером.. Пока бригады находились на работе, нужно было сделать уборку пола, вымыть посуду,следить за санитарным состоянием кабинета амбулаторного приема, ухаживать за больными,если они есть... Все свободное время я посвящал своему новому другу. Мейер с легкостью доказывал мне о провале Гитлеровской идеологии и торжестве марксистско-ленинской. Сравнительно быстро я понял, что «учение» Гитлера ограничивалось беспредельным национализмом,переоценкой достоинств человека германской расы и недооценкой других народов, своей агрессивностью и захватническими амбициями. Заслугой комиссара я считал умение противопоставить этой  туманной теории строгую логику учение Энгельса. Человек со здравым умом должен признать превосходство в проповеди дружбы всех народов в мире над хаотичными тирадами ненависти и грабительской идеологии. Конечно, Мейер за несколько недель не мог превратить меня в бойца за правое дело Маркса-Энгельса,но он возбудил во мне любопытство поглубже познакомиться с этим мировозрением.
      
     В августе Мейер принес газету на немецком языке «Свободная Германия» с фотографиями немецких высших чинов Рейха, которые вместе с эмигрантами, выходцами из Германии, основали  Национальный комитет свободной Германии, который призывал немецких военно-пленных к сопротивлению против Гитлера, объяляя присягу, данную ему, недействительной. С трудом верилось, будто высший генералитет вермахта смог выступить с бунтом против нацистского режима. И здесь желание ознакомиться с чуждой идеологией вступило в столкновение с солдатской честью. Если Мейер  хочет превратить меня во врага собственного  народа, то с этим нужно раз и навсегда покончить. Я никогда не стану марионеткой в его руках. Однако он прилепился ко мне очень даже деликатно и психологически точно и очень умно разбил барьер отчужденности, которым я хотел отгородиться от политрука. Он не навязчиво мне говорил:
       –Вреда никакого не будет, если вы будете знать теорию идеологии противника.Просто станете грамотнее и легче будет во всем разобраться...
       В этом смысле продолжалась и дальнейшая обработка и, наконец, политрук  осторожно предложил мне изучить курс антифашистской школы. Ай да, Мейер,ай да голова!
    
     Интересы же врача Тамары Николаевны были совсем иными. Сначала–просто гуманное отношение. Однажды она принесла учебник русского языка и  немецко-русский словарь. Работу мою организовала так, чтобы у меня выкроилось время для таких занятий. Я с усердием взялся за учебу. Наши долгие беседы с доктором тоже не остались не замеченными, нарабатывалась практика разговорной речи. Через месяц  такого тренинга я уже смог переводить некоторые статьи из газеты «Правда», военные бюллетени. Лейтенант Мейер выступал здесь в роли учителя и корректора моих переводов. Практически весь остаток лета я был во власти русских слов. Работы в санчасти было не так много.Наша фармакологическая база была далеко не мудреной: угольные таблетки против дизентерии, зеленка- для дезинфекции ран, черная мазь против язв, акрихин и хинин против малярии. Частенько, в свободные от приема больных, часы мы с доктором непринужденно болтали и вскоре я заметил, что здорово прибавил в общении...
     В один из осенних дней политрук преподнес мне новость:
    –Скоро вы, Фритцше поедете на учебу в антифашистскую школу.  Очень надеюсь, что наши с вами разговоры не прошли даром. Поплывете туда пароходом, прямо до Сталинграда...»

         Охота к перемене мест, порой, манит романтикой неизвестности. Город Красноармейск–очередной пересыльный пункт на пути в идеологическую школу, встретил Клауса холодом, голодом и унынием. Деревня Табалла по сравнению с этим местом была самым настоящим курортом. Там и работа была по душе, и питание довольно сносное, и общение с персоналом полезное. Что ждет новичка на новом месте?
    И опять бывший фельдфебель цеплляясь за жизнь, борется за свое место под солнцем.
       Давайте послушаем вместе, как он об этом вспоминает:

                В ТРЕХ ШАГАХ ОТ СМЕРТИ...

        «Дежурный офицер, который принял меня в лагерном опорном пункте позаботмлся о том, чтобы меня накормили. Я предвкушал вкусный ужин, но когда его принесли я обомлел. Еда состояла из кусочка соленой рыбы, размером с гулькин нос, и кружки кипятка. На мой вопрос, когда выдается хлеб и суп,повар захохотал:
      – Хлеб ,браток, получишь только утром, а  суп лишь в обед!
   Уже на следующий день я убедился в том, что здесь кормят не на «убой»,что звучит обнадеживающе, а на умор. Начальство нагло воровало продукты и чувствовало себя безнаказанно. Что касается условий труда, то были они здесь заметно пожеще, чем в Табалле. Судите сами! Я прибыл в Красноармейск здоровым, физически крепким, одетый в новый мундир. Наивный, я и не догадывался о том, что меня здесь ожидало. Разместили меня среди пленных из Верхней Силезии, которые в моем присутствии разговаривали между собой только на польском языке, думая, что я–стукачок.. Они постоянно провоцировали меня на скандал и всячески пытались «выкурить» из своего жилища. О выводе на работу пока не было и речи,но и будущих курсантов тоже не было видно. Случайно  во дворе, где стоял барак, я натолкнулся на  знакомого пилота из  своей эскадрильи, который был подбит немного раньше моего прибытия на фронт. Как бригадир ремонтной мастерской на производственной базе, он пригласил меня в свой коллектив, там по его словам, был повышенный рацион хлеба.  Это был обычный рабочий цех, где немецкие специалисты ремонтировали и приводили в боевую готовность  гитлеровскую технику–танки и самоходные установки.,доставляемые на тягачах из освобожденного Сталинграда.
      
    Танки были трофейными, разной степени повреждений. Их разбирали до последнего винтика, годные детали отправляли на монтажный конвейер, где и собирались вновь боевые машины. Техническое руководство этим производство было возложено на немецких специалистов, которые и до войны были заняты на  выполнении оборонных заказов. Работа в ремзоне считалась , в какой-то степени, привилегией. Все члены коллектива получали в день по килограмму хлеба.
      До моего прибытия сюда здесь находились несколько тысяч «сталинградцев», то есть солдат и офицеров Армии Паулюса. Дистрофия, голод,холод и болезни сделали свое дело: люди мерли, как мухи.
      Первые два месяца на новом месте я провел без особого ущерба для здоровья и потерял в весе совсем немного. На работе я слыл умелым электротехником. Рурский мастер признал мои старания и я получал максимальную пайку, что пока спасало меня от дистрофии. Однако,  на одном хлебе далеко не уедешь,ни витаминов ни рыбьего жира не было и в помине. А работа, которой мы занимались была далеко не канцелярской, приходилось поднимать тяжести...
   
      В феврале сорок четвертого года в лагерь приехала медицинская комиссия. Дистрофия разной степени приняла размеры эпидемии. Фактически, всякие проверки из Москвы начинались лишь тогда, когда убывание списочного состава зашкаливало. Начальство было обязано отправлять регулярно статистические сводки, по показателям которых можно было судить о условиях содержания в лагере. На сей раз комиссию возглавил генерал из  центра. Хорошо еще, что местное руководство было заранее оповещено о этом визите. Целые бригады бегали по углам и собирали мусор, чистили туалеты и мыли полы в жилых корпусах.
     Прибывший генерал все рвался на кухню. Русский интендант  не отказал ему в этом. На кухне высокому чиновнику  налили тарелку наваристого супа с мясом. Генерал ел и довольно причмокивал:
      –В том, что суп сегодня вкусный, нет никакого сомнения,а что в котлах было вчера и раньше?. Ответ можно было прочитать  по впалым лицам фрицев...
     На следующее утро на работу никто не вышел, все ждали вердикта комиссии.
         Осмотр контингента был очень тщательным. Каждого пленного  ощупывали пальцами, оттягивали кожу, тем самым определяя степень запущенности организма.
 Когда подошла моя очередь, я изумился. Врач крутил меня во все стороны и от недовольства все цокал языком. Результат проверки привел меня чуть не в шоковое состояние. Я ожидал отклонений от нормы ,но таких результатов, весьма плачевных, конечно, же не предвидел. И вот объявляется вердикт. У меня-дистрофия второй степени. Вес –сорок шесть килограммов при нормальном среднем росте. И сотворилось чудо! Всех дистрофиков сосредоточили в одном специальном корпусе и стали кормить по тем нормам, к которым я привык еще под Астраханью. Перед новосельем прошли дезинфекцию и баню,получили чистое нательное белье и даже одеяло на ночь. Койки уже были заправлены матрацами с простынями. Если чудеса и случаются, то они по одному не ходят. В этом помещении почти не было клопов. Трудно было поверить: приехал генерал и своим грозным видом повернул наш мир к лучшему. Спасибо Московской комиссии. Ни дать, ни взять, она оказалась нашей спаситительницей... 
      
    Что такое дистрофия,наверное, объяснять не нужно Человек выглядит, как ходячий скелет, обтянутый вялой и сморщенной кожей. На кости таза можно, как говорят, повесить шляпу, через впавшие щеки видны контуры зубов, скулы возвышаются острыми хребтами, ноздри ненормально увеличены, а глаза без блеска излучают тупое выражение. Мышц не видно ни на конечностях, ни на спине, ни на груди,одни сплошные кости...
    Мне хорошо известна судьба сотен тысяч советских солдат, которые погибли в немецком плену, что и немцы, попавшие в окружение под Сталинградом . Как ни говори, при всех ужасах немецкого плена, советский плен выглядел чуточку гуманней, хотя смертность среди контингента была тоже очень высока. Да, мне опять повезло! Я вырвался на последних минутах из лап смерти. Многим моим собратьям по Сталинградским боям повезло значительно меньше, видимо не каждому суждено родиться в рубашке. Я обратил внимание на то, что сознание офицерского и сержантского состава в сталинских лагерях  изменялось крайне медленно. С одной стороны, лозунги: « Бей немца в любом углу, где бы он ни находился!», а с другой–циркуляры о гуманном отношении  к пленным  фрицам. Очень сложно было понять советскую логику о том, что кормить фашиста тоже надо, не смотря, что самим  еды не хватает...
      
    Не подводит меня мой ангел. Избавившись от дистрофии, жизнь здесь пошла по другому руслу. К руководству пришли бывшие офицеры-фронтовики, многие из которых были инвалидами. Были сделаны большие послабление в режиме. Дистрофики были освобождены от выхода на работу с получением повышенного питания
      В апреле в лагере снова собралась медицинская комиссия. На сей раз результат оказался позитивным. Около трех четвертей бывших дистрофиков были признаны ограниченно годными к работе. Составили рабочий эшелон, в который вошли около двухсот человек.  В их число вошел и я. Ехали малой скоростью до Сталинграда. Проезжая мимо станции Бекетовка, мы увидели бескрайнее поле, на котором грудами были навалены обломки немецких самолетов. Сердце сжалось у меня при виде этого металлолома. Ведь еще совсем недавно эти самые стальные птицы были гордостью авиации рейха. Огромное количество фюзеляжей предприимчивые люди приспособили под жилье.
      
    Выстроились на площади перед вокзалом  и направились к речному вокзалу, только не прямиком, а закоулками по городу, вернее по руинам и рытвинам  бывших жилых кварталов. Страшно было смотреть на эти развалины. Впервые в жизни я увидел «плоды» гигантских разрушений.. Унылое настроение было  поднято маршевой песней. Кто-то из строя сказал, что то место, куда мы едем, очень сытное. Подумав о свежеиспеченном каравае, я улыбнулся. Гордо подняв голову, я стал думать о доме, на глаза навернулись слезы. Как давно я не видел родителей, о судьбе которых не имел никаких вестей...

        Продолжая совершенствовать свои знания по русскому языку, Клаусу многое становилось понятным. Его все чаще и чаще стали использовать в качестве переводчика для общения военно-пленных с администрацией  лагерной зоны. И чем глубже он постигал язык Пушкина и Толстого, тем больше у него накапливалось вопросов. Клауса все больше  захватывали проблемы философии,он скрупулезно искал сходство и различие двух протвоборствующих идеологий.Сходства было больше. Словарный запас слов постеренно становился несравненно богаче, и все же... Жажда знаний продолжала захватывать  молодого человека. Однажды, ему в руки попались академический учебник русского языка и толстый немецко-русский словарь. Пройти мимо такого сокровища он никак не мог. С большим трудом бывшему «летуну» удалось уговорить продавца–немца об обмене. Торг был довольно нудным. Начав с  трех паек хлеба, владелец учебных пособий довел торг до семи А это ни много-ни мало, 4,2 килограмма Больше с Клауса нечего было взять. По меркам военного времени, когда дневной рабочий рацион составлял 600 граммов хлеба, цена за предлаемый товар была непомерно высокой-чтобы собрать обещанное, пленник должен был целый месяц  урезать себя в хлебном пайке. Не знаю, чем руководствовался Клаус, но интуиция не изменила ему и на сей раз. Еще в деревне Табалле он твердо решил определиться с профессией на мирную жить–стать профессиональным переводчиком...

                ПОД ЗНАМЕНЕМ ВОЖДЕЙ ПРОЛЕТАРИАТА...
 
       « В апреле 1944 года еще шли ожесточенные битвы на разных фронтах, а мы, как в мирное время, едем в пассажирском поезде. Перед нами Москва. Впервые в жизни видим столичное метро. Восхищаемся роскошью отделки станций и опять удивляемся: при нашем появлении на лицах прохожих лишь любопытство и ни капли злости.
     С Казанского вокзала отправляемся на Восток.   Впереди нас ждет город Вязники, расположенный у реки Клязьмы. Сойдя на перрон,мы строем направились по лесной тропе в сторону расположения  школы. Так , с песнями и прибаутками дотопали мы до берега реки, где прилепился городок  Южа. Прибрежная полоса города представляла собой широкий луг с сочной зеленью. На лугу была разбита длинная палатка, в ней два ряда соломенных тюфяков, и по одеялу на брата. Рядом–небольшая палатка под пищеблок. Никакой ограды. Конвоиры предупредили о том, чтобы никто не смел скрыться в лесу, себе дороже выйдет. Из кухонной трубы веет дымок. Супец, что надо! Мы только что прошагали по неровным кочкам добрых двадцать километров, однако усталость не так чувствуется. Едим и любуемся красотами природы. Впереди нас ждал трудовой сюрприз–разгрузка барж с сырым хлопком.
       
      Довольно нелегкая работа–разгрузка хлопкового сырья. Вес каждого тюка около ста пятидесяти килограммов. Эти кипы нужно было сперва кантовать из грузового трюма на борт, затем с борта на берег и далее укладывать в штабеля. Мы работаем дружно и молча, пот струится по лицам, и мы ощущаем на губах солоноватый вкус.
     В обеденный перерыв и вечерами мы, как стадо коров, разбредаемся по лугу. Там растут съедобные травы,которые так необходимы для восстановления витаминного баланса. В большом количестве уминаем щавель и дикий лук-резанец.
     Многие пленники были здесь старожилами,однако именно с нашим прибытием значительно улучшились бытовые условия и питание контингента.
   
       В один из таких дней наших трудовых будней, вечером , сижу я на берегу Клязьмы и погружаюсь в мечты.  Я вновь вспомнил родительский кров,свою деревню, грызя длинную травинку. Подходит женщина средних лет,очевидно, цыганка, и не церемонясь, садится рядом. Обращается ко мне скорострельным потоком слов,смысл которых стараюсь уловить. Берет в руки и долго рассматривает мою ладонь.
     Видно, эта гадалка  ошибочно посчитала меня русским. Начинаю говорить на этом языке с большим акцентом и теперь пришла ее очередь удивляться.  Завязывается беседа о том, о сем, а она продолжает удерживать мою руку. Вот я слышу предсказание, которое начертала  мне цыганка:
      –Линия жизни у тебя, красавец, вон какая длинная. Жить тебе, милый, не менее ста лет. Если бы ты знал, какой ты счастливец? Счастье и удача всегда с тобой! Не забывай о том, что счастье твое нередко будет в спасении из несчастья, выход из которого лишь один–уход в лучший мир.
     Вот, какой он, южский оракул мой. Перед глазами у меня часто встает  картина рокового рейда на Каспийское море. Разрушительное попадание зенитного снаряда в железное «тело» самолета, равносильно неминуемой смерти. А мы что? Совершили мягкую посадку на воду. Попали в руки разозленным рыбакам и опять же... трое остались в живых. Это что? Не воплощение ли того, что гадалка напророчила мне на ладони...
     Первого июня, отбыв трудовую вахту на разгрузке судов, мы расположились уже в учебной зоне. Нынешие курсанты-выпускники освободили нам корпуса и разъехались по разным адресам.. Условия бытовые были здесь сносными. Общежития расположились в двухэтажных рубленных домах. В каждой комнате размещалось по 12 человек.Постели были заправлены простынями, подушками и одеялами. Мешали только клопы, которых было здесь предостаточно. Мне вспомнился совет одного русского мужика о том, что клоп не любит смолистой древесины. Я побегал по комнатам этажей и, какая радость, нашел свежие двухъярусные нары со слезами черной липкой смолы. Я быстро занял нижнее место и обеспечил себе относительно комфортную жизнь.
      
    Теперь нас стали называть курсантами. В каждом учебном классе было по 20-25 человек. К группам были прикреплены доценты. Преподавательский состав антифашистской школы был сформиррован из бывших выпускников академии Коминтерна. Это были исключительно немецкие эмигранты, большинство которых воевали на фронтах Испании и Франции. Они принадлежали к тем  бойцам и командирам, которым после победы диктатора Франкоудалось избежать интернирования во Францию.
       Так вышло, что доцентом нашей группы был некто Бернгард Кенен.. Сдавалось мне, что этот человек в годы прихода Гитлера к власти, был предводителем коммунистических отрядов в нашем сельском уезде и хорошо был знаком с моим отцом.. Мои опасения подтвердились. Уже на первом занятии, Кенен, знакомясь со слушателями заметил:
        –Неужели в мой класс попал сын моего заклятого политического противника ,лепутата земского парламента Пруссии Эрнста Фритцше?
        Пришлось мне  кивнуть головой в ответ. Странно,но именно благодаря этому самому «преподу» я обязан своим возвращением из «леса» коммунистических убеждений в мир трезвых и реальных поступков.
      
    Углубляясь в идеологию Маркса, ловлю себя на мысли, почему о его ближайшем друге Энгельсе не говорится ни слова. Рядом с Марксом–имена Ленина и Сталина.
Может быть,окончание «изм» с фамилиией Энгельса плохо сочетаются.не звучат?
 Это был мой первый еретический вопрос. И очень хорошо, что задал я его не господину Кенену, а его ассистенту. Вместо ответа я получил предупреждение. Преподаватель посчитал , что я просто дурачусь на уроке. Не скрою,с трудами Энгельса я познакомился довольно близко. Знания диалектики и диалектического материализма  зарядили мой ум на долгие годы
      Со все растущим отвращением я изучал, как краткий курс ВКПб, так и историю германского рабочего движения. Описываемые события и в СССР , и в Германии изобилуют массовыми моральными и физическимми  убийствами всех тех, кто по тем или иным причинам, выпадает из общей политической обоймы, или проше говоря, «страдает» инакомыслием. Думать по своему и распространять свои мысли в народе-чудовищно считалось подрывом государственного строя.  Нацеленность на результат была только одна:
   
    –Изучай тех, кто во власти, и тех, кто к власти рвется. Хорошенько  определи, кто над кем преобладает, и старайся пропагандировать учение преобладающего. Оставь любые личные убеждения, говори только в унисон с властителем,не стесняйся убить лучшего друга,если Партия у тебя это потребует...    
       Вот тут-то и началась цепь моих ошибок Открытыми глазами смотреть на грязь и при этом думать об очищении– считалось настоящим еретичеством в сталинской системе угнетения народных масс. Я лично считал справедливым осуществление на практике учений Энгельса.
     Второй  неудобный вопрос я задал непосредственно господину Кенену. Я выразил сомнение в том, что существование духа без материи никем не доказано, поэтому в это нужно верить вслепую, как в Бога . вот почему все идеалисты–верующие...
     Реакция Кенена была неуправляемой. Он готов был лопнуть от гнева, решив, что я надумал сорвать урок. Вечером, на «разборе полетов» доцент натравил на меня моих однокашников. Мне пришлось защищаться, и в конце концов я вынужден был сдаться, дабы не осложнять себе дальнейшую жизнь...
   
       После таких уроков я окончательно пришел к выводу о том, что фюрер–настоящий преступник,а нацистская идеология не имеет человеческого лица. Такое убеждение я разделяю и сегодня, и готов отстаивать его в любую минуту. Даже опубликование документов из исторических архивов о том, что Сталин первым имел намерение напасть на Германию  также вероломно, как это сделал Гитлер, напав на СССР,не изменило моего мнения. Плут от плута ничем не отличается. И именно эти два интригана ввели мир в кровавый хаос. Эта война стала народной, однако начинали ее не Советский и немецкий народы, а два  необузданных паранойика .
    
     В августе сорок четвертого года по школе разнеслась весть о том, чты едем на уборку урожая. Собрался целый отряд-силище в пятьсот человек. Накануне к нам приехала новая группа военнопленных из Молдавии. Они были в пути целый месяц, кормились, чем попало, и были сильно  истощены. Несколько человек из вновь прибывших, попали в школьную зону. С одним из пленных я разговорился. Он спросил меня о том, не знаю ли я кого нибудь ,кто интересуется русским языком? У него есть хороший учебник. Новенький был не против обменять пособие на хлеб. Я взорвался радостью:
        –Ни о чем не беспокойся! Я возьму у тебя  учебные материалы. Сколько ты хочешь паек хлеба?
    
       Поторговавшись, порядившись, сошли на семи дневных нормах. Я пообещал парню исправно отдавать  долг в течение месяца. Решение далось мне нелегко, так как дополнительным источником витаминов была только луговая трава и урезка  хлебного рациона могла сыграть свою негативную роль, однако в тот самый момент я об этом не думал. Мысли мои были уже заняты новым учебником. И это было кстати. Еще . буквально, недавно я бредил о том, где достать эти книги, а вот ведь опять попал в «яблочко». Цепь удачных везений не прекращала прерываться... Глубокой осенью наши занятия в антифашистской школе подошли к концу. Администрация готовилась к распределению.  Самых доверенных курсантов решено было отправить на фронт вести  устную пропаганду  репродукторами через линию фронта. Прилежных к учебе, отправили читать лекции, объезжая лагерные зоны. Почти все курсанты были уже при делах, лишь я один ходил по двору, как неприкаянный. Никому до меня не было дела. Уже поздно вечером ко мне подошел конвоир и сообщил новость о том, что я попал в рабочую зону лагеря. Какое это было разочарование!
      За весь срок учебы, после той стычки с Кененом, за мной упреков не замечалось. Я занимался добросовестно и заслужил доверие и уважение преподавателей. А они от меня избавляются, как от пркаженного. Что же делать дальше?
    
      Все равно я окончил эти курсы не зря. Приобрел новые знания. Может быть, я еще не стал тем марксистом, каким бы меня хотели видеть. Коммунистическую идеологию я не разделял, все больше склоняясь к идеологии социал-демократии...

      В апреле 1945 года Советские войска подошли к фашистскому логову– Берлину. Все прекрасно понимали: война вот-вот окончится и скоро, измученные, поседевшие солдаты возвратятся домой к семьям. Для них вновь начнется интересная мирная жизнь. А что касается нашего героя, то с приходом победной весны и у него вышли перемены. Нелегкая сульба военно-пленного забросила его в рабочую зону лагеря «Пыра» в районе города Дзержинска.
 В неимоверно тяжелых условиях здесь приходилось заниматься изнурительным трудом–добывать мокрый торф. И опять на помощь Клаусу пришла « волшебная палочка». Ею стала настойчивость к достижению цели. Благодаря личным волевым качествам, доброжелательности к людям, честности и принципиальности, на него обращает внимание руководство лагеря и выдвигает молодого антифашиста в командиры роты Эти лидерские позиции Клаус сохранит до самого конца плена. А пока! Надеяться на скорое освобождение он не расчитывал, хотя как сказать... О том, что Гитлер уже окончательно проиграл войну,не только военнопленный Фритцше, уже никто в лагере в этом не сомневался...

                ПЫРА НА ТОРФУ.
               
                Весна-лето 1945 года

        « Неожиданно из администрации приходит приказ: «Взять личные вещи и направиться к проходной рабочей зоны» Там собралась группа военнопленных первой категории. Исключительно немцы. Многие из них были мне знакомы: командиры рот и батальонов, бригадиры и хлеборезы, богатыри по физическому состоянию Всего набралась команда в 100 человек. Сопровождаемые конвоирами, во главе с офицером, отправляемся в путь. Направление знакомое-к железной дороге. Идем пешком до Вязников, а там садимся в специальные вагоны и едем до города Дзержинска. И опять двигаемся на север. Никто не знает, зачем и куда?. Конвоиры молчаливы как рыбы. Углубляемся в лес и видим маленькую деревушку, а за ней торчат вышки. Только с близкого расстояния выясняется, что этот лагерь земляночный. Нам, привыкшим к двухэтажным корпусам с большими окнами,попасть в сырые землянки было страшно. Зашли в жилую зону–пленные-сплошные дистрофики. Теперь нам стало понятно, почему нас сюда привезли. Нужна была свежая кровь. Впервые слышим слово: торф,но еще не знаем, что это означает. Загоняют нас в пустые землянки на карантин. Никакой работы и учебы. Две недели сплошного безделья, ходишь-бродишь по карантинной зоне и не знаешь, куда применить свои руки.
   
       По слухам узнаем, что попали в рабочий ад. Тридцать процентов от списочного состава погибло за последние пять месяцев зимы. Работа исключительно тяжелая, администрация стоит в стороне, а лагерь держится на самоуправлении и «мазу» здесь держат сербы и румыны, служившие ранее добровольцами в СС. Совместно с начальствующим составом лагерной зоны они занимались воровством продуктов и вещей. Из немцев никто не владел русским языком. Жаловаться было некому. Подавляющее большинство рабочего контингента–дистрофики, их на тяжелую работу не пошлешь. Укладка рельсов на торфу под гидромониторы дело не только тяжелое, но и технически сложное, мало кто с этим делом мог справиться.
      
      Среди вновь прибывших–не только богатыри, но и люди, обладающие «серым веществом», то есть с организаторскими способностями. Четверо пленных прекрасно владеют русским языком. Тут же образуется «эмигрантское» правительство из немцев в противовес наглым сербам. Слава Богу, меня это не коснулось. Видимо, коллеги по несчастью, посчитали меня еще недостаточно опытным политиком. И в правду , меня ожидала несколько другая судьба.
     Примерно, на двенадцатый день карантина, в землянку входит майор НКВД и озадачивает вопросом:
       –Кто из вас умеет делать игрушки?
     Офицер явно ерничал. Ни с того, ни с сего,когда вокруг идут торфоразработки, его голова вдруг забивается игрушками. Бред ,да и только. Только опять меня охватило волнение. А может быть это шанс избежать тяжелого труда? Мой ангел-хранитель молчит, значит тревоги особой нет. Включаю интуицию. Она призывает меня в бой. И я иду на риск:
        –Я умею, господин офицер.
      – Прекрасно, Фритцше. Изготовьте пробные образцы, через пару дней приду посмотреть...
      Ни инструмента, ни материала, как хочешь, так и крутись.
     Засунув руку в карман, я вытащил оттуда перочинный нож. Взглянув на потолок земляного жилища, я увидел небольшой кусок отвисшей фанеры Краски? Чернильный карандаш, раствор йода и зеленка. Ну что ж, попробуем. На второй день приношу майору гимнаста на  брусьях, гимнаста на перекладине и модель пистолета. Реакция офицера очень даже положительная. С веселым настроением он рассматривает мои образцы и говорит:
            Здорово! Будешь бригадиром игрушечного производства. Как только окончится карантин, подыщешь себе из числа дистрофиков, человек десять –пятнадцать мастеров и начнете выпуск всяких мелочей...
      
     Об инструменте и материале опять не сказал и единого слова. Карантин закончен. Формируются бригады на «торф». При этом наше «правительство» добивается первого успеха. Бригадирами новых коллективов назначили немцев. Сербы негодовали: их долгая власть дала трещину. И еще,не менее значимое событие. Наш «премьер –министр»  избирается в руководство и назначается заместителем старшины лагеря. Он прекрасно, кроме немецкого, владел румынским языком. Таким образом, был сделан серьезный шаг к частичной  изоляции сербов от прямых контактов с администрацией зоны.
     А вскоре в лагере произошла «революция» Наш «премьер» накатал «телегу» в Москву о бесчинстве банды расхитителей государственного добра и к нам нагрянула комиссия. Весь командный состав лагеря был сменен. Вместе с административным персоналом зоны покинули Пыру и уголовники-сербы. В течение небольшого времени порядок в зоне был восстановлен...
     Воодушевленный переменами, хожу по землянкам в поисках мастеровых людей. Результат оказался очень приличным. Нашелся  кузнец, инструментальщик,трое специалистов модельщиков по дереву, умельцы по изготовлению искусственных цветов.
     Благо, в лагере была заброшенная кузница с запасом угля и кузнечного инструмента. Как по мановению волшебной палочки, в считанные дни здесь появляется инструмент для резки по дереву, разные рубанки, фасонные губели, словом все, что нужно для изготовления  профильной продукции.
            
      Для меня началась «малинная» жизнь. Игрушки наши шли нарасхват. Каждый день приезжали крытые фургоны и куда-то увозили продукцию. Ходили слухи, будто видели нашу поделки на местном базаре. Нас это не волновало. В конце концов мы исправно делали свое дело. Иногда к нам заглядывали офицеры и вольнонаемные. Они приносили нам  молоко, махорку, шоколад в обмен на наши игрушки. Учет был налажен не шибко, поэтому мы позволяли себе нечастые вольности. Производственные показатели участка становились выше, а вместе со славой стала расти и моя популярность.
     Война окончилась. Мы уже стали думать о том, что пора бы и по домам разбредаться, ан нет, разговоры пока так и оставались лишь разговорами. Наоборот., летом к нам привезли новую партию военно-пленных. И опять, в который уже раз, мой пиковый король был накрыт козырным червовым валетом. Прибыл новый начальник зоны и увидел в моем лице хорошего укротителя народных масс. Раз этот Фритцше поднял игрушечное производство на должный уровень, значит справится и с многочисленной новой командой немцев. Так решил новый босс. И вскоре мне пришлось покинуть отдельный уголок с постелью в помещении производственного участка и перейти в общую палатку свежего коллектива.
   
      Когда-то, еще в летной школе, мне доводилось руководить группой в пятнадцать человек,а здесь оказался разношерстный коллектив аж в сто двадцать душ. Эти люди не имели ни малейшего представления о дисциплине,тем более в таких условиях содержания, как в ГУЛАГе. Я постоянно корил себя за то, что вечно попадаю в какие-то истории. Хочется как лучше, а получается наоборот. Инициатива,она часто бывает наказуема. На досуге я так прямо и спросил начальника зоны:
      –Почему при формировании новой рабочей роты вы остановили выбор командира именно на мне?
     Офицер долго не размышлял, а ответил в лоб:
      –Ты знаешь русский и умеешь находить язык с подчиненными–это раз!
        Второе! У тебя аналитический склад ума и ты постоянно совершенствуешься, это два! Тебе этого мало?...
   
      Работа на торфу оказалась действительно тяжелой. Особенно изнурительной оказалась укладка рельсов. Широта колеи этих путей составляла около трех метров, длина шпал-четыре метра. Одна секция–это десять шпал. С ходом разработки торфа рельсы гидромониторов должны соответственно отступать. Поднять такие секции и передвинуть на расстояние около пяти метров–не шутка, особенно, когда стоишь по пояс в болоте. Шпалы словно засосаны в илистом грунте, и чтобы оторвать их, требуются усилия, вдвое-втрое превышающие вес самой секции. На этой операции обычно заняты до тридцати человек. Люди страдают не только от физических нагрузок, у многих на ногах, не заживающие трофические язвы...
       В конце сентября приходит очередной приказ, к ним я уже привык Опять собираемся поротно. Личное имущество пленного–не вес. Ложка, складной ножик, бумажник с фотографиями семьи и походный котелок. Все остальное считается нелегальным и может быть изъято во время очередного обыска. На наше счастье, в Пыре в последнее время обыски не проводили и в итоге мы накопили много нужного и не нужного барахла. И куда от него деваться? А может, на новом месте пригодиться? Чай, едем не на курорт... Впереди была зима и мы очень надеялись, что наша следующая пристань будет не в открытом поле..."

         И вновь, в который уже раз, Клаус Фритцше вытаскивает счастливую карту. На хороших людей у него оказался просто профессиональное чутье. На новом месте–химическом заводе он знакомится с чудесным человеком–зубным врачом–Анастасией Федоровной. Пройдя все тяготы, эта женщина никогда не была равнодушна к человеческому горю. Ее родной брат перенес все «прелести» немецкого плена и по счастью, остался в живых. Доктор вылечивает Клауса от цинги и поднимает его боевой дух.
     –Потерпи дружок! Еще совсем немножко. Скоро ты поедешь домой и будешь строить Новую Германию,–напутствовала она своего немецкого друга...
    Да и с деревней Перехваткино у бывшего фельдфебеля тоже сложились особые отношения. Мало того, что она, эта деревушка, вернее леса окружающие ее, оказались продовольственным «клондайком» для военнопленных, здесь Клаус впервые в жизни повстречал свою любовь. Сердце его дрогнуло, когда он увидел дочь председателя колхоза Галину. На какие ухищрения не шел влюбленный зэк. Ночью, прехитрив конвоира, он умудрялся покидать расположение бригады, и мчался на околицу деревни  на свидание с любимой.  Все эти короткие минуты и часы свиданий в сочетании с неповторимой природой навсегда остались в памяти немецкого солдата. Он и сегодня с большой нежностью вспоминает эти, ставшие милые сердц, горьковские места..

                СТАНОВЛЮСЬ СТРОИТЕЛЕМ...

                «Заводстрой»  Осень 1945. После тридцатикилометрового марша из лагеря торфяников, новая обстановка показалась мне роскошью бывший складской корпус был переоборудован в общежитие на 500 коек. Под одной крышей соединились спальный корпус.кухня, столовая, санузел, душевая и баня., дезинфекционная камера и медпункт. Отопление, на удивление, центральное.
    Для приема новой партии военно-пленных здесь хорошо подготовились.Единственный бич–это клопы и крысы, с которыми мы вели бесполезную борьбу еще в прежних лагерях.. За все время своих мытарств за колючей проволокой я от клопов страдал больше, чем от голода.
      
    Жизнь вновь прибывших всегда начинается с карантина. Наконец-то появилась горячая вода, причем в любое время. Какое это удовольствие стоять под теплой струей, на время забываешь о всех своих невзгодах. Однажды, в карантинной зоне появляется здешний политработник лейтенант Ведерников,подходит ко мне и спрашивает:
       –Ты что, выпускник антифашистской школы?
        Гордо киваю головой
      –По русски хорошо говоришь и пишешь?
     По улыбке на моем лице можно было прочитать положительный ответ.
  – Будешь старшиной антифашистского актива. Помогать тебе будут еще трое бравых ребят.
     Теперь пришло время удивляться мне! Целый год после окончания этой школы никто и имени моего не упоминал, видимо все еще считали меня политически не благонадежным. И вдруг такая честь. Старшина актива–это круглосуточная должность, опять меня освобождают от тяжелого физического труда. Я весь внутренне воспрял, мне опять доверяют большое дело и я обязательно оправдаю ожидания комиссара.
      
      Одним из приоритетных направлений антифашистского актива была организация социалистического соревнования между производственными бригадами зоны. От нас требовалось найти такие слова к трудовым массам, что бы до них дошло: ударный труд-это тоже искупление перед Советским народом, который вынес на своих плечах наглую агрессию немцев. Выражаясь проще, этот самый актив, на самом деле, выступал пастухом при стаде коров. Было, порой, стыдно за то что орудия производства были примитивного свойства и ни о каком повышении производительности труда не могло быть и речи.  Выполнять  нормы выработки в такой обстановке было не возможно, а   невыполнение нормативов   влекло за собой снижение продовольственного пайка.
   
     Нередко бывали случаи, когда пленные работали бок о бок с гражданскими бригадами и ловкие прорабы приписывали своим «кадрам» «липовые» наряды на те работы, которые выполнялись пленным контингентом. Конечно, же,поднимать дух своих братьев по неволе, в таком кавардаке было бесполезно. Мы обратились к начальнику лагеря с просьбой прикрепить активистов к производственным бригадам и понаблюдать за их работой, тем самым определить причины невыполнения норм. Прорабы и мастера видели в нас врагов. Между нами завязалась тайная борьба. По вечерам, втихаря заходили в будки к прорабам и искали справочники государственных норм, ценники и другие полезные документы, проливающие свет на истину в в составлении производственных нарядов. Мне лично удалось завязать дружеские отношения с начальником строительного участка,на объектах которого пленные не работали. Он то, ничего не подозревая, снабдил меня нужными книгами и даже научил ориентироваться в этом сложном  потоке  информации.
     Процесс восстановления справедливости шел крайне медленно,но, однако, мы своего добились. Бригады начали получать полные пайки питания. Даже на лицевые счета стали зачислять заработанные денежные средства. Они были .конечно, ничтожно малы и все же–это была какая ни какая, а победа.
    
      Питание в этом лагере было ниже среднего. Утром–суточная норма хлеба при выполнении производственного плана–600 граммов и миска каши. В обед суп и каша, а на ужин–снова суп. В виду того, что в лагерь завозили продукты помесячно,это означало, что мы поочередно питались один месяц исключительно пшеном, другой–овсянкой, третий–гречей и т.д. к нам в актив стали поступать жалобы от рабочих  о несправедливой раздаче супа. Повар в лагере-фигура привиллегированная. Он назначается начальником пищеблока, а это, как правило,офицер НКВД. Повар старается всеми силами удержаться на своем месте. Поэтому и угождает, то этому начальству, то другому...
      После долгих переговоров мы нашли компромисс:рабочие бригады поочередно выделяют из своих рядов наблюдателя,который будет вести контроль раздачи пищи. Никаких любимчиков, никаких чинов. Все по честному. Больше жалоб от пленных на кухонный «беспредел» не поступало...
     Рацион питания пленных поддерживался и приканавной травой. Крапива удачно вписалась в наш добавочный продукт. Оздоровительная команда,куда входили и дистрофики, занималась сбором это ценного витаминного сырья в больших объемах. Присутствие крапивы в супе придавало приятный вкус.
   
       В конце сентября в лагерь привезли запас картофеля на всю предстоящую зиму. Пока стояли морозы, этого продукта хватало вволю, а как только началась оттепель, весь продукт превратился в гнилую массу. Эта зима была очень холодная и голодная одновременно. Наш рабочий рацион оказался без мяса, круп, овощей и жира и выглядел примерно так:
       Положено: 50 граммов мяса.    Компенсация  150 г хлеба
                20 г   жира                80 г хлеба
                120 г крупы                200 г хлеба
                100 г овощей                100 г хлеба

  Вот уж, действительно, получилось образцово. Как в поговорке: «Хлеб всему голова!
  Таким образом, суточный паек, состоящий из одного хлеба, достигал до 2-х килограммов. Утром–каша из хлеба, в обед–суп и каша из хлеба,на ужин–суп из хлеба. Каша густая, суп густой. Вначале было весело и смешно, наедались вдоволь, но со временем аппетит угас. Хлеб пленники стали использовать как разменную валюту. Главный спрос был на репчатый лук, чеснок и капусту. Запасы овощей у гражданского населения были скромными, а цены очень высокими. Назревала катастрофа. Списочный состав лагеря убывал, на зоне появилось много дистрофиков и заболевших цингой, выявились и симптомы заболевания суставов.
       Наш актив был серьезно озабочен. О каком боевом духе товарищей можно говорить, когда смерть начинает массовокосить людей. Ведь и нас смогут обвинить в бездействии. Начальство лагеря тоже находилось в тупике. Среди военно-пленных поползли слухи о том, что вместо родных домов мы скоро окажемся в русских могилах
     Неожиданно, кому-то из нас пришла в голову идея собирать лесную хвою и делать из нее отвар. Инициатива была поддержана. Еще через несколько дней завезли в зону лекарственные дрожжи., а снаступлением весны в рационе опять появилась крапива...
      Одна из наших бригад  трудилась на вредном производстве, в котором вырабатывались компоненты для облагораживания бензина. Люди там работали в противогазах и при высокой температуре воздуха. Им предоставлялось дополнительное питание–молоко и право пользование заводской поликлиникой.
    
     Однажды, ко мне обратился член одной нашей бригады. У него болели зубы, а по русски он ничего не понимал. Пленный попросил меня сопроводить его в поликлинику в качестве переводчика. Медсестра регистратуры внимательно выслушала нашу просьбу, сочуственно глядя на припухлую щеку товарища, а я излагая суть обращения за медицинской помощью, невольно размышлял о том,что же должно быть в сердце этой русской женщины,видящей в  пленных немцах,еще недавних врагов отечества.
       Интересно,как бы поступили в подобной ситуации врачи с русскими военнопленными в Германии?–спроашивал я себя...
      Наконец, дошла и наша очередь на врачебный прием. Пациент сел в кресло и женщина-доктор стала « колдовать» над его ртом. Очень надсадно и неприятно жужжала бормашина. Пока мой товарищ  вертелся в кресле, доктор задавала мне непринужденные вопросы. Ее доброжелательность вселила в меня уверенность, я стал раскованнее и поведал Анастасии Федоровне, так звали врача-стоматолога, свою «одиссею».
     Закончив лечение товарища, она предложила и мне сесть в кресло.
      –Коль пришли, давайте посмотрим и ваши зубки.
    Я оторопел. Жалоб у меня не было, а отнимать время у милой женщины мне не хотелось. И все же она настояла своим повелительным голосом:
     –Садитесь без разговоров.
   Я безропотно открыл рот и через пару секунд услышал вердикт: цинга.
     –Вам, милок, нужно серьезно лечиться, иначе, не ровен час, останетесь без зубов.
    Доктор обработала мои десны какой-то жидкостью, дала мне и товарищу на дорогу несколько таблеток с аскорбинкой и взяла с нас слово, что мы обязательно явимся к ней через день...
      Довольные вниманием, мы вышли из кабинета. На нас с любопытством смотрели гражданские пациенты. Что удивительно, местные жители не были злобливы, наоборот,на их лицах были нарисованы приветливость и участливость.
     Сколько живу, столько и буду помнить свою спасительницу-доктора. Она сохранила зубы не только мне. По ее настоянию я водил на прием очень многих своих товарищей. И что характерно, никто в регистратуре ни разу не спросил о том, являются ли рабочие членами коллектива вредного цеха
    
       В один из врачебных приемов я отважился спросить Анастасию Федоровну о том, почему она так тепло относится к пленным немцам?. Ее ответ меня сразил наповал. Вот, что она мне ответила:
     « Мой брат попал в немецкий плен в середине войны. Сделал попытку побега, его снова вернули в концлагерь Дахау, что означало верную смерть. Однако ему посчастливилось бежать и оттуда Полумертвого от голода и усталости, его нашла в горах на юге Германии одна крестьянская семья. Эти добрые и смелые люди не только не выдали его фашистам, но и кормили и прятали до самого прихода союзнических войск.
Мой брат вернулся домой живым и здоровым. И я считаю своим врачебным и гражданским долгом отплатить немцам добром за то добро и моральную  порядочность, которые они проявили по отношению к брату.»
    Минуло с той поры столько времени. Уже забыты многие  имена, но только не имя этой светлой русской женщины . Более чем уверен, что столь же прочно  хранят о ней благодарную память и мои товарищи по сталинскому плену...
      Почти все лето я  провел с оздоровительной командой в деревне Перехваткино. И опять, наверное, благодаря моему верному ангелу. Начальник политотдела зоны был короток:
      – Мы, Фритцше, пережили тяжелую зиму. В лагере много ослабленных людей. Нужно использовать максимально летнее время для улучшения их состояния здоровья. Вам выпала важная задача–поствить ослабленный контингент на ноги. Думаю, Вы успешно справитесь с этой задачей!
      
      Нежданная командировка на деревенскую природу   оказалась большой наградой за пережитую голодную зиму. Было даже как-то неловко за других товарищей, которые остались в зоне. Четыре месяца торчи в деревне, собирай грибы и ягоды, чем не санаторий? Теперь у меня появилась возможность свободно перемешаться по деревне, конвоир все больше выполнял номинальные функции и следил за больными пленными, которые еле передвигали ноги. Ужас пронизал мое тело,когда мне передали список команды дистрофиков. Среди них были два венгра,бондари по профессии и двенадцать немцев, перенесших осложненную цингу. Ходить и шевелить руками эти люди почти не могут. Суставы у них совершенно не гнутся.Как с такими «бойцами» ходить в лес по ягоды?
    Было ясно.что поедем мы на большой машине.куда будут погружены и запасы продовольствия. Вот бы нам добыть мешок соли, ведь впереди грибной сезон. Этот продукт в Дзержинске был острым дефицитом, на базаре стакан соли доходил до двадцати рублей. Соль была доброй разменной валютой. За стакан этого добра можно было выменять литр молока или пяток яиц.А из нашего лагеря ежедневно уходил наряд на берег Оки для разгрузки барж с каменной солью, которая служила сырьем для химического завода. Достать этот дефицит не оказалось сложным делом. Нас уже чуть не в лицо знали паровозные машинисты, Они –то и помогали нам в воровстве в обмен за другие мелкие хитрые услуги, например мы умело могли маскировать мешки  перед выездом из загражденной территории.После пяти часов тряски по деревенским колдобинам приехали в Перехваткино. Встречает нас местный староста Николай Павлович Телегин, окидывает взглядом:
    – Ягод пока, ребята, нет. Грибов тоже. Есть время лечить людей.
   
      Очевидно,сельского активиста предупредили о  состоянии здоровья основного состава команды. В сарае  колхоза лежит большой запас конопли,который требуется прочесать. Надо договориться с руководством,, чтобы за работу платили репчатым луком. Днем в сарай свозим всех тех, кто не может ходить,а к вечеру подключаются и ходячие, ибо в утренние часы знакомлю их с местностью.
      Николай Павлович свел меня с председателем колхоза, он оказался чудным и сговорчивым. В тот же день выписал нам целый мешок лука.. от этого витамина мы с нетерпением ждали чуда. Чесать коноплю – труд не самый тяжелый. А если учесть, что работали ребята вместе с девушками и женщинами-колхозницами, дело это казалось веселым гулянием. Наш конвоир подметил, что многие особы женского пола остались после войны вдовами. Здесь работали девушки и из соседних деревень Вершилово  и Трофимово и , конечно, же многие соскучились по мужской ласке. У этого конвоира открывалось широкое поле деятельности,только инициативу прроявляй!.
      И вот наступил день, когда Николай Павлович сказал:
     –В лесу появилась черника. А Бог даст дождь, скоро и грибы пойдут...
    Лес вокруг Перехваткина глухой, того и гляди, можно заблудиться. Наши походы в природные глубины староста начал с того, что обучил  нас ориентироваться по солнцу и направлению ветра. Очень скоро мы уже научились ходить в лес без нашего наставника.
     Не сопровождал нас в этих походах и конвоир. Вынужденный из-за своих Дон-жуанских ночных похождений отсыпаться до обеда,он перестал вообще обращать на нас внимание. Ограничивался лишь вечерней и ночной проверкой. Такое не могло пленных не радовать. Они бродили свободно, как гражданские лица, иногда в группе, а бывало и по одному. Я же больше предпочитал одиночество Природа в лесу была сказочно красива и мне доставляло большое удовольствие сидеть на кочке и любоваться бирюзовым небом.
     Венгры-бондари изготовили из досок бочки, однако,наполнялись они дарами леса крайне медленно. И это было понятно. Очень соблазнительно было отправить горсть черники скорее в рот , чем в корзину.
   
       В антифашистской школе нам постоянно вдалбливали: колхозный строй имеет явные преимущества перед единоличным крестьянским хозяйством. Практика моих пристальных наблюдений убедила меня в обратном. Каждое утро я слышал, как бригадир обегал жилые подворья и призывал бежать на работу. Убеждал односельчан до хрипоты,однако мало его слушали, почти никто не обращал внимания на его призывы. Что ж.эти люди–лентяи? Да нет. Просто , оставаясь дома, они трудились на своих огородах. Надежды на родное государство не было, ведь в большинстве хат были дети, которых нужно было кормить.
     Сам я тоже вырос в деревне. И хозяйствовали у нас не по указке бригадира, председателя или бургомистра. Многие имели свои земляные наделы и управлялись без посторонней помощи, однако, не все справлялись с этой работой, ведь территории у некоторых были не маленькими. В этом случае нанимали батраков и относились к ним с вниманием, кормили и выдавали денежное довольствие.
      Еще с одной особенностью колхозной жизни в советском Союзе я столкнулся совершенно случайно. Иду с корзиной по опушке леса рядом с колхозным полем,вижу–пылит по дороге телега.  Впереди идет, еле дышащая голодная кляча. Телега останавливается, с нее соскакивают трое мужиков. Воровато огляделись, меня не заметили. Сняли с телеги один из четырех мешков и спрятали его в подлеске. Затем подъехали к полю и стали сеять. Вручную... о таком способе сева я знал только из древних исторических книг...
    
         Наконец, зарядили дожди. В лесу появились сыроежки, да так много, хоть косой коси.. Эти грибы не входили в план нашего производственного задания. И потому–все сыроежки шли в общий котел. Вслед за сыроежками появились рыжие россыпи лисичек. При дневное норме в 10 килограммов, мы  собирали значительно больше. Настроение и здоровье еще недавних дистрофиков резко пошло на поправку. Грибная охота просто завораживала. Мы приносили и волнушки,  рыжики, и подберезовики, попадались и белые грибы, даже грузди. И приготавливал все эти вкусности уже в горячем виде наш кашевар,который по основному роду выполнял функцию врача. Кулинария была его второй страстью.
        Это лето в Перехваткино впервые в жизни заставило мое сердце заметно поволноваться. Одного захлестывает волна любви в шестнадцать лет, другого позже. Ко мне пришла любовь в двадцать три года. Как-то вышел я за забор, смотрю подходит конвоир и спрашивает так ласково:
     –Коля ты косить умеешь?
      –Умею.
    –Вот и ладушки! В лес сегодня не пойдешь. Председатель попросил на сегодня косаря. Подожди его здесь, а я спать пошел, ну и ночка сегодня  была, просто атас!
   Я отправил команду в лес, а сам жду. Подходит председатель с двумя женщинами. Присматриваюсь к одной–девушка-красавица семнадцати лет. Не больше. Оказалось, это была его жена и дочь. Идем по дороге, беседуем. Разговор идет на равных. Никакого намека на то, что я немец и враг как ни как. Болтаем, как задушевные друзья.
Выходим на большую поляну и начинаем косить. Приноравливаюсь, стараюсь не ударить в грязь лицом. Кошу, а сам на Галину поглядываю. Что-то в сердце екнуло. Она тоже изподволь бросает на меня косой взгляд. Похоже, понравились мы друг другу.
     В обеденный перерыв сидим,жуем ,что Бог послал. Вдруг, как из под земли появляется наш конвоир. Его приглашают сесть за  трапезу. Он ест хлеб и на Галину дивится. Видно, и ему дивчина тоже приглянулась. После обеда вертухай удалился, а я продолжил работу. Галина посматривает в мою сторону и улыбается. Я счастлив и чувствую себя на седьмом небе. Оказывается ,  и  здесь тоже можно устроить себе праздник.
   
      Галя жила в деревне Вершилово, а туда ходить мне не разрешалось, только в сопровождении конвоира. Ну не просить же его отвести меня к ней! Господь услыщал мои молитвы. Написал Гале записку, пригласил ее на вечернюю  встречу  у перекрестка дорог, в километре от Перехваткина. На следующий день я приблизился к Гале и ,трясущимися руками, положил записку в ее фартук. Она тайком пробежала по бумажке глазами и закивала мне головой. Все было бы здорово, но вот как уйти подальше от глаз надсмотрщика. Конвоир, хоть и не злой парень,однако,соперник. Мало ли что взбредет в его голову.
   
      План был таков. Конвоир делает проверку поздно вечером, уже, когда на дворе царит темень. Он заходит в избу, где пленные уже спят. Чиркает спичкой и смотрит, все ли на месте? Затем поднимается на чердак и делает то же самое. Спим мы, как правило, с полотенцами на лицах. Таким образом спасаемся от комаров. И конвоир определяет количество подопечных по этим полотенцам и выпуклостям тел под одеялами. Этой хитростью я и решил воспользоваться. Изготовил «куклу», положил ее под одеяло, прикрыл полотенцем. В сумерках вышел в лес,а дальше по тропке прямиком к перекрестку. Галя меня уже ждала. Стоим мы напротив друг друга. Растерянные и смущенные. Никакие слова на ум не идут. Нежно прикасаемся друг к другу и вдруг хлынул ливень с безжалостной быстротой. В одно мгновение меня пронзил трепет легкого поцелуя, губы разомкнулись и Галя частливая убегает в Вершилово. Тьма кромешная. Дождь хлещет по щекам. Путь предстоит по болоту. Ничего не видно, иду на ощупь. Пришлось встать на четвереньки и передвигаться лишь при вспышке молнии..
      
     До расположения команды я кое как добрался. Галю больше я не видел. Сенокос закончился, а другого случая встретиться с девушкой мне судьба тогда больше не подарила. Уже позже я узнал, что приложил к этому делу свой язык наш конвоир. Он наплел председателю колхоза о том, что его дочь сохнет по пленному немцу, а в условиях Сталинского режима это строго каралось уголовным преследованием. Однажды, этот самый конвоир мне даже признался в том, что путь к сердцу Гали он так и не нашел. Как радовался я внутренне в тот момент. Все мои мысли работали только в одном направлении. Вот получу свободу, обязательно дам Гале о себе знать...
      ...Домой вернулись с добрыми воспоминаниями и с царскими лесными дарами: привезли несколько бочек брусники и маринованных грибов. Люди, отправившиеся в лес больными, вернулись относительно здоровыми. Извлек полезные уроки и я , как старшина команды. Не на теории, а на практике я увидел живые «преимущества» советского колхозного строя.
    
     Моим заместителем в лагере оставался замечательный парень, по имени Саша. Он тоже прекрасно изъяснялся на русском языке и был выпускником антифашистской школы. Обстановка в политработе не изменилась. Я очень боялся изменений в структуре нашего актива, однако, напрасно. Саша великолепно справлялся со своими обязанностями. Досуг свой я продолжал делить с Александром, который стал моим верным другом. Мне очень запомнился его рассказ о том, как он попал в плен.
      
     На Восточный фронт он ушел восемнадцатилетним пареньком. Во время осеннего наступления на Москву.определили его в разведвзвод.Как головные дозорные, пятеро молодых  бойцов, не имеющие никакого опыта в боях, неожиданно наткнулись на большую группу красноармейцев. Пепрестрелка не состоялась, так как заклинило ручной пулемет, а для рукопашной схватки ребята подготовлены не были. Сдались без боя. В кармане у Саши оказалась еще не распечатанная пачка сигарет. Младший сержант раскупорил пачку, угостил своих солдат и о чудо, вернул немцу остальную часть. Вели советские солдаты себя вежливо, никакого рукоприкладства не было.
        В ту голодную зиму плена, когда мы с Сашей познакомились, он сильно заболел. Его приняли во Владимирский военный госпиталь, где он провел добрых полгода. Советские врачи медперсонал лечебного учреждения спасли ему жизнь. Мой друг и после плена очень тепло отзывался о своих искусных докторах...
      По характеру мы с моим первым помощником были абсолютно разными. Саша был очень осторожен и уравновешен, во мне же кипел дух противоречия. Это нас на весах уравнивало,получился отличный духовный тандем. Поссориться с Сашей было не возможно. Да и повода не было. Я покинул этот лагерь тогда, как мой друг еще определенное время в нем оставался и нес свой политический крест. Мы с ним тогда расстались  и  встретились вновь уже через полвека в 1998 году. Как говорится, старая дружба не ржавеет.
    
      Наш политрук лейтенант Ведерников решил выступить с инициативой об организации в зоне стройки коллективов художественной самодеятельности. К тому времени нам выхлопотали хоть и небольшую, но все таки стабильную зарплату. Тут же объявили клич на сбор денег для покупки музыкальных инструментов. Результат вышел сверх ожидания. Обеспечили, созданный оркестр из пятнадцати человек, всем необходимым, включая старое пианино. А что касается нот и партитур, то эту заботу взял на себя один кларнетист-профессионал. До войны он играл в одном большом оперном театре Германии. Музыкальная память этого оркестранта оказалась чудом. Как сейчас, помню его сидящим за столом, со скрипкой на коленях и с карандашом в руке. Пишет ноты, водит смычком по струнам и снова записывает. Просто наизусть знал все пьесы...
      Нашим оркестром руководил член антифашистского актива по имени Фриц. Он очень стеснялся своего имени, зато отдавался музыке полностью. С утра и до самой ночи он размышлял только о  том., как сделать оркестр более профессиональным. Не хуже обстояли дела и с созданием театрального коллектива. Администрация зоны пошла нам навстречу и  все  активные участники самодеятельники были практически освобождены от трудовой повинности. Репетиции и только репетиции. Вот почему поток желающих попасть на подмостки сцены был огромен. В считанные часы нашлись и чтецы, и артисты, и певцы, и танцоры.
    
      Однажды оркестру позарез понадобился контрабасист. Сам музыкальный инструмент изготовили из подручных материалов в лагере. Для изготовления струн нам понадобились бараньи  и свиные кишки,которые мы без труда получили на мясобойне города Дзержинска. На время создания этого музыкального шедевра были отозваны  из цехов ценные мастера, хорошо знавшие работу с деревом.
    Контрабас уже стоял новенький на сцене и блестел своими лакированными боками в ожидании своего хозяина. И мне вдруг в голову пришла дерзкая мысль. Со скрипкой я умел обращаться в детстве. Почему бы не освоить контрабас?
      В  январе  сорок седьмого года из центрального управления лагерей до нас донесся слух, что очень скоро состоится смотр народных  талантов из числа лагерного контингента.  На подготовку дали два месяца. Говорили, что на эстраде будет представлен и коллектив самодеятельных артистов из Горьковского дома культуры. Стали искать ведущего вечера. Сложность состояла в том, что конферансье должен был выступать на двух языках. Вести программу на русском и переводить сказанное на немецкий. И опять жребий выпал на меня, видимо опять, в который раз, не обошлось здесь без политрука Ведерникова.
     И вот ранним  мартовским утром веселая и дружная компания на грузовике прикатывает в Горький. Стоит прекрасная погода, солнце слизывает лучами последние следы снега, настроение у ребят боевое, в душе кипит азарт. Лагерь в Сормово  набит людьми до отказа. Яблоку негде упасть. Группы исполнителей прибывают из всех уголков  региона. Представление расчитано на два-три часа, а это значит очень большое число исполнителей, нужно организовать правильную очередность номеров, запомнить фамилии артистов. Задача далеко не из легких, тем более, когда делаешь это впервые!
    
      Представление началось. Число зрителей во дворе лагеря не меньше двух тысяч. Вот так аудитория, почти как в большом концертном зале. От волнения меня охватывает дрожь,Такое ощущение я всегда испытывал в полете под обстрелом зениток. Первое мое объявление проходит без помарок, публика дружно аплодирует. Заиграл оркестр, стою за кулисами и перевожу дух. В этот момент ко мне подходит  офицер из окружной администрации  в сопровождении симпатичной девушки:
         –Вот, ребята, познакомьтесь. Это Коля, твой переводчик. А это–Жанна, конферансье из Дома культуры.
    Офицер отвернулся и стал одергивать свою гимнастерку,а я обомлел. Стою и столбенею. Такой красивой девушки мне еще видеть не приходилось, Галя –не в счет, по красоте ей ровня, только Галя неизвестно где, да и тоска по ней уже притупилась,наверное она нашла уже свое счастье? Я вспомнил Галю, и тут же отогнал эти мысли прочь. Отец–председатель колхоза, наверное, рад до икоты, что так произошло. Что ж, будем начинать новую жизнь... Гляжу, девушка в черном платье со стройными ножками, тоже меня изучает, затем подходит и начинает беседу. Объясняет номера программы коллектива. Ее слова пролетают мимо ушей, я просто стою и любуюсь. Какая-то волна нежности меня захлестнула.
     Уже за кулисами, перебарываю свою робость, говорю девушке:
       –Если бы я был вольным человеком, пошла бы ты со мной вечером на прогулку?
     И что удивительно. Это нежное и милое целомудренное создание ответило мне взаимностью. Видимо, и по ее телу прошел электрический ток. Она тихо, но твердо ответила:
     –Да!
 
      Никогда мне не забыть тембра этого одного единственного слова. Смотр талантов закончился. Подошел наш грузовик и мы дружно полезли в кузов. Жанна стояла на обочине дороги и теребила в руках платочек. Я еще не знал того, какой след в моей жизни оставит этот короткий яркий эпизод.. Прошло уже много десятилетий, а этот легкий и юный образ девичьей чистоты до сих пор стоит перед моими глазами...
    ... Еще в прежних лагерях я наблюдал за тем, как оперативники из личного состава военно-пленных выискавали доносчиков для выявления подпольных фашистских группировок. Тогда я особого внимания этому факту не придавал, скорее по своей наивности. Однажды просыпаюсь, лежу на нарах, в комнате темно. В тусклом освещении от ламп над забором лагерной зоны надо мной склоняется лицо человека в военном мундире:
     –Вставай,Фритцше и одевайся побыстрее. Дело есть!
     Как только я принял вертикальное положение, сразу понял,куда офицер клонит. Меня ждет шеф разведки. Иду  вдоль рядов нар и чувствую на затылке взоры своих товарищей.Теперь я окончательно скомпрометирован.Появилась причина подозревать меня «стукачком.»
 
       В кабинете меня ждет оперативник в штатской одежде. С ним  рядом переводчица Вера Гауфман.Зачем меня нужно переводить? Не понимаю. Неужели опер не знает о том, что я хорошо говорю по русски. Видимо,соблюдают проформу. Допрос идет по всем правилам, под протокол. Спрашивают  о всех родственниках,начиная от родителей и кончая прапрадедами. Любое несовпадение с предыдущими  бумагами грозит санкциями за обман. Спрашивают скрупулезно, их очень заволновала моя учеба в интернатской полувоенной школе. Отвечаю без запинок. Допрос уже длится два часа. Все устали,на лбу у меня выступила испарина.. Наконец,протокол постранично подписан. Оперативник сам вызвался проводить меня до жилого корпуса. Однако, повел он меня совсем по другому маршруту. Подходим к двери карцера. И тут только до меня доходит о том, что я арестован. Кому я стал поперек горла? Кто лживо донес на меня грязную информацию?
      Проснулся я от звона ключа. Конвоир приказывает идти за ним. Выводит он меня к проходной, где собираются рабочие бригады. О завтраке речь не идет. Обед и ужин получаю в нормальном режиме. Так повторяется пять дней подряд. Ночью карцер–вечером допросы. Вот как примерно проходил одна из таких «задушевных» бесед:
       –Ты был курсантом антифашистской школы?
        –Так точно!
       –Ты готов бороться за освобождении Новой Германии от фыашизма?
      –Конечно, готов!
      –Тогда ты должен активизировать эту борьбу в лагере!
      – Я же вел пропагандистскую работу, зачем меня отстранили? Почему изолировали в карцер?
   –Надо тебе искупить вину своими активными шагами
   О какой вине идет речь, оперативник загадочно умалчивает и продолжает:
 –Среди твоих товарищей в лагере есть замаскированные  военные преступники. Они хитрые и опасные. Их надо срочно выявить и наказать по заслугам! Мы надеямся на твою помощь в изобличении таких лиц.
    –Боже мой, думаю,как уйти от этого бедлама? Как смягчить удар? Пришла в голову простая отговорка:
     –Вы сказали, что они военные преступники, умные и хитрые, Они тогда давно знают о том, что я бывший курсант-антифашист. А рассказывать антифашисту свою правдивую биографию, подобно самоубийству. А на этот шаг не пойдет человек, которому удалось долго сохранять себя под вражеской личиной. Посудите сами, я для такой работы абсолютно профессионально не пригоден...
    
      Еще два раза меня вызывали для подобных бесед и я всегда проявлял бдительность, рассказывал об общих настроениях товарищей, никого не выставляя в проигрышном свете. Так или иначе, психолога –разведчика мне удалось обмануть. Он пришел к выводу . что работа сексота мне не по зубам....

         И вот сделан еще один шаг на пути к долгожданной воле. После всех нервных перипетий Клаусу Фритцше удается перебраться в монтажную бригаду базы трофейного оборудования с режимом  штрафного содержания. Утром выход из зоны в бесконвойном порядке с обязательным вовращением вечером в жилую зону. Вся та же колючка–тюрьма в тюрьме и никуда от этого не деться. Работа-тяжелая. Разгрузка вагонов с оборудованием. И именно здесь, в  этом коллективе, Клаус впервые стал задумываться о том, как облегчить каторжный труд монтажника. И опять новые судьбоносные встречи. На сей раз Клаус познакомился с вдумчивым инженером, руклводителем производственного коллектива  Николаем Порфирьевичем  Кабузенко. Именно этот человек разбудил в пытливом военно-пленном техническую страсть, желание к самосовершенствованию. Благодаря своему новому шефу, вновь назначенный бригадир поднимает производительность труда, участвует в разработке и внедрению в жизнь новых свежих технологических идей. Своего наставника бывший пленник будет еще долго помнить и в мирное время. Так уж вышло, что не кто другой а Николай Порфирьевич, помог Клаусу в выборе гражданской профессии и направил «мозги» парня в инженерном направлении...

         ЛАГЕРНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ №469-1
                1947-1948 гг.
   
       За «боевые» заслуги меня перевели в бригаду монтажников, где царил каторжный труд.
    Главное направление работы–разгрузка железнодорожного транспорта с трофейным оборудованием из Германии.Состав бригады–исключительно «новички», попавшие в плен весной 1945 года перед самым окончанием войны. В шутку из называли «последним призывом», так назывались управленцы, которые сидели за письменными столами. Физическая работа–не их дело. Они граждане белой кости. Им неведомо о том, как привести в движение многотонные тяжеловесы без подъемно-транспортных механизмов. Лом и железнодорожные шпалы–наш инструмент.
      Скорость разгрузки вагонов в Советском Союзе имела большое народно-хозяйственное значение. Простой вагона сверх нормы влечет за собой уголовную ответственность. Бригада наша долго привыкала к режиму, и ритмичной работы мы достигли только через неделю, тогда-то мы и начали получать полный рацион хлеба. Я не знал, но сердцем чувствовал, что за мной ведется специальный надзор. Немецкий командир штрафной роты доверительно сообщил мне о том, что в прежнем лагере начальника бросало в дрожь лишь об упоминании моей фамилии. Ему не нравилась моя инициативность и независимость. Всеми силами он пытался меня сгноить. Даже здесь, на новом месте он не оставляет меня в покое. Этот начальник даже добился приказа, чтобы меня больше ни на какие должности не выдвигали.
    Как-то в теплый весенний день бригада была занята на разгрузке двутавровых балок, диной восемнадцать метров. Каждый держит по лому, а бригадир стоит «руки в брюки» и делает вид, будто что-то подсчитывает в уме и разрабатывает новую технологию разгрузки. Люди смотрят на бригадира и ждут его команды. Я в это время стою внизу и кричу:
      –Хватит сачка давить, берите ломы и вперед! Работа началась и вижу как фермы спускаются вниз. А в это время со стороны за мной наблюдал  проедставительный мужчина интеллигентного вида, в  сером  плаще. Он подходит и спрашивает на немецком:
       –Ты бригадир?
      –Нет,-отвечаю.
     –Бригадир наверху!
    –А ты почему не бригадир?
    –Говорят, провинился на политработе.
   –Но это же не причина исключать человека из сферы производственной деятельности. Не по хозяйски это! 
   
      Мужчина недовольно качает головой, уходит. Проходит время. Продолжаем работу. Разгрузку оканчиваем  без задержки. Начался  перекур. Дневную норму , вроде,, выполнили. Опять подходит этот сторонний наблюдатель и говорит:
      – Поработали ,ребята, справно. Скажу нормировщику, чтобы приписал Вам за ударный труд процентов двадцать. Давайте познакомимся:
       –Кабузенко Николай Порфирьевич, начальник базы трофейного оборудования.
      –Ты по русски пишешь и читаешь?
     – Есть некоторые проблемы в грамматике.
   – Образование какое?
  – Гимназия за плечами.
  –Будешь бригадиром
 –Не забывайте, я в политической опале.
– Не волнуйся, голубчик. Этот вопрос в моей компетенции. У меня есть юридический договор с «ГУЛАГ» , и нечего способных ребят в тени держать...
    Не знаю, чем я приглянулся этому боссу,но на следующий день Николай Порфирьевич опять поставил нашу бригаду на разгрузку балок. Теперь я начинал понимать, что этот человек имеет здесь довольно большой вес и с ним считается лагерное начальство.
       
     Ближе к обеду со мной произошло ЧП. Спускаясь с вагона вниз, я неудачно прыгнул на платформу и лбом чуть не «поцеловался» с острым краем балки. Упал  и вдруг ощутил резкую боль в спине, дыхание сперло,жадно хватаю губами воздух. И тут же перед глазами встает образ  цыганки-предсказательницы. Какие-то пять сантиметров отделяли меня от гибели. И опять пронесло! Видно, во время подлетел мой друг ангелочек.   Закончили разрузку к обеду. Вроде, в норматив уложились.
     На следующее утро  Кабузенко передает мне два наряда:
          –Попробуй -, хотя бы частично разгрузить второй вагон.
   Подвести  начальника совсем не хотелось и мы до конца дня опорожнили  этот вагон полностью,  выполнив дополнительное задание. В этот день нам записали выполнение–200 процентов. Николай Порфирьевич во всю старался, чтобы нашей бригаде  дать такое задание, какое было бы реально выполнимо.
    
      Когда объявили показатели труда по итогам месяца, то среднее выполнение нашего коллектива составила около 150 процентов. А это означало,что бригадный суточный рацион хлеба уже составлял не 400, а 600 граммов хлеба на человека, и в качестве добавки дополнительная миска супа и каши к ужину. До нас докатилась  информация о том, что передовикам производства, регулярно перевыполняющим нормы выработки,положена выплата наличных денег. Однажды начальник базы меня вызвал в кабинет и начал разговор::
      –Знаешь,Коля, работа на платформах идет неплохо.Я доволен показателями бригад. И все же, у меня есть некоторые идеи по улучшению качества разгрузочных работ. Ты знаешь, толковых ребят, у меня–раз, два и обчелся! Я уверен,что успех будет. Поставок из Германии становится уже меньше,зато растет доля по распаковке,консервированию и укладке в складские помещения. У меня двенадцать бригад, а административного персонала, только я с бухгалтером, да нормировщик,  плюс четыре руководителя площадок. Мне позарез нужен координатор со знанием двух языков. Сам понимаешь, сижу в окружении вашего брата и мне нелегко одному везти этот тяжелый воз. Как думаешь, найдутся в лагере специалисты с инженерным мышлением, человек двенадцать-пятнадцать? Я хочу, чтобы ты объединил эту группу и возглавил ее ! Сделаем тебя старшим бригадиром с широкими полномочиями. На мою помощь можешь смело расчитывать. Я тебя в беде не оставлю. Факт такой, что срок ввода в эксплуатацию новых цехов теперь зависит от монтажа оборудования, и от нас сейчас требуется хорошая разворотливость. Смекаешь?
     –Можно я подумаю над вашим предложением?-робко спросил я
   – Хорошо, сутки на обдумывание,  и ни часа больше!
    Посовещавшись вечером с бригадирами, я решил , что взвалю на себя эту ношу. По крайней мере нужно доказать руководству: в штрафники я попал по нелепой случайности, от оговоров очень трудно найти защиту. Здесь работает принцип диалектики: «Если есть друзья, должны быть и враги»
   
      На следующее утро меня уже пропускают через проходную без конвоира. Какое счастье! Сработала тактика Кабузенко. Руководство лагеря уже было извещено о реорганизации на базе. Препонов мне не стали ставить, и на том спасибо!
   Прихожу в приготовленный кабинет, сажусь за письменный стол. На нем стоит телефонный аппарат. Последний раз я говорил по телефону очень давно и то, на немецком языке. Вдруг запиликал аппарат. На проводе–Кабузенко.
 Кого и куда поставить на разгрузку, сам решай. Тебе на месте виднее. Расставишь бригады и вместе с нормировщиком выдашь наряды. Действуй!...
       ...  В августе сорок седьмого года антифашистский актив лагеря организовал трудовую конференцию для обмена опытом ударных бригад с целью повышения производительности труда. В честь этого мероприятия изготовили и повесили доску почета, на которой вывесили портреты передовиков. Фотографии были оформлены горкой, в форме равнобедренного треугольника. На самой верхней точке был вывешен мой портрет. Возвращаясь с завода совершенно случайно обращаю внимание на то, как перед доской почета стоит начальник лагеря капитан Глазунов и просматривает снимки , ведя глазами снизу вверх. На самом верху обнаруживает мой снимок и вскипает от негодования:
        –Удалить, немедленно удалить! Вот сволочь немецкая, уже и сюда прорвался.
      
       Рядом проходил  офицер политотдела лейтенант Абрамов. Заметив гримасу на лице начальника, политработник начал урезонивать старшего офицера. Они  спорили до хрипоты,приводя друг другу всякие доводы, однако портрет мой так и не был снят. Молодец, лейтенант, принципиальным оказался. Это была уже победа, в первую очередь победа здравого смысла над косностью и чванством и , конечно. же это была политическая  виктория. Капитана Глазунова я больше не видел. К нам прислали новую фигуру-подполковника Романова. С ним у меня установились ровные рабочие отношения.
       Революционные изменения на базе окрылили меня. Николай Порфирьевич своим отеческим теплом вдохнул в меня свежую струю энтузиазма. Он и в правду, относился ко мне как к сыну. В любую минуту он готов был выслушать любого из бригадиров о насущных проблемах и всегда помогал во всем и советом, и делом.
     Очень много времени я стал проводить за канцелярской работой. Объем  складской бухгалтерии все больше возрастал, спецификации составлялись немецкими инженерами, которые по русски писать не могли. Кабузенко снабдил меня немецко-русским техническим словарем и научил переводить с немецкого на русский картотечные бумаги. Впервые мне пришлось столкнуться с большими  языковыми сложностями перевода, ведь каждое слово может иметь несколько значений. Я тогда и не предполагал о том, что благодаря  Николаю Порфирьевичу, сам того не подозревая, сел за университетские учебники по программе языковых вузов.
      
     И опять у меня нашлись новые ненавистники. Мои трудовые успехи у некоторых деятелей вызывали открытую зависть, однако интриганы ничего со мной уже сделать не могли. Свергнуть с трона старшего бригадира в данной обстановке было все равно как сдвинуть с места пятиэтажный дом, слишком крепки были мои позиции и на базе, и в новой лагерной администрации, которой, наконец, сумели внушить о том, что этот Фритцше своим авторитетом и опытом  положительно влияет на повышение производительности труда всей базы трофейного оборудования, в то время как на должности пропагандиста, он мог бы поднять показатели труда на всех рабочих объектах лагеря.
      Опять сработал закон бумеранга. Меня вызвали в лагерное управление и объявили о новом перемещении. Теперь мне предстояло возвращение в ядро антифашистского актива. Одновременно с новым назначением я твердо решил продолжить самообразование по техническим переводам и словарь стал для меня единственной настольной книгой. Кабузенко постоянно продолжал выписывать в мой адрес наряды за заполненные впрок карточки складской бухгалтерии. Каждая карточка приносила мне 50 копеек заработка, а это был малый, по деньгам, но огромный по значению, гонорар. Было похоже, что как технический переводчик, я начинаю созревать...

          Возвращение на политическую работу далось Клаусу нелегко. Он окончательно понял о т ом, что его марксистское убеждение остыло благодаря событиям последнего времени. Да, фашистская идеология оказалась мыльным пузырем, мифом для немецкого народа, а чем же Сталинская идеология лучше? Опыт контактов с советской действительностью показал немецкому пленнику истинное место вождя народов в истории. Клаус своими глазами, всем нутром убедился в том, что режим в СССР никак не соответствовал идеальным принципам социализма. Весь режим был построен на страхе и чинопочитании. Украл с поля колосок- пять лет тюрьмы. Украл целый сноп–получи все десять, « увел»  железнодорожный состав овощей–станешь директором и попадешь в номенклатуру. На новом месте молодой пропагандист знакомится с новым товарищем по неволе–Теодором Мельманом Вести политическую агитацию в условиях голода и других лишений было делом пустым и не достаточно эффективным. И даже в таких условиях нужно было уметь сохранить человеческое лицо, не стать дешевой лагерной шестеркой, купившись за стакан водки и шмат сала. В том лагере,куда попал Клаус, контингент жил в ожидании скорого освобождения. Пленные, как манны небесной ждали репатриации на родину. За время нахождения именно в этом лагере,Фритцше очень сдружился с Теодором. Старший товарищ его многому научил. Так, не в пример. показным выборам в органы власти на разных уровнях в СССР, активист Теодор преподносит лагерной администрации принципы истинной демократии и на деле доказывает то, как должны проходить выборы в совет актива с обязательным тайным голосованием.
     Здесь же, в этом лагере, Клаус движется вверх по служебной лестнице. Теперь ему дловерен целый батальон, а это несколько сотен человеческих суде. И снова круговерть забот и постоянные мысли о доме...
      В конце тысяча девятьсот сорок восьмого года энергичный и неунывающий комбат  всерьез задумался о том, как же приблизить заветное освобождение? И не нашел ничего более оригинального,как симулировать болезнь. Здесь снова ангел прикрыл его своим крылом. В больнице оказалась замечательная женщин- врач Анна Павловна. Она разгадала планы  своего пациента и прониклась к нему материнской заботой.. И кто знает, сколько бы еще дней и ночей «парился» Клаус на лагерной шконке, если бы не своевременная поддержка врача. Ее лучистые глаза у ветерана Клауса Фритцше и сейчас  светятся в его ясной памяти...

   Продолжение следует.