Би-жутерия свободы 134

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 134
 
 Проказник-дождь прекратил свой долбёж, хлёстко откинув плети волос за странствующим лунатиком – горизонтом. Пескоструйный ветер с пляжа попытался расчесать их, но у Северного Борея не хватало сил, и он аннулировал природный заказ. Заливное сверху и отбивная градом по крышам прекратились. Розовым пуншем вздымался завершающий аккорд заката. Опа унюхал, расхлябанную осень на исходе, накинувшую жёвто-блакитное покрывало.
– А были «те ещё» минуты, – разочарованно вздохнул Опа Непонашему, и сожаление, слетев с его насмешливых губ, беззвучно разбилось о её застеклённый взгляд на открытой террасе.
– Зося, открой фрамугу, дай войти мсье Свежему Воздуху без деланной влажности на твоих глазах. Я бесконечно устал от кондиционера, от гула производимого этим электрическим гунном, от бестолковых людей с компьютерами загруженными повседневными заботами и мелочными интересами. Покажи мне хоть одного среди них, принесшего золотое яичко или немеркнущее произведение Фаберже. Сегодня собрание  напоминало сказочное перуанское млекопитающее Тяни-Толкай не где-то высоко в Андах, а родом из человеческого зоопарка – Че-ло-пар-ка. Эта тирания неочищенных фраз, это языковое потрёпывание за ушами, завязанными на затылке, поглаживание хохолков не сформировавшихся характеров вызывало у меня гадливое ощущение. Я чувствую себя трактором, раздавившим собственную гусеницу. Я не приемлю и отторгаю наносной ил снобизма, в котором различаю животноводческую ферму цветущих скотских отношений, лишённых конкретных желаний. Меня окружает ров наполненный не натуральными соками, а жалкими выжимками с добавками желчной горечи. Поверь, все эти ходячие экспонаты, промелькнувшие вчера, недостойны принятия в «Клуб Интимных Встреч». Ты обратила внимание на бродягу, ведущего себя так, как будто ему наполовину оторвало язык в боях за свободу отрыжки в присутствии достопочтенного кворума? Страшно подумать, что твоя жизнь – неразделённый пирог, и я её опекун.
А нечленораздельные сиамские близнецы, досконально знающие друг друга? Создаётся впечатление, что они познакомились ещё до  рождения Христа, но имеют смутное представление о Таиланде, где был зарегистрирован их феномен. И во главе шокирующего паноптикума с его иерархией подсознания стареющий я, с неподвластной простатой, по капле мучающей фарфоровый писсуар с литографиями! Как тут не отливать матовым светом?!
– Да уймись ты, пенсионер, любящий женщин гуртом по старой памяти, – неприязвенно поморщилась Зося, провожая слова сожителя вдаль брезгливым взглядом, – лучше  поставь убаюкивающий шансонный коктейль Лёши Пододеяльникова, о расторможенно-тронувшемся поезде пребывающем в депрессии, а по какому пути – неизвестно, сообщить не изволили.
Заметим, что если Солженицын летом 1974-го писал под дубом вековым на даче в Фирсановке архивными глыбами, для поклонников, принимавших публицистику за литературу, то Опа-нас в пик популярности рокенрольной группы «Выдвижные подбородки» самоуверенно выстаивал над писсуаром, предпочитая вместительные словарные ёмкости, пугавшие поначалу, и каким-то путём поступавшие в распоряжение многострадальных  читателей. Как пояснично пояснял Опа-нас Непонашему, излишки творческой воды не вредят в засушливый литературный сезон истомившемуся горлу. Дубовый компаньон в липовом деле он крякнул, пропустив клокочущий глоток из бутыля «Самопал», и преодолев досадную заминку, потянулся к стопке забитой компактными дисками. Вытащив из коробочки новоиспечённый пластиковый блинчик под № 59 «Нос домашнего квашения», он поставил вещь № 1793 группы «Линолеум», написанную в память о несостоявшейся революции в конце XX столетия в ещё не разделённой Канаде. С точки зрения отзывчивого на будничные события поэта-эрота Амброзия Садюги эта слюнявая романтика представляла собой  пропаганду агентства путешествий Проходима Пасса, рекламирующего себя два раза в неделю на утрусском радио «Босота».
               
Обратно тянет в Монреаль,
Я выхожу на магистраль
На девяносто пятую дорогу.
Мотор пантерою урчит.
Предупреждали же врачи,
Что я схожу с ума, но понемногу.

На акселератор жму ногой,
И кажется не я, другой
Стремится пофранцузить в это лето.
Париж не нужен и Монтрё –
Рекой «Святой Лаврентий» ждёт,
Пробивший путь меж улиц и проспектов.

О Монреаль, о Монреаль,
Ты моя радость и печаль,
К тебе лечу как мальчик на свиданье.
Твой перезвон колоколов
Разгонит рыбаков улов,
Но подчеркнёт величественность зданий.

Чтоб посидеть в твоих кафе,
Готов на аутодафе,
Не вынести мне годовой разлуки.
Изящество и красоту
Твои в себе всегда несу,
Возьми меня навеки на поруки.

О Монреаль, о Монреаль,
Ты моя радость и печаль.
О Монреаль, о Монреаль...

Потом возникла совершенно другая по стилю песенка, в которой упоминалось: что свои грехи можно искупить, не замаливая, а чужие, по большей части непростительные, усугубить, обмакнув в писательские чернила;
что отношение к женщине как к средству транспорта автору в корне претит, и он продрог до безмозглости ногами насквозь;      
что он приболел с субфебрильной температурой к воображаемой Прекрасной Даме с обеспокоенной душой и растатуированным по всем правилам Харлей-Дэвидсонского движения телом;
что он, иждивенец, c профилактической целью понижения скачущего артериального давления пиявкой присосался к её груди до прихода участкового врача возрастной категории.
      Заканчивался цикл балладой о поднятом им восстании в совмещённом туалете против недоюбленной третьей жены, которой самой судьбой было предписано стать миллионершей. В этом цикле он обращался к ней: «Косуля ты моя!» (Она слегка косила. За кем-то глаз, да глаз нужен, а эта контактными линзами обходилась).
В одной балладе он победил  себя, оставив ей дом и два спортивных БМВ. Будучи  женщиной благородного кишинёвского происхождения, она горячо его поддержала и ссудила денег под непристойно выгодный процент для прохождения лечения в психиатрическом отделении брюквинской библиотеки имени Левина.
Зося разревелась, глядя на прыткие солнечные зайчики, имитировавшие на стене беспорядочные перемещения НЛО, и попросила вырубить звук, мотивируя своё требование тем, что она больше не выносит воющего Опа-наса. Несомненно, признала она, ты один из выдающихся бардов наполовину прикрытого верхнего правого века на окружающий мир, и являешься приложением к внутреннему неприятию всего окружающего, отличающегося изогнутой философской линией поведения. Правда поражает твой склад ума, которому недостаёт трезвого заведующего для инвентаризации не расфасованного песенного материала. Лауреат конкурса привокзального пения Опа-нас Непонашему ещё раз посмотрел на Зосю испытующим взглядом, с состраданием, и подчеркнул свою кудлатую мысль, – не зря люди говорят, что мои песни облади-облада(ют) силой недоказуемых теорем. Затем он с присущим бардам артистизмом зажмурил затёкшие в орбиты глаза, как будто предстояла облава на таланты и погрузился в сон, подчиняясь неписаному закону «Сжатия любовного кольца». Ему снились деревья, увешенные телами, и старшина на плацу с зычным: «Правошланговый запевай!», и что его посадили на заячью губу, а там, приняв за крота, наказали земляными принудработами. От страха он готов был провалиться легендарным Ионой в китовую пасть, но проснулся, и вновь погрузился в сон, где уже предстал сутенёром на углу, изучающим тарификационную сетку оплаты профессианалок (колежанкам он предпочитал постоялок у дверей). Потом Опа-нас перевоплатился в, вождя индейской резервации, в полной боевой раскраске мчавшегося в холодной испарине костлявым бегом, переводя дыхание на 3-ю скорость и, жадно захватывая ртом воздух. Вот он загребает ненасытными руками плавающие в воздухе предметы первой необходимости и щедро рассыпает пенящуюся микробную флору изо рта.
На бегу Непонашему пытался скрыть растерянность, но мерзопакостная рубашка в аленький цветочек, напыщенная на брюки, оказалась слишком короткой. Ему, человеку освоившему почти все цивилизованные языки мира (кто-то говорит первым, а кто-то погружается в золотое молчание), не удавалось театральным жестом заправить язычок вечерних туфель, и всё это вместе раздражало. Его знобило и трясло. Левая нога спешила за ним с отрывом от производства в три метра, не как у испанцев, несущихся наперегонки с разъярёнными быками в Памплоне.
Это всё из-за моего неуживчивого характера, каялся Опа-нас, значит, ещё имеется шанс стать президентом и без дисциплинарных взысканий запятнать совесть признаниями в чём-нибудь овальном. Не дай Бог попасться на удочку, где роль крючка вакантна.
Непревзойдённая докладчица до собственного счастья – Зося, которую участники сборища забросали вопросами о её происхождении, как грешницу камнями, стремилась вуалевым потоком по гравитационной дорожке навстречу к Опа-насу. Купец в нём кричал: «Выделите мне подходящую тару, и я изолью в неё поток эмоций! Не зря же в шпионских кругах увеличился объём продаж, а в цирках количество пожирателей огня! Мы – гильдия разгильдяев!»
Сказывалось, что мальчишкой Опа подрабатывал разносчиком сатирической заразы – «О’стрит», являвшейся главным органом театрализованного представления о жизни.
Зося вопрошающе вздрогнула и очнулась, поняв, что заседание клуба закончилось, а Опа (та ещё ехидна с высоким коэффициентом смазливости) спит, потягивая гомериканский воздух мясистым носом с деловыми прожилками на бордовом носу. Ей, незнакомой с его утренними переживаниями простолюдина, ознаменованных  поднятием простыни в честь необузданного акта любви, недоступен был момент горения низа живота, в то время как его мысли рождались в устье противоречий. Они, прошмыгнув потоком, соединились мостиками слов под шебуршащую песню дождя в обрамлении мотива любовной символики раскрытых «Шербургских зонтиков», в которой женская любовь стыдится своей козлиной привязанности к «столбу», а лихая беда, развлекая компанию, не приходит одна.  Привратники открывают ей ворота, в то время как дерматиновые двери и преступники отпираются во всю.
Больше всего Зося боялась, чтобы в Опе не проснулся встревоженный творожный сурок – издатель журнала «Ори сто крат», под лозунгом: «Каким бы ни было ничтожество – по-идиотски круглым или (после обрезания) усечённым конусом в брючине, во всех его проявлениях оно остаётся незначимым, даже если пьёт партийное пиво «Краткий Coors и в порыве страсти тульским пряником забирается с головой под расклешённую юбку».

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #135)