Мария Луиза Бомбаль, Чили, (1910-1980)
Пианист садится, откашливается - своеобразная дань традиции, - и мгновенно концентрируется. Неоновые гирлянды, которые освещают залу, медленно гаснут, превращаясь в угасающие угольки - и в то же время в тишине начинает расти, развиваться музыкальная фраза - ясная, строгая, в меру причудливая.
«Моцарт, наверное», - решает Брихида. Как обычно, она забыла попросить программку. «Моцарт, должно быть, или Скарлатти ...» Увы, её познания в музыке так скудны! И не потому, что она не любит музыку или у неё нет слуха. Наоборот - в детстве она очень хотела научиться играть на фортепиано, ей не нужно было навязывать уроки, как её сёстрам. Однако сестры теперь все нормально играют и разбирают произведение с первого раза, а она ... Она бросила уроки через год. Причина такой непоследовательности была так же проста, как и постыдна: ей никак никак не давалось изучение нот басового ключа «ФА». «Не понимаю басовый ключ - только скрипичный». Как негодовал отец! «Каждой из вас желаю нести это бремя несчастного вдовца с несколькими дочерьми, которых надо обучать! Бедная Кармен! Намучилась бы она с Брихидой! С этим заторможенным существом..!»
Брихида была самой младшей из шести сестёр, совершенно разных по характеру. Когда отец, наконец дошёл до неё, он был настолько измотан и опустошён предыдущими пятью, что предпочёл избавиться от ответственности, назвав её заторможенной. «У меня нет больше сил бороться - бесполезно. Бросай фортепиано, раз такое дело. Не хочешь учиться - не учись. Если хочешь торчать на кухне, слушая побасенки,- давай! Если нравится играть в куклы в шестнадцать лет - играй!» Да, Брихида в этом возрасте ещё хранила свои куклы, оставаясь при этом совершенно невежественной.
Но как хорошо быть невежественной! Не знать, кем был Моцарт, ни откуда он родом, ни его значимость, ни особенности его техники! Просто дать ему увлечь себя, как сейчас.
И Моцарт действительно увлекает её за собой. Он зовёт её на мост, подвешенный над кристально чистой речкой, которая бежит в ложе из розового песка. Она вся в белом, с кружевным зонтиком, изящно сплетённым и тонким, как паутина, таким невесомым на её плече...
- Ты с каждым днём всё молодеешь, Брихида. Вчера видела твоего мужа, то есть - бывшего мужа. Он весь седой...
Но она не отвечает, не останавливается, продолжает идти по мосту, который Моцарт протянул до сада её юности.
Высокие струи, в которых поёт вода... Ей восемнадцать лет, каштановые косы до пят, золотистый цвет лица, тёмные глаза, распахнутые и в то же время вопрошающие. Маленький рот с пухлыми губами, милой улыбкой и самой изящной и грациозной в мире фигурой. О чём она думает, сидя возле фонтана? Ни в чём.
- Насколько она красива - настолько и глупа, - говорили окружающие.
Но её никогда не заботило, глупа ли она или стоит весь вечер у стены на вечеринке. Всем её сёстрам уже давно сделали предложение руки и сердца. Ей - никто.
Моцарт! Теперь он ведёт её по голубой мраморной лестнице - и она парит между двумя рядами ледяных ирисов. А теперь он открывает зарешеченные ворота с золотыми наконечниками, чтобы она могла броситься на шею Луису, близкого друга её отца. Она была ещё маленькой, когда все бросили её, и она побежала к Луису. Он подхватил её на руки, и она обняла его за шею со смехом, похожим на частую трель, и начала покрывать звонкими и беспорядочными поцелуями его глаза, лоб и уже тогда седые волосы. Неужели он никогда не был молод?
- Ты как ожерелье, - сказал Луис. - Птичье ожерелье.
Вот почему она вышла за него замуж. Потому что только перед этим солидным и неразговорчивым мужчиной она не чувствовала себя виноватой в том, что она такая, какая есть: глупая, шаловливая и ленивая. Да, теперь, по прошествии стольких лет она понимает, что вышла замуж по любви - и тем не менее, не может понять, почему она ушла однажды, вдруг ...
Но вот Моцарт нервно берет её за руку и, ведя во всё убыстряющемся темпе, заставляет её пересечь сад в обратном направлении и вернуться на мост с торопливостью, больше похожей на бегство. Отняв кружевной зонтик и полупрозрачную юбку, он тем самым закрывает дверь её прошлого мелодичным и в то же время уверенным аккордом и возвращает её в концертный зал - одетую в чёрное, машинально хлопающую в ладоши, пока медленно растёт пламя искусственного освещения.
И снова мрак, и снова предвестная тишина.
И теперь Бетховен начинает перекатывать под весенней луной прохладные волнысвоих аккордов. Как далеко море!
Брихида идет по пляжу к морю, сверкающему вдалеке, сияющему и кроткому, но затем море вздымается, успокаивается, обволакивает её, толкает ласковыми волнами, пока она не ложится щекой на грудь мужа. И отливает, забыв её на груди Луиса.
- У тебя совсем-совсем нет сердца, - говорит она. Сердце мужа билось так глубоко, что она слышала его стук изредка и неожиданно. - Ты всегда не со мной, даже когда рядом. Почему ты женился на мне?
- Потому что у тебя глаза испуганного оленёнка, - сказал он и поцеловал её. И она, внезапно повеселев, с гордостью чувствовала уже на своём плече тяжесть его седой головы. Ах, эти серебристые блестящие волосы Луиса!
- Луис, ты никогда не рассказывал, какого цвета были твои волосы, когда ты был маленьким. И что говорила твоя мама, когда ты начал седеть в пятнадцать лет. Она смеялась, плакала? А ты гордился или стыдился? А твои одноклассники - они что? Расскажи, Луис, ну, расскажи...
- Потом... Я хочу спать, Брихида, я очень устал. Выключи свет.
Бессознательно он отвернулся от неё, уже засыпая, и она так же бессознательно всю ночь держалась за плечо мужа, ловила его дыхание, старалась подладиться под это дыхание, как заточённое исстрадавшееся растение, протягивающее свои ветви в поисках живительных лучей.
По утрам, когда горничная открывала жалюзи, Луиса рядом не оказывалось. Он вставал неслышно, даже не пожелав ей доброго утра, словно освобождаясь от «птичьего ожерелья», которая цепко держала его за плечи. «Пять минут, Луис, всего лишь пять минут. Никуда твоя работа не денется, если ты побудешь со мной всего лишь пять минут».
Её пробуждения - ах, как печальны её пробуждения! Но вот что интересно - стоило ей войти в свою гардеробную - её печаль рассеивалась как по мановению волшебной палочки.
Волна кипит, клокочет вдалеке, шелестит, как море листьев. Это Бетховен? Нет.
Это дерево, растущее рядом с окном гардеробной. Ей достаточно войти в комнату, чтобы почувствовать огромное доброжелательность, циркнулирующую в этом дереве. Как жарко всегда в спальне по утрам! И какой пронзительный свет! А здесь, в гардеробной, переодеваясь, она, наоборот, освежалась. Выцветшая кретоновая обивка, дерево,бросающее прохладные, как вода, трепетные тени на стены, зеркала, превращающие листву в бесконечный зеленый лес. Как хорошо было в этой комнате, больше похожей на мир, погружённый в аквариум. И как многоголосен этот огромный эвкалипт! Все окрестные птицы укрывались в нём! Это было единственное дерево на их узкой улице, тянущейся вниз к реке прямо из города.
- Я занят... Не могу пойти с тобой ... У меня много дел, к обеду не жди ... Привет, да, я в клубе. Это деловая встреча. Поужинай и ложись ... Нет. Я не знаю. Тебе лучше не ждать меня, Брихида.
- Если бы у меня были друзья! - вздыхала она.
Но всем с ней было скучно. Как не быть такой глупой? Как вернуть столько утраченных позиций? Но ведь, чтобы стать умной, нужно было быть умной с детства, разве не так?
Её сестёр, тем не менее, мужья водили всюду, а Луису - он даже себе не хотел в этом признаться - было стыдно за неё, за её невежество, за её застенчивость и даже за её восемнадцать лет. Не поэтому ли он просил её говорить, что ей по крайней мере двадцать один год, словно её цветущая юность была скрытым дефектом?
А ночью он всегда был уставший! И никогда её не слушал, лишь улыбался ей механической улыбкой. И ласкал её, при этом сам полностью отсутствуя.
Почему тогда он женился на ней? Может, чтобы укрепить старую дружбу с её отцом? А возможно, для мужчин жизнь заключалась в серии непрерывных соглашательств. Если что-то из этой серии перестанет действовать - наверняка, случится полный сбой системы. И тогда мужчины начнут бродить по улицам города, будут сидеть на скамейках и площадях, каждый день выглядя всё хуже и обрастая бородой.
Значит, жизнь Луиса заполнена каждую минуту. Как она не поняла это раньше! Отец был прав, называя её заторможенной.
- Я хочу хоть раз увидеть снегопад, Луис.
- Этим летом я повезу тебя в Европу, там как раз будет зима, так что ты увидишь снег.
- В Европе зима, а здесь лето. Прямо даже не знаю...
Порою, словно чтобы разбудить в нём вспышку настоящей любви, она покрывает поцелуями мужа, плачет и шепчет: «Луис, Луис, Луис ...»
- Что? Что случилось?
- Ничего.
- Почему ты меня зовёшь?
- Просто так, мне нравится звать тебя по имени.
И он улыбался, одобряя эту игру.
Наступило лето, её первое замужнее лето. Новые дела не дали Луису исполнить обещанное путешествие.
- Брихида, этим летом жара в Буэнос-Айресе будет ужасной. Почему бы тебе не пожить у отца?
- Без тебя??
- Мы будем видеться каждую неделю, с субботы по понедельник».
Она сидела на кровати и очень хотела оскорбить его, тщетно искала самые обидные слова, чтобы выкрикнуть ему в лицо. Но ничего на ум не приходило, даже оскорбления.
- Что с тобой? О чём задумалась, Брихида?
Впервые Луис повернул назад и, обеспокоенный, склонился над ней, явно опаздывая в свой офис.
- Спать хочу, - ответила Брихида, отворачиваясь и пряча лицо в подушках.
Первый раз он сам позвонил ей из клуба в обеденный перерыв. Но она отказалась подходить к телефону, в ярости овладев оружием, к которому прибегла бессознательно: к молчанию.
В тот же вечер она ужинала с мужем, не поднимая глаз, и все её нервы были сжаты.
- Ты все ещё сердишься, Брихида?
Но она молчала.
- Ты прекрасно знаешь, что я люблю тебя, птичье ожерелье. Но я не могу быть с тобой все время. Я очень занятой человек, я раб тысячи обязательств.
- ...
- Хочешь, пойдём куда-нибудь сегодня вечером?
- ...
- Не хочешь? Таа-ак. А Роберто звонил из Монтевидео?
- ...
- Какое красивое платье! Новое?
- ...
- Брихида, я спросил - новое? Почему ты не отвечаешь?
Но и в этот раз она не нарушила тишину.
И тогда произошло неожиданное, удивительное, абсурдное. Луис вскочил, яростно швырнул салфетку на стол и вышел, хлопнув дверьми.
Она тоже встала, ошеломленная, дрожащая от негодования от такой несправедливости.
- Я, я, - бормотала она потерянно, - за весь год ... впервые позволила себе упрёк ... Ухожу, ухожу сегодня же! Никогда больше не переступлю порог этого дома… - Она яростно распахнула шкафы в гардеробной и начала швырять одежду на пол.
Вдруг кто-то или что-то постучало в оконные стекла.
Она, ещё даже не зная, кто это, с необычной смелостью бросилась к окну и открыла его. Это эвкалипт под сильным дыханием ветра бил по стеклу ветвями, извиваясь и вспыхивая чернотой под освещенным заревами небом той летней ночи.
Сильный ливень не заставил себя ждать, но скоро отскочил от его холодных листьев. Какое блаженство! Всю ночь она слушала, как дождь хлестал и стекал по листья эвкалипта, словно по каналам с тысячью причудливых утечек. Всю ночь она слышала скрип и стон старого дерева, рассказывающего о непогоде, пока она, свернувшись калачиком на широкой кровати, спала возле Луиса.
Горстки жемчуга, струи, льющиеся на серебряную крышу. Шопен. Этюды Федерико Шопена.
Она внезапно проснулась ни свет, ни заря - просто чувствовала, как её муж, теперь тоже упорно молчавший, соскользнул с кровати.
В гардеробной с широко распахнутым окном витали запахи реки и травы, а зеркала завуалировала дымка тумана.
Шопен и дождь, струящийся по листьям с шумом скрытого водопада, кажется, напитавший даже розы кретоновой обивки, смешались в её взволнованной ностальгии.
Что делать летом, когда идут такие дожди? Оставаться весь день в комнате, притворяясь выздоравливающей или грустной?
Однажды днем Луис робко зашёл к ней и сел, очень напряжённый. Повисла тишина.
- Брихида, неужели ты меня больше не любишь?
Она вдруг глупо обрадовалась. Она бы, наверное, закричала: «Нет, нет, я люблю тебя, Луис, люблю!», - если бы он дал ей время, если бы не добавил почти сразу со своим обычным спокойствием:
- В любом случае, я не считаю, что мы должны расстаться, Брихида. Ты должна хорошенько подумать.
Её импульсивное желание погасло так же быстро, как и вспыхнуло. Зачем понапрасну воспламеняться! Луис любил её нежно и взвешенно; если бы он вдруг возненавидел её, то ненавидел бы справедливо и по делу. И это и есть жизнь.
Она подошла к окну, прислонилась лбом к ледяному стеклу. Эвкалипт, спокойный и постоянный, безмятежно стоял под бившим его дождём. В полумраке комната, аккуратная и тихая, вся застыла в вечной и благородной тишине. Это тоже жизнь. И было что-то величественное в том, чтобы принять её такой, посредственной, как нечто окончательное, непоправимое. И прорастала и поднималась музыка серьёзных и медленных слов, которые она продолжала слушать: «Всегда». «Никогда» ...
И так проходят часы, дни и годы. Всегда! Никогда! Жизнь, жизнь!
Когда она пришла в себя, то поняла, что её муж выскользнул из комнаты.
Всегда! Никогда! ... И дождь, скрытый и равномерный, всё ещё шелестел в Шопене.
Лето оборвало листки своего палящего календаря. Светящиеся и ослепительные страницы падали, как золотые мечи, как страницы нездоровой влажности с дыханием болот; падали страницы яростной и короткой грозы; страницы горячего ветра - ветра, который приносил гвоздичную оттенки и развешивал их на громадном дереве.
Несколько детей играли в прятки среди огромных, сведённых судорогой корней, которые поднимали плитку тротуара, и дерево было наполнено смехом и шепотом. Она выглянула в окно и хлопнула в ладоши. Дети испуганно разбежались, не замечая её улыбки, как у ребенка, который также хочет участвовать в игре.
Она долго стояла одна, прислонившись к окну, наблюдая за мерцанием листвы - на их улице, которая выходила прямо к реке, всегда дул легкий ветерок - и это было все равно что погрузить взгляд в быструю воду или беспокойный огонь камина. В таком бездумном блаженстве можно было убить эти мёртвые часы.
Как только комната начала наполняться туманом сумерек, она зажгла первую лампу, и лампа засияла в зеркалах, размножаясь, как светлячок, жаждущий сокрушить ночь.
Каждую ночь она ложилась спать рядом с мужем, страдая от размолвки. Но когда её боль становилась невыносимой и болела, как колотая рана, когда она была охвачена невыносимым желанием разбудить Луиса, чтобы ударить или ласкать его, она на цыпочках выскальзывала в гардеробную и открывала окно. Комната мгновенно заполнялась сдержанным шумом, чьим-то ненавязчивым присутствием, таинственными шагами, трепетанием, слабым потрескиванием древесины, мелодичным цвирканием сверчка, прятавшегося под корой эвкалипта, который вонзился в звезды жаркой летней ночи.
Её лихорадочное состояние проходило, босые ноги начинали мерзнуть на коврике. Она не знала, почему ему так легко избавляется от страданий в этой комнате.
Меланхолия Шопена, вызывающая один образ за другим, одну грусть за другой, невозмутима.
И вот наступила осень. Сухие листья какое-то время трепетали, прежде чем их понесло по лужайке узкого сада, по бегущей к реке улице. Листья падали и падали. Верх эвкалипта оставался зеленым, но внизу дерево пожелтело и даже потемнело, как потертая подкладка роскошной танцевальной пелерины. И теперь комната казалась погруженной в печальный золотой сосуд.
Лежа на диване, она терпеливо ждала обеденное время и маловероятное прибытие Луиса. Она снова начала разговаривать с ним, снова стала его женой, без энтузиазма, без гнева, без любви, без страдания. Её охватило неожиданное чувство пресыщенности и безмятежности. Никто и ничто не могло больше причинить ей боль.
Истинное счастье может заключаться в убеждении, что счастье было безвозвратно потеряно. Тогда можно идти по жизни без надежды и страха, и наконец-то насладиться всеми маленькими радостями, которые и являются самыми долговечными.
Ужасный грохот - затем белая вспышка, которая отбрасывает её, дрожащую.
Уже антракт? Нет, это эвкалипт. «Корни подняли тротуарную плитку, а затем, естественно, районная комиссия…»
Его рубили топором. Она не слышала эти звуки, которые начались спозаранку.
Ослеплённая, она приложила руки к глазам. Когда способность видеть вернулось к ней, она села и осмотрелась. Но видела она не ярко освещенный концертный зал и расходящихся людей.
Она заключена в сети своего прошлого, она всё ещё в гардеробной, заполненной ужасным белым светом, будто с неё содрали крышу. Холодный свет проникал повсюду, проливался сквозь поры, обжигал холодом. И в этом стылом свете она увидела Луис, его морщинистое лицо, его руки, которые бороздили толстые блеклые жилы, кричащую кретоновую обивку.
В ужасе она бросилась к окну. Теперь окно выходило прямо на улицу, настолько узкую, что комната почти врезалась в фасад ослепительного небоскреба. На первом этаже витрины и банки. На углу улицы перед станцией технического обслуживания, выкрашенной в красный цвет, выстроился ряд машин. Несколько мальчишек в рубашках с короткими рукавами пинают посреди дороги мяч.
И все это безобразие смотрело на неё из всех зеркал. В зеркалах теперь были никелевые балконы, висящие тряпки и клетки с канарейками.
У неё отняли её сокровенность и тайны, и теперь она была голой посреди улицы, рядом со старым мужем, который повернулся к ней спиной, чтобы поспать, с мужем, который не дал ей детей. Она не понимает, как до этого момента не хотела иметь детей, как свыклась с идеей жить без детей всю жизнь. Не понимает, как целый год терпела смех Луиса - слишком веселый и фальшивый, смех человека, который упражняется в смехе, потому что в некоторых случаях необходимо смеяться.
Всё ложь! Всё ложь - и её смирение и безмятежность тоже. Она хотела любви, любви, и путешествий, и безумия, и любви, любви ...
- Но, Брихида, почему ты уходишь? Ведь ты же вроде осталась? - спросил Луис.
Теперь бы она ответила:
- Из-за дерева, Луис! Из-за дерева, которого больше нет!
Перевод с испанского Шахризы Богатырёвой