прежде чем...

               

 Спрыгнуть что ли, пока медленно, пока не набрал ход…
Где сумка, сумка где?
Тамбур, дверь на площадку открыта, внизу, лязгало и скрежетало какое-то железо. 
Слишком быстро, слишком поздно, поздно, поздно, поздно …
Ну, ничего, сойду на первом же полустанке, ждать не буду, недалеко, часа  через четыре дойду, ничего, вдоль насыпи…

  Железным шумом хлынул встречный поезд, странное, смутное чувство,  мука  невыразимого, что-то рвущееся и не могущее отделиться.   Как я ненавидел их благополучных, сидящих в теплых купе, и как завидовал им  уносящимся  туда, где меня уже нет.

 Какой-то новый  запах, куриный пар, сырая земля и что-то еще давно забытое, какая жалкая лампочка под потолком в 60 свечей, ужас неузнавания   ледяным холодком вдоль спины,   как быстро все стало чужим и пустотным, словно вещи  знакомые с детства, защищавшие изменили мне, повернулись другой, неизвестной мне стороной, кровать застелена, занавески задернуты – ну вот, не успел уехать.  Они меня не ждут, будто меня здесь и не было никогда.

 Мама – ну, хорошо, что вернулся, нечего там делать, что- то не так в ее голосе.
Отец – что, забыл что то? В голосе ирония готовая перейти в насмешку.
Вот и не надо было возвращаться, ехал бы сейчас в теплом купе под усыпляющий стук колес, смотрел бы на ближние шары станционных фонарей и бледные зарницы далеких городов.
Завтра утром будет хлопать дверью, и стучать чем-то  деревянным в коридоре, как же ему трудно себя сдерживать.

 В окне почти забытый   дворик, в окружении  трех неказистых желто-кирпичных домиков накрытых ржавым железом, старая абрикоса да кучка детей,  друзей моего детства: красавица Сонька, всю жизнь проработавшая кастеляншей в 9 больнице, толстый Сашка, водитель телескопической вышки, рано умерший, лежащий в гробу с лиловым припудренным лицом, Лёха, удивительно подражавший пению птиц, так он приманивал чижиков и щеглов, ловил их силками и, кажется, продавал, работал в рыбколхозе, быстро и безобразно спился, и я, едущий неизвестно куда и зачем.
Дрожала ложка в стакане удивительно совпадая с моей внутренней дрожью, и все текло передо мной, и все было неправдоподобным, все медленно шло и останавливалось и вдруг снова принималось двигаться, одна картина набегает на другую словно ветер подул. Из темноты и глубины рождался подземный шум, которому я внимал, не видя его и не понимая его смысла. Я слышал в нем шорох песка и гул трясущейся земли, и ныряющий звук чего- то стремительно летящего, и голос проводницы за дверью: Просыпаемся, постели сдаем, приехали…

 А в пространстве между двух занавесок -   неподвижный, огромный, опрокинутый океан неба.