==================== 39. Цвет увядших листьев
Дом снился каждую ночь, словно звал. Нина не выдержала и поехала в Заветы Ильича. Эби оставила дома:
— Там ветер и дождь. И дом этот не наш, нас туда даже не впустят, не откроют дверь, и будем мы с тобой мокнуть под дождём. Трава мокрая, лапки намочишь, ты же не любишь… Не хочу тебя мучить, я одна съезжу, посмотрю и приеду. Хорошо?
Абиссинка сонно посмотрела на хозяйку и, подняв заднюю лапу вертикально вверх, принялась её вылизывать, что означало: «Мрр, можешь идти, я не против».
В Заветах Ильича её ждал сюрприз: «папин» дом был наполовину разобран, брёвна аккуратно сложены в поленницу. У Нины остановилось сердце. Взять бы хоть щепку от папиного дома… Не думая о том, что делает, она прошла на участок, подняла с земли мокрую грязную щепку и сунула её под куртку, как котёнка. Всё что ей осталось от дома, который папа когда-то ей подарил, а она не сумела сберечь.
Две строительные бытовки прижались друг к другу боками, словно мёрзли, и так им было теплее. На натянутой между соснами верёвке мокло под дождём полотенце. Сложенный штабелем новенький брус заботливо накрыт плёнкой, в беседке за накрытым столом сидели рабочие и уплетали за обе щёки шашлык, который жарил на длинном мангале парень в рабочей спецовке.
Запах жаренного на углях мяса дразнил, издевался, испытывал на прочность. Нина сглотнула слюну и отвернулась. Соседний участок, окружённый высоким металлическим забором, со стороны, примыкающей к «папиной», был открыт, оттуда доносились голоса. Нина возненавидела соседа, которому мало было своего участка (судя по уходящему вдаль забору — соток пятьдесят, не меньше) и он купил папин. И дом сломал, не пожалел.
Она медленно шла по дороге к станции, утопая ногами в ковре из увядших листьев, песочно-жёлтых, бежево-красных и багряно-зелёных. Раньше бы её это восхитило, а сейчас оставило равнодушной.
На сердце легла печаль — тяжёлая, как сосновый брус. Домой возвращаться не хотелось, и неожиданно для себя она решила поехать на кладбище к отцу. «Приеду и всё ему расскажу. Может, тогда станет легче…». Дорога неблизкая, но время у неё есть. Время и желание.
* * *
Пробираясь по узкой тропинке между оградок и утопая каблуками в раскисшей от дождей глине, Нина резко остановилась: на могиле рядом с папиной угощалась компания, шестеро взрослых и ребёнок. Взрослые разливали водку в пластиковые стаканчики, заедали бутербродами — поминали. Мальчишка носился вокруг как подорванный, рвал на чужих могилах цветы, потрошил венки, расплетая проволоку, и радостно орал. Никто его не останавливал.
Нина решила подождать, когда они уйдут. Ждать пришлось долго, ноги в кожаных полусапожках замёрзли и, кажется, промокли. Наконец компания закончила трапезу (что за странный обычай, есть и пить на кладбище!) и направилась к выходу — по тропинке, по которой пришла Нина. Она шагнула за куст сирени: не хотела, чтобы её видели.
И с удивлением узнала Зинаиду Леонидовну с сестрой и Кирю со Светланой. За ними шли две женщины, наверное, какая-то дальняя родня. А малолетний вандал оказался Вадиком. Четырнадцать лет, а вести себя так и не научился. И лицо как у семилетнего ребёнка. Дебил, догадалась Нина. Он же дебил! Диагноз врачи поставили верный… Бедная баба Зина…
Дождавшись, когда родственники свернули с тропинки и вышли на аллею, Нина поспешила к отцу. На могиле — две гвоздики, заботливо поставленные в банку с водой, и забытая салфетка с лежащим на ней бутербродом. Или не забыли, оставили на помин души? Что за обычаи такие, колбасу оставлять на могиле!
Бутерброд Нина завернула в салфетку, убрала в пакет, выбросит, когда пойдёт обратно. Цветы тоже выбросила, а в банку поставила свои. И вздохнула. Побыть с отцом наедине сегодня не получится: за две могилы от неё какой-то парень красил масляной краской прутья ограды, насвистывая «Сулико». Что за дурацкая манера свистеть на кладбище! Это же… Это же кощунство! А песня не отпускала, бередила сердце:
"Долго я бродил среди скал, я могилу милой искал,
Но ее найти нелегко. Где же ты, моя Сулико?
Увидал я розу в лесу, что лила, как слезы, росу.
Ты ль так расцвела далеко, милая моя Сулико?
Я могилу милой искал, сердце мне томила тоска.
Сердцу без любви нелегко. Где ты? Отзовись, Сулико!"
— Перестаньте! На кладбище свистеть нехорошо, это неуважение к усопшим, — не выдержала Нина.
— Так я как раз из уважения. Отец эту песню любил, я для него… Постойте! Это вы? Это вы?!
Парень бросил кисть и ломился к Нине через кусты как медведь, повторяя: «Подожди, не уходи, подожди…»
Нина с удивлением узнала в нём своего первого клиента по выдаче кредита.
— Вы меня помните? Я у вас кредит оформлял.
— Беседин Данила Миронович, целевой кредит на приобретение загородной недвижимости, 75 процентов оценочной стоимости, 5 процентов годовых, — улыбнулась Нина. — И адрес помню, Кутузовский проспект, 32, квартира 18 (прим.: Кутузовский проспект, — престижный район Москвы, где традиционно живёт московская элита и баснословно дорогие квартиры).
— Ну у тебя и память!
— Да мне запоминать не надо, у меня тоже дом 32, квартира 18… раньше была.
— Так и у меня — была, — рассмеялся парень. — Я её продал и дом купил, с участком. Места красивые, воздух хоть наливай и пей, и белки по деревьям лазают. В Заветах Ильича, где цековские дачи (прим: государственные дачи членам Центрального комитета коммунистической партии Советского Союза предоставлялись в аренду бесплатно; 6 ноября 1991г. Указом Президента Ельцина деятельность руководящих структур компартии была прекращена).
— Врать нехорошо. Там сотка земли двести тысяч стоит, а кредит ты взял полтора миллиона, что на него купишь?
У Данилы глаза полезли на лоб.
— Всё-то ты знаешь! Сказал же, квартиру продал, отцовскую. Ну не могу я там жить! Не могу. Всё напоминает… Осуждаешь?
— Нет, что ты! Как я могу осуждать, за что?
— За память. Отца предал, во сне теперь снится. Вспоминания предал.
— Никого ты не предал. Воспоминания забрал с собой, а папина душа в новый дом прилетает, в твои сны. Мне домой пора, до свидания. Было приятно вас увидеть. Тебя.
— Это ты лихо зарулила, домой. А свидание… когда? Ты же сказала «до свидания».
Не давая Нине вставить слово, Данила рассказывал про Ярославское шоссе, на котором в час пик не протолкнёшься. Про дом, который он не променяет ни на какие блага столицы и доживёт в нём до самой смерти. Про воздух, который не воздух, а сплошные витамины. «Лишь тот, кто витамины пьёт, до самой смерти доживёт» — вспомнилось Нине. Она рассмеялась и села к нему в машину, и Данила отвёз её домой.
— В гости напрашиваться бесполезно?
— Бесполезно.
— Ага. Тогда пока, — Данила повернулся, улыбнулся (теперь он знает, где она живёт), наступил на обломок кирпича… и с размаху сел на копчик. Сквозь боль подумал с удивлением: «Откуда он взялся? Вроде не было его здесь… или был?»
— Можешь зайти. Отчистишь джинсы, я кофе сварю, потом домой поедешь, — разрешила Нина, глядя на его искажённое от боли лицо.
Будет только кофе. Ну, может, будет что-нибудь к кофе. А больше не будет ничего, понял Данила.
Войдя в квартиру, восхищённо присвистнул:
— Ого! У тебя здесь эксклюзив, дуб, бронза, зеркало венецианское, а комод вообще семнадцатый век, Людовик Четырнадцатый, из личной коллекции, — пошутил Данила, и непонятно было, шутит он про Людовика или предполагает всерьёз.
— Комод бабушкин, — разуверила его Нина. — А зеркало от прежней хозяйки осталось. Оно мутное было. Я месяц на него потратила, чтобы стало — венецианским, — улыбнулась Нина.
Данила слушал её вполуха, разглядывал скатерть.
— Ручная работа! Так вышить скатерть… это с ума сойти! Сколько ты за неё отдала?
Услышав, что скатерть Нина вышила сама, Данила расцвёл от удовольствия. Оказалось, его бабушка была искусной вышивальщицей, и у него осталась тетрадь со схемами узоров. — Принести?
— Принеси! — обрадовалась Нина. — Я узоры пересниму и верну.
Третья по счёту невеста высмеяла Данилу за пристрастие к вышивкам, и он наотрез отказался жениться, потому что понял: точек соприкосновения у них не было вовсе, если не считать постели. Впрочем, постель была не точкой, а скорее плоскостью. А жить на плоскости Данила не хотел.
К кофе Нина подала только сахар. Данила выпил кофе и ушёл, взяв с Нины обещание поехать с ним в воскресенье смотреть дом.
И всю дорогу думал, почему она не подала к кофе ничего кроме сахара, хоть бы бутербродик предложила, есть хотелось смертельно. Почему она такая?
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2020/03/10/1165