Жизнь профессора Ларионова оборвалась двадцать седьмого ноября тысяча девятьсот сорок первого года, в Ленинграде, окруженном кольцом блокады, в трамвае маршрута номер тридцать шесть, с отчаянным трезвоном бегущем по рельсам вокруг Казанского собора.
Немецкий снаряд взорвался прямо в вагоне, словно немцы целились именно в десяток испуганных женщин и хмурых мужчин. Когда примчалась санитарная команда, все пассажиры были мертвы.
Так погиб коренной петербуржец-ленинградец Всеволод Иванович Ларионов, профессор Ленинградской консерватории, веселый седой музыкант с лукавыми карими глазами и пенсне на тонком, гоголевском носу. Имя профессора можно найти в списках «Блокадной книги".
* * *
В ту секунду, когда мозг профессора Ларионова умер, Вселенная взорвалась и возникло нечто новое, невидимое, эфемерное, как мысль, но мыслящее, и, следовательно, существующее.
Время текло и летело. Белыми ночами Привиденьев скользил вдоль гранитной набережной, заглядывая в тихие струи канала Грибоедова. Увы, своего отражения в воде он не видел уже почти сто лет.
Привиденьеву все-таки повезло: потомки его прототипа, товарища Ларионова В.И., выжили и хранили память о нем. Правнучка Светлана и праправнучка Михайлина жили в двухкомнатной квартире на Крюковом канале, вблизи Консерватории, в которой Вячеслав Иванович прослужил сорок лет.
Светлана была внучкой его сына Миши, моряка-подводника, погибшего в 1943 году вблизи берегов Норвегии. Михаил Всеволодович утонул в Баренцевом море вместе с подводной лодкой, на которой воевал: 1943 год, конвои PQ-QP туда-сюда - бескрайний театр военных действий, отчаянные атаки наших подводников, славное и трагическое время! Свою дочь Светлана назвала Михайлиной в честь деда...
На Петропавловке бухнула пушка: двенадцать часов, полдень! Привиденьев со скоростью мысли умчался домой, к милому своему потомству.
Квартира из двух комнат осталась в семье Ларионовых не без участия Привиденьева. Способность являться человеку во сне, когда спящий Разум не блокирует вторжения, Привиденьев использовал только во благо своим любимым девочкам. Иного способа влиять на живой мир Творцы всего сущего не придумали. Сколько раз Привиденьев снился домоуправу, чтобы семье сына, вернувшейся из эвакуации, разрешили занять свое довоенное жилье! А сколько страшных сновидений (уже в конце шестидесятых годов) показал Привиденьев Начальнику Отдела распределения жилой площади при Исполкоме Ленсовета (так сурово назывался «главный по жилью»)! Равнодушному чиновнику он вдалбливал из ночи в ночь, что к молодой женщине с ребенком нельзя подселять «уплотненца», тем более, оркестранта-виолончелиста из Кировского театра, разведенного с третьей женой…
Влетев сквозь метровую кирпичную стену в старинный дом, Привиденьев опустился на легкую пыль люстры. В окне блестели тополя гранитной набережной. Обе его девочки занимались уборкой. Привиденьев с удовольствием отметил, что на антресолях по-прежнему хранится много памятного старья. В руках у Михайлины вдруг появился семейный альбом.
- Мишка, что ты притихла? – из кухни спросила Светлана. – Опять зачиталась детскими книжками?
- Нет, мама. Я нашла старый альбом. Помнишь, мы его искали в прошлом году? Смотри – это же твой дедушка Михаил!..
- Где, где? – Светлана и сама была не прочь окунуться в прошлое и прибежала с полотенцем на плече и тарелкой в руке. – Покажи-ка!
Сын Привиденьева погиб, но фотография, запечатлевшая его с друзьями, осталась.
- Мама, кто это?!
- Рядом с твоим дедушкой Михаилом стоит замначальника Штаба флота, а третий моряк… – Светлана задумалась.
- Кто это?!
- Не знаю. Красивый мужчина! - сказала мама со вздохом разведенной женщины, так и не нашедшей своей любви.
– Какой взгляд!– воскликнула Михайлина. - Какое замечательное лицо!
Мама никогда не спорила с подрастающей дочерью, если вопрос не касался жизненно важного, например, ночного клуба с новыми друзьями или теплых штанишек под джинсы в январский мороз.
- Кто же это? - два женских сердца встрепенулись и замерли в ожидании чуда любви…
* * *
Мокрая щека Михайлины лежала на подушке, а взгляд не отрывался от фотографии Незнакомца, увеличенной до небольшого портрета и убранной в старинную рамку красного дерева. Со стены Мишкиной комнаты улыбался новому веку молодой парень, блестя смелыми глазами из-под козырька флотской фуражки. Распахнутый реглан приоткрывал китель с орденами - война и смерть шли где-то рядом с ним, а он улыбался жизни!
В соседней комнате не спала Светлана, ворочалась и все думала-думала… Привиденьева толкала горячая волна ее чувств. «Быть может, этот офицер любил женщин, - проносилось в уме Светланы, - сходился-разводился – такой красавец! Наверно, баб у него было немерено!.. Отчаянно матерился, командовал кораблем или пьянствовал на берегу, до поросячьего визга напиваясь корабельным спиртом и, наконец, - умер. Но как объяснить пятнадцатилетней дурехе, что впереди у нее длинная дорога, будет и любовь, и разлуки…»
С того апрельского дня Привиденьев заметил, что Мишкина любовь к Незнакомцу крепнет. Энергично и аккуратно, как и все, что она делала, девочка начала собирать информацию. Она читала мемуары подводников, сидела в Интернете, искала еще живых моряков-ветеранов, служивших на Севере. И в конце концов ее настойчивость была вознаграждена - нервным срывом, ибо она поняла, что не узнает о Незнакомце ровным счетом ничего, словно этот человек никогда не жил...
…Привиденьев опустился на пустую алюминиевую банку – жаль, что попробовать настоящего пива он уже не может. Хотелось – впервые в жизни! – напиться вдребезги. Смятый цилиндрик покатился с ветром и, побрякивая, пронзил призрак молодой женщины. Женя, добрейшая душа, при жизни служившая поваром в детском садике, честно умерла от голода в январском Ленинграде сорок второго года. Ее крошечную дочурку нашли в ледяной квартире девушки из санитарного отряда, едва живую вывезли по Дороге жизни. Малышка выросла в детском доме с фотографией матери в кармашке приютского платьица, а в Ленинград вернулась уже взрослой женщиной, с мужем-строителем. Теперь Женина дочурка уже сама бабушка, но каждый год всей семьей ездит на Пискаревское кладбище – помянуть Евгению Максимовну. В любви, к кому бы ни тянулось сердце, – бессмертие!
«Люби, люби, пока дано любить!..» - беззвучно пропел Привиденьев и вдруг понял, что с этой секунды все свое существование он посвятит наивной Мишкиной любви. Да, именно так!..
* * *
…Третьи сутки равномерно бухали взрывы над притаившейся на скалистом дне подводной лодкой. Немцы бомбили прибрежную зону, с берега во все бинокли глядели норвеги. Это была классическая ловушка: эсминец кригсмарине методично и равномерно утюжил квадрат, выкидывая в кильватерный след огромные бочки смерти. Взрывались столбы воды. Потом немцы затихали, слушали глубину.
В отсеке было душно. Взрывы бухали рядом, толкали лодку в бока, угрожая перевернуть подводный корабль. На лодке соблюдался режим полной тишины. В темноте глухо капало, с бульканьем капля ударяла куда-то рядом с рукой Гущина. Он сидел прямо на полу, вытянув правую ногу, левая, поджатая под себя, онемела и словно исчезла совсем. Гущин глядел в темноту распахнутыми глазами. «Они опять мажут», - думал он, крестом выламывая указательный и средний пальцы – на удачу. За бортом ухнуло и гулом ударило в барабанные перепонки. Лодка дернулась с борта на борт, что-то со звоном посыпалось. И все-таки неведомым везением лодка оставалась цела…
Звонко хлопнул люк, в отсек кто-то вошел, склонился над Гущиным, легко дунул в лицо…
- Не пугайтесь!
- Старков, это ты? – прошептал Гущин.
- Старков мертв, - ответил голос печально.
Гущин хотел пошевелиться, но словно каменное одеяло легло на грудь. Он испугался, закричал изо всех сил, но голоса своего не услышал.
- Вы еще живы, Алеша, ваше сердце бьется, а я вам снюсь.
- Я сплю? Не могу дышать…
Странный голос вдруг заторопился, закидал словами:
- Вы без сознания, это называется «кома», ваши глаза закрыты, ваше тело неподвижно, но вам отпущено еще несколько минут жизни.
- Кто вы? Чего вам надо?
- Я привидение, меня нет. Я пришел в ваш сон, чтобы умолять вас об одолжении... Поспешим, Алексей! Сейчас вы можете сделать доброе дело – последнее в вашей жизни.
- Чего тебе надо? Почему я не дышу?
- Алексей, я взял на себя труд представить вам одну юную особу, скажу без обиняков - влюбленную в вас.
- Клавку что ль? - Гущин засмеялся. – Не надо! Я от нее еле отвязался, еще и во сне ее видеть – нет уж! Почему я не дышу?…
- Вневременное информационное поле, с помощью которого я собираюсь устроить это свидание (ох! Что я говорю?!), позволило мне установить контакт между вами. Сейчас девушка спит, вы явитесь в ее сон и скажете… Умоляю вас, Алексей, нагрубите ей, отчитайте ее, скажите что-нибудь неприятное – пусть она вас разлюбит!
- Ничего не понял! Мне страшно…
- Скажите девочке, что любите другую! Она забудет вас, ведь вы умерли за шестьдесят лет до ее рождения! Умоляю! Она так страдает!
- Вы, значит, знаете, когда я умру?
- Ну, конечно, знаю! - сказал голос нетерпеливо. - Вы еще живы, но через тридцать секунд ваше сердце остановится. Когда вы умрете, ваша душа исчезнет, ведь у вас нет потомства, но пока вы еще живы, выполните мою просьбу, умоляю!
- Я не хочу умирать!
- Ваши товарищи уже мертвы, на лодке нет кислорода. Еще пятнадцать секунд. Умоляю!
Гущина ослепила вспышка света, он зажмурился, а когда открыл глаза, увидел девичье лицо, словно излучающее свет. Синие глаза, нежный овал лица и очень светлые волосы, стекающие по прямым плечам. Знакомые девушки Гущина, грубоватые, веселые или молчаливые, носили серую теплую одежду, закутывали головы платками, их юные усталые лица покрывали морщинки трудной молодости. Все в них было напряженно и печально. Но эта девушка словно была из иного мира, источала покой и счастье. Ее платье небрежно открывало одно плечо, а тонкая шея, обремененная ожерельем в цвет глаз, не знала грубой одежды, холода и нужды.
- Прошу вас, Алексей, не молчите! – зашептал взволнованный голос. - Скажите ей, что любите другую! Ваше время истекло, сейчас сердце перестанет биться…
- А пошел бы ты! – зло вскрикнул Гущин и изо всех сил, напрягая грудь, горло, легкие, самым глубоким нутром отторгая смертный сон, закричал:
- Жи-и-ть!..
* * *
Михайлина позвонила в звонок и услышала далекое «ку-ку!». Где-то в глубине квартиры зашуршало.
Черная полированная дверь распахнулась, и на пороге возник очень высокий и худой, гладко выбритый Старик Хоттабыч в форме морского офицера.
Михайлина уже научилась разбираться в знаках отличия, и большая звезда на его золотых погонах подсказала ей, что Хоттабыч – контр-адмирал, правда, без кортика и в обыкновенных домашних тапочках.
- Вам кого? – сказал Хоттабыч, шевельнув длинными бровями.
- Адмирала Гущина…
- Заходите!
Михайлина была готова к упругому разговору через порог, но парадная форма, а также свежий аромат одеколона указывали на то, что Михайлину все-таки ждали.
Флотоводец захлопнул за ней дверь, повернулся и приказал:
- Слушаю вас!
Душевный напор Михайлины сник, вместе с ним исчезли заготовленные слова. Она смотрела на строгое лицо с гневным росчерком носа и понимала, что еще секунда молчания – и ее просто выгонят.
- Да вы не смущайтесь! – вдруг весело сказал старик. – Ко мне школяры часто ходят, все расспрашивают про войну, как я топил «бородатых мальчиков» Деница. Это ясно?
- Так точно! – брякнула Михайлина и покраснела.
- Вот это ответ! - Адмирал засмеялся, серые льдинки в глазах растаяли. - Прошу в комнату, я сейчас!
Адмирал зашуршал на кухню, стесняясь своей мелкой лжи: никакие школяры к нему не приходили, а ребятню он видел только во дворе, на качелях, с пивом и сигаретами. Юная журналистка явилась кстати: он писал мемуары и вспомнил кое-что важное. Пускай девочка поможет записать новый эпизод – слова не желали равняться в строю, и помощь «легкого пера» была кстати.
- Вам кофе с молоком или черный?
- Спасибо, я не пью кофе.
Пока старик бренчал на кухне посудой, Михайлина собралась с духом, то есть вспомнила, что нужно убедительно рассказать, зачем ей знать, кто запечатлен на фотографии. Моряки, которым она задавала этот вопрос, удивлялись ее настойчивости, и, смущенная, она прикидывалась студенткой журфака, лепетала о статье про войну. Не раскрывать же, в самом деле, тайну своего сердца!
Адмирал вернулся в комнату с чайником и двумя чашками.
- Так я вам сразу скажу, - загремел он командным голосом, расставляя чашки на столе, - я не воевал! По возрасту не вышел. Родился в шестьдесят втором, а война закончилась в сорок пятом. Это ясно?
Михайлина кивнула.
- Тогда прошу к столу!
Михайлина быстро исполнила команду и вдруг подумала, что подчиняться этому Хоттабычу легко. Он умеет приказывать, не давя на психику, как иногда делает мама и каждый день - учителя в гимназии.
- Я принесла фотографии, - сказала Михайлина и выложила на клеенку лист с распечаткой отсканированных фото. – Здесь несколько известных людей, но есть один офицер, о котором никто ничего не знает. Мне сказали, что вы служили на Северномфлоте, может быть, вы увидите знакомое лицо. Меня интересует вот этот человек… - Михайлина дрожащим пальцем коснулась лица Незнакомца.
Адмирал рассмотрел фотографию, кивнул, узнавая кого-то, нахмурился, вспоминая.
- Мой прадедушка был подводником, - объяснила Михайлина. – Вот это он, это замначальника штаба, а это…
Адмирал отодвинул свою чашку. Давно прошедшее, небывшее, но знакомое, отразилось на его лице.
- Да это же мой отец! Откуда у вас эта фотография? У меня такой нет.
- Ваш отец?.. – Михайлина похолодела от предчувствия. – Его фамилия тоже Гущин? Так он жив?!
- Да что вы, девушка! Он давно умер. Ему сейчас было бы сто лет.
- Он погиб на войне?
- Разумеется, нет, иначе не было бы меня, - засмеялся адмирал и весело подмигнул. - Вы мне оставите это фото?
- Конечно! Это дубль, подлинник у меня.
- На обороте что-нибудь написано?
- Нет.
Он вдруг посмотрел на нее так, словно что-то понял. Михайлина покраснела.
- Говорите, на обороте фотографии ничего не написано?..
- Нет… Почему вы спрашиваете?
- Ведь это 1944 год.
- Не знаю, возможно…
- Не возможно, а точно. Видите орден? Отец получил его в марте 1944 года. Дело было так…
Рассказ адмирала Гущина был короток, Михайлина слушала, едва дыша от волнения.
В лишенной кислорода атмосфере почти мертвого корабля Алексей Гущин каким-то чудом смог прийти в себя, самостоятельно поднять субмарину на поверхность с каменистого дна залива, на котором она лежала, открыть люк и вылезти наружу. Когда морская ночь хлынула в тесный лаз корабля, люди ожили. Правда, многим было так худо, что едва живой фельдшер выхаживал их до самого возвращения в базу. Но главное – они вернулись домой.
- За этот поход отец и получил этот орден. , - сказал адмирал. – В общем, им повезло. Северные моря глубокие, это вам не Балтика, но лодка смогла лечь на отмель вблизи норвежских берегов, а немцы их потеряли. Удача фантастическая, но - факт. Тут либо морской бог пошутил, либо немцы были уж очень неопытные.
- Современные атомоходы, - заметила Михайлина, - ложиться на дно без хода не могут.
Адмирал улыбнулся.
- А вы в курсе. Интересуетесь флотом?
- Да, но – специфически. Меня интересует не техника, а люди.
- В таком случае, – сказал адмирал, чуть помедлив, – я расскажу вам одну историю, не случись которая, не было бы ни отцовского ордена, ни меня самого. В нашей семье, хлебнувшей войны, как всякая русская семья, хранится своя легенда...
Адмирал взял пачку сигарет, щелкнул зажигалкой, но вдруг отложил в сторону. Задумался.
…Алексей Гущин был одаренным человеком, играл на гитаре, пел приятным баритоном, даже писал стихи. Рисовал он талантливо, его крепкий карандаш схватывал настроение, мысль, черты лица с фотографической точностью. Друзья получали от него в подарок свои портреты и удивлялись точно схваченному настроению. Не случись война, возможно, стал бы Гущин художником. Воевал он до победы, потом еще двадцать лет служил на флоте; женился поздно, уже к шестому десятку.
- А я родился в шестьдесят пятом году, поступил в ленинградское училище подводного плавания, оно называлось ВВМУПП имени Ленинского комсомола. Учился на штурмана. После окончания училища меня направили в Гремиху. Есть такой - «край летающих собак»!
- Да-да, я знаю!
Адмирал снова удивился, помолчал, сверля Михайлину точным взглядом.
- После производства в лейтенанты, перед моим отъездом к месту службы отец увел меня в свой кабинет. Тогда-то и узнал я тайну акварельного портрета, висевшего над его письменным столом. Уже после его смерти я все рассказал моей матери. Она даже прослезилась.
- Тайну портрета? – повторила Михайлина, думая о том, что плакать нельзя хотя бы потому, что мечта исполнена: Незнакомец обрел имя, но - в то же мгновение женился, состарился и умер, теперь уже навсегда.
- Да. Это лицо отец увидел в последний миг своей жизни. Лодка его лежала на грунте, немцы бомбили их несколько суток. Люди почти умерли, кислород кончился. Гущин лежал в забытьи. Ему привиделось лицо этой девушки и вдруг так захотелось жить, что он очнулся. Немцы ушли, лодку и людей удалось спасти. Когда они вышли на связь с базой, там даже не сразу поверили, что они живы. Но они вернулись.
- Вот ведь как! – словно удивляясь, сказал адмирал. – Отец влюбился в свой сон с первого взгляда и помнил всю жизнь. Именно поэтому женился поздно. Все искал похожую.
- Нашел?
- Видимо, так! – засмеялся адмирал. – Моя мать была блондинкой с голубыми глазами, и отец запрещал ей стричь волосы.
- Значит, это был всего лишь сон?
- Да. Мне потом врачи рассказывали, что такие чудеса бывают. Редко, но случаются. На войне, там, где смерть, - самое подходящее место для чудес.
- Вы покажете мне рисунок?
- К сожалению, семьи военных моряков кочуют с флота на флот. В одном из переездов, уже после смерти отца, акварель потерялась. Подозреваю, что мать ревновала отца к этому рисунку и просто выкинула его.
Михайлина вздохнула:
- Жаль!..
- Остался карандашный набросок…
Адмирал положил на стол папку, бережно вынул из нее пожелтевший листок бумаги. Было видно, что художник спешил запечатлеть быстрыми штрихами черты, исчезающие из памяти.
С блокнотного листа улыбалось лицо Михайлины, светлые волосы струились по плечам и груди, открывая обнаженное плечо. В сияющих глазах плескалось море, счастье и жизнь.