«Не волнует ли меня неосновательность такого писательства: воздухом по воздуху?» Курт Воннегут «Галапагосы».
Его звали Икар. То, что у него была эта потайная дверь, догадывались немногие. Он частенько пропадал за нею. И чем чаще он это делал, чем свободнее себя там чувствовал, тем сложнее ему было по другую сторону.
Снаружи нужно было как-то выкручиваться, что-то придумывать, суетиться. Всё время кто-то дёргал, спорил, спрашивал и отвечал невпопад. То здесь подкрась, то тут подшей, то это принеси, то это отнеси. Приходилось открывать и закрывать другие двери, по большому счёту, бестолковые и никому не нужные. Все ходили между ними как по лабиринту и так никуда и не приходили. Имела значение только та, особенная дверь.
Там было тихо и спокойно. Только он и его фантазии. Были там ещё кое-какие предметы. Например, крылья-вериги. Вместо перьев – цепи. Странные это были крылья. Очень тяжёлые. Удивительно, что они вообще действовали. Это противоречило всем мыслимым законам – физики, химии, биологии, теоретики, практики, диалектики и термодинамики. Но вот поди ж ты.
При первой возможности он юркал в свою дверь. Надевал крылья-вериги и возносился.
Откуда они там взялись, он не знал. Он вообще чудом набрёл на эту дверь. Гулял в лесу, слушал как деревья шелестят листьями и заблудился. В непроходимых зарослях случайно увидел наполовину ушедшую в землю лачугу. Крылья стояли в углу. Он стряхнул с них пыль старой щёткой, лежащей рядом, и они засверкали перламутровыми переливами. Сначала он не знал, что с ними делать. В этой заброшенной полуземлянке внутри холма, сохранилось много всяких вещей, похожих на театральный реквизит. Горшки и кувшины, много красивых тряпок, лежал череп, примус, бутылочки разных цветов и размеров, много другого хлама. В дальнем углу лежали натянутые холсты, краски, бумага и карандаши.
Однажды он взял крылья в руки и, как бы примерил себе на спину. И они, вдруг, как бы приклеились рядышком с лопатками. А дальше он уже откуда-то знал, что ему делать. О чём бы он ни подумал, в любое самое невероятное место он мог попасть, когда его крылья были за спиной. Он мог лететь куда хочет, в какое угодно время, чувство, мысль, сон и даже в 4D.
Не нужно было прилагать никаких усилий. Не нужно было красить, шить, суетиться, спорить, выкручиваться, отвечать, что-то приносить и уносить. Одно чистое удовольствие. В 4D вместе с ним летали мошки-пиксели и жужжали жуки-гигабайты. Облака осеняли свежестью, детские сны сказками. Над морем его ласково задевали огромными хвостами синие киты. Он выучил их язык и пел с ними песни.
И вот он решил – зачем ему та сторона, где нужно суетиться, если за дверью так хорошо и перестал выходить наружу. Прошло время, и он заметил, что крылья поизносились, что-то было с ними не так. Он увидел, что с них опадают перья-цепи, крылья стали лёгкими совсем.
Как-то раз он летел высоко-высоко и с крыльев отцепились последние перья-цепи, он упал и разбился.
Но разбился он не насмерть. И те, кто раньше отвечал невпопад стали его лечить и вылечили. Он больше не мог летать, и даже ходить. Теперь сидел в своей грядке и просто был.
Делать ему было нечего, поэтому оставалось только думать. Он думал о том, как он летал раньше, о тех, кто его вылечил и зачем, о двери, в которую никто не входил теперь. Он спрашивал тех, для чего они не дали ему умереть, и они ответили, что для жизни и для любви. Они его любят, и если он умрёт, им будет очень плохо. Но мне-то сейчас плохо, говорил он.
В конце концов он рассказал им про дверь. Они туда пошли и нашли новые крылья. Они стали летать и рассказывать ему, как там теперь в разных местах, временах, чувствах, мыслях, снах и даже в 4D. Ему принесли холсты, бумагу, краски и карандаши. Он стал рисовать картины про то, как раньше летал. Картины приходили смотреть другие люди и спрашивали про дверь. И находили за дверью каждый себе крылья, и все летали. А он научился радоваться за них. И почти даже научился любить. А они разучились спорить, спрашивать, отвечать, шить и суетиться. Крылья перестали сниматься и приросли к их спинам. Чтобы не умереть от голода они научились есть мошек. Чтобы выводить потомство строили гнёзда. И постепенно превратились в птиц.
А он всё рисовал и рисовал свои картины, они полны были птиц. Его ноги превратились в длинный хвост, он стал похож на ящерицу. Он ползал по берегу, иногда плавал, как ластоногие, шевеля хвостом. И всё рисовал, рисовал… Все двери обветшали, осыпались, остались только небо, море, киты, деревья, гнёзда, птицы и он. Птицы приносили ему мошек, а он всё рисовал, рисовал… У него кончились краски, и он стал рисовать на песке палочкой. После прилива все его рисунки стирало море, и он рисовал новые. Мошки уже не нужны были ему. А когда он совсем состарился, усох и не смог больше шевелиться, море выбелило его кости так, что они превратились в скалы, где вьют свои гнёзда птицы. А он радуется их щебету, и тому, что море подтачивает его угловатость и несговорчивость и делает его форму совершенной. Киты, издалека, чтобы не разбиться о скалы, поют ему песни. А он втягивает ноздрями ветер и подпевает им. Икар, теперь такой несуразный, неподвижный, с большим хвостом, окаменевший на песчаном берегу, любит и птиц, и китов, и деревья, и море.
*Сердечно благодарю за ценные замечания по тексту Мужика Бородатого и за редакторские правки Марию Евтягину.