Тем утром я долго не мог подняться с кровати, поскольку очень плохо себя чувствовал. Разбудила синица, которая прилетела к окну, и начала непрерывно постукивать, выискивая во всевозможных щелях какое-либо лакомство. Хмурые тучи застлали небо. Собирался дождь. Снега по-прежнему не было, поэтому всякая надежда на то, что наступит зима, пропадала окончательно.
Позвонил телефон. На дисплее отобразилась надпись «отец Виктор». Легкое чувство тревоги моментально охватило душу. «Почему так рано? — подумал про себя я. — Не случилось бы чего».
Голос отца Виктора звучал возбужденно и не оставалось уже никаких сомнений — действительно случилась беда.
— Скорей приезжай в Покровское! — практически кричал он. — Бери кого-то с собой и срочно приезжай!
Машины у меня не было, так что нужно было думать, как добираться самому. В это самое время из комнаты вышла не совсем ещё проснувшаяся Хильда.
— Папка, ты чего бегаешь как угорелый? — спросила она, глядя, как я мечусь по комнате, на ходу накидывая на себя верхнюю одежду.
— Я срочно по делам. Сиди дома, никуда не ходи, — ответил я буквально в дверях. — Попрошу бабушку Аню, чтобы приготовила тебе позавтракать.
— А ты надолго?
— Ещё не знаю.
— Куда хоть идёшь? Мне нужно переживать?
— Об этом не думай. Если что — будь на телефоне, я перезвоню.
С этими словами я отправился к дороге, надеясь поймать попутку, так как автобус уже ушёл. Мне повезло. Арендатор как раз вез в райцентр зерно, и поэтому любезно согласился подкинуть в Покровское.
Отец Виктор звонил ещё пару раз. С его слов я понял — приехали какие-то агрессивно настроенные люди к храму и возникла потасовка.
Ещё издалека у ворот я увидел несколько машин. Одна из них, микроавтобус старого образца, выкрашенный в камуфляжный цвет с белыми цифрами на черном фоне номеров. Этот автомобиль нетрудно было узнать. Им, как правило, пользовались боевики Ганнуси Птицелов. На территории храма кучковалась небольшая группа боевиков с черно-красными повязками. Туда-сюда метались незнакомые люди, большей частью пожилые, и довольно агрессивно настроенные женщины. Здесь же, неподалеку, скучали зеваки и знакомые местные пьяницы. Они курили, возбужденно переговаривались, размахивая руками, указывая на храм.
— Батюшка, что ж это делается? — невесть откуда возле меня, словно из-под земли, выросла одна из наших прихожанок, баба Ольга.
— А чего происходит? — спросил я. — Так ничего и не понял со слов отца Виктора.
— Что ж непонятного? — развела руками баба Ольга. — Нехристи приехали храм отбирать.
Как раз в это время из храма вышел председатель Бепсуль в сопровождении небольшой толпы возбужденных людей и незнакомцев в священнической одежде. Бепсуль остановился здесь же, во дворе, и, размахивая листами бумаги, принялся что-то рассказывать окружившей его толпе.
— И кто эти люди? — продолжал я спрашивать бабу Ольгу. Но стало ясно — та и сама мало чего понимает в происходящем.
Следом за Бепсулем из храма вышли и наши, во главе с отцом Виталием и отцом Виктором. Я узнал Алису, Николая, кое-кого из Анечкинских прихожан, а ещё Шоту со сжатыми кулаками и довольно воинственным видом, чернокожего парнишку, воспитанника Алисы — Ромку, матушку отца Виталия с целой оравой детей.
Алиса подошла к Бепсулю и попыталась вступить с ним в какой-то спор.
— Вы понимаете, господин председатель, — повышенным тоном обратилась к нему женщина, — все ваши действия являются незаконными и противоречат Конституции нашей страны?!
Бепсуль с надменным видом рассмеялся ей в глаза, после чего ответил:
— Дорогая моя, при всем уважении, это уже даже не моё решение. Это волеизъявление жителей посёлка.
— Да какое волеизъявление?! — вмешался отец Виктор. — Люди, поставившие подписи в ваших, с позволения сказать документах, не имеют вообще никакого отношения к Михайловскому храму!
— Но они же являются жителями села? — не менял тон Бепсуль.
— Вы хотите сказать, — говорил отец Виктор, — что Сергей Бабак, относящийся к общине баптистов, униат Карпухин, учитель Нелипа, который всегда заявлял о своих атеистических убеждениях, так желают стать прихожанами ПЦУ, что готовы отобрать храм, построенный на личные средства наших прихожан?
— Ой, прекратите эту демагогию, батюшка, — скривился Бепсуль. — Вы же прекрасно понимаете- есть решение Верховной Рады, предписывающий тот факт, что если община села проявила волеизъявление перейти под омофор турецкого патриарха Варфоломея, то администрация обязана всячески поспособствовать этому.
— Но это же беспредел! — вмешался отец Виталий. — Разве вы не понимаете?!
В это время, словно ниоткуда, возник отец Аверьян, более известный как Черный капеллан. Загадочно улыбаясь, он неспешно обошёл столпившихся людей, и, втиснувшись, предстал рядом с председателем, тоже вынув кое-какие бумаги.
— Панове, панове, — проговорил он тихим, и оттого немного зловещим голосом, — давайте не будем создавать конфликт? Предлагаю сделать всё тихо и мирно. Михайловский храм переходит во владение общины ПЦУ, и мы больше никого не трогаем. В противном случае — могут пострадать люди.
Коротышка вытянул шею и демонстративно взглянул на скучающих боевиков.
— Мы так просто храм не отдадим, — заявила Алиса.
— Милая барышня, — сказал капеллан, — вы же, наверное, уже знаете, что все ваши потуги окажутся напрасной тратой времени? А в средствах массовой информации заявят, что очередная община перешла из юрисдикции враждебной церкви к нам, то есть, национальной украинской церкви.
— Зачем это вам? — спросил отец Виталий совершенно обречённым голосом. - У вас же есть огромный храм на Волчьей горе?
— По-ли-ти-ка, — ухмыльнулся капеллан.
Он зачем-то потряс собранными в руке бумагами, добавив:
— Вы вряд ли будете спорить. Да и люди поддержат. Вот здесь столько подписей. Желаете ознакомиться?
Алиса взяла несколько листов бумаги. На бумагах стояли фамилии каких-то совершенно неизвестных людей. Напротив фамилий — красовались подписи, и складывалось такое впечатление, что большинство из них подписывались одной рукой.
— Филькина грамота, — небрежно фыркнув, возвратила бумаги капеллану Алиса.
— Может, и филькина, — спокойно ответил тот. — Но этого, окажется, вполне достаточно. Нас больше и оттого мы сильней.
— Сильней тот за кем Бог и правда, забыл, капеллан, — проговорил Шота, зыркая на отца Аверьяна весьма свирепым взглядом.
Мы прекрасно понимали, что какие-либо препирательства в этом случае не имели смысла.
А тем временем страсти накалялись. Не весть откуда появились активистки из «Радуги». Одетые в разноцветные курточки они выстроились напротив «Южных дверей» храма, развернули плакат с нарисованной карикатурой толстого попа с триколором в одной руке и авиационной бомбой в другой, принялись выкрикивать нелепые кричалки. Тут как тут оказались телевизионщики с камерой и микрофоном, одного из пропагандистских каналов. Тонконогая журналистка с ярко крашенными в вишнёвый цвет губами, принялась носиться то к одной толпе, то к другой, пытаясь взять интервью.
— Вы не просветите нас, что на данный момент здесь происходит? — суя под нос микрофон с пышным набалдашником полноватой старухе в салатовом платке и заляпанной какой-то тёмной гадостью куртке, щебетала журналисточка.
— Мы пришли сюда, — нарочито растягивая слова заговорила старуха, — чтоб отобрать у Московських попив церкву. Бо воны на Донбаси нашых дитей вбывають.
— Кто, убивает? Московские попы? – не унималась журналистка.
Старуха задумалась, словно пыталась сложить в уме трёхзначные цифры, наконец ответила:
— Вси йихни попы, це агенты кремля. Воны нашых дитей убывают на Донбаси.
Журналистка закатила глаза, но решила задать ещё один вопрос:
— У вас кто-то погиб? Я имею ввиду кто-нибудь участвовал в АТО? Может сын, внук?
Старуха опять задумалась.
— Да, — ответила она после долгой паузы.
— Что да? – занервничала журналистка. — Кто-то из родственников воевал? Вы поэтому сюда пришли?
Старуха, как обычно помолчала, наконец ответила:
— Та ни, сына мого бычок убыв, колы вин пьяный на нього з ножовкою кинувся. А прышлы мы сюда, бо голова Бепсуль обищав пьять кило сахару дать и сто грамм налыть.
— Выключай, — разочарованно простонала журналистка, обращаясь к оператору.
Затем она решила пообщаться с девчушками из «Радуги».
— Доброе утро, — поздоровалась она с скандировавшими речёвку девушками. — Оксана Редька канал 7+3, рубрика «Москаляку на гиляку». Скажите пожалуйста, вот вы так дружно выкрикиваете поддержку ПЦУ, что именно вас не устраивает в Московском патриархате.
Вперёд выступила Леся Крук. Она наспех поправила волосы с розовым оттенком и затараторила, словно зубрила текст целые сутки:
— Мы хотим довести обществу, что лесбиянки тоже люди! Мы такие, как все. И если мы идём в цивилизованную Европу, то должны понимать – однополая любовь имеет право на существование. Члены нашего движения Юля и Оля любят друг друга, они хотят создать семью. Расписаться они, пока не могут, всё-таки наше общество не готово признать такой факт, как ЛГБТ, поэтому они решили повенчаться. Мы обратились в храм Московского патриархата. Девочек прогнали, мало того, им нагрубили, обозвав садомитками…
— А вы знаете, кто такие садомитки?
— Мы прочитали. Бог послал на города Содом и Гоморру, в котором жили геи и лесбиянки, огненный дождь. Сейчас, на том месте, находится так называемое Мёртвое море. Так вот, я не согласна с Богом! Мы тоже люди, такие, как все, и поэтому я не хочу верить в такого Бога! А ещё я думаю, что те геи и лесбиянки в Содоме и Гоморре совершенно другие, они были не такие, как мы.
— Ну, если вы не верите в Бога, зачем пришли к церкви?!
— Чтоб выразить свой протест. Юля и Оля, после слов священника местной церкви очень переживали и плакали, а Олечка даже наглоталась таблеток для пигментации пера у цесарок. Теперь у неё волосы фиолетового цвета, представляете.
— Ой, ужас какой, надо же.
— Вот. Спасибо отцу Аверьяну с ПЦУ, он поговорил с девочками и сумел их уговорить, пообещав после пасхи повенчать. Мы очень обрадовались, ведь это будет первая однополая семья в нашем посёлке.
Леся так завелась, что хотела продолжать тарахтеть о радостях и печалях их сообщества, но журналист Оксана, мигом переметнулась к группе сизоносых мужчин, гуськом тянувшихся с только что подъехавшего автобуса.
— Не скажите несколько слов для телевидения, — подставив под нос одному из них микрофон, залепетала она.
Мужчина прокашлялся, зачем-то снял кепку, пригладил волосы с заметной проседью, надел кепку обратно, после чего заговорил:
— Мы живемо на своей земле, тому и церква должна быть наша. Национальна. Щоб вона служыла людям. А то моляться, там шось, моляться, ничого не ясно. А от у отця Тараса у Сычи и чарку нальють и заспивають гарнойи украйинськойи писни. Оце дило, ото по-нашему.
— А вы, я так понимаю, в церковь отца Тараса ходите?
Мужчина задумался и пожав плечами, ответил:
— Та ни. Я до церквы не приученный. Мы ж совецьки люды, сами понимаетэ. У нас церкву комунякы з головы с самого малку выбылы.
— Чего же вы приехали?
— Нашых поддержать. Отец Тарасий попросыв. Каже, ходим Мыкола, церкву у москалив забырать. За цэ дило вин нам, з хлопцямы, по стакану чистейшого аперитива обицяв.
Журналистка, опять скривила лицо и махнув оператору, отдала ему микрофон. Время близилось к десяти часам. Прибывали машины, автобусы, подтягивались вереницы людей – кто посмотреть, кто поорать, а у кого чесались кулаки.
Всё закончилось также нелепо, как и началось. После долгой словесной перепалки, начался силовой захват храма. Боевики из «СС-777», раскидав прихожан Михайловского храма, ворвались в помещение. Они тут же рассеялись по храму, пользуясь случаем, прикарманивая ценные вещи. Не побрезговали и алтарём. Шота в одиночку бросился останавливать рейдеров. Треснули кости, брызнула кровь, полетели на землю выбитые зубы. Несколько боевиков скрючившись разлетелись по сторонам, ещё один завопил, держась за переносицу. На помощь Шоте подоспел Николай, а следом ещё и Шоколадка. Раздались женские визги, и матерная ругань захватчиков. Ромка Шоколадка повалил ещё одного бандита, а Николай расправлялся сразу с двумя. Но, когда подоспел третий, он не справился и рухнул к ступенькам храма, избиваемый ногами молодчиков из «СС три топора».
— Что ж вы творите, нехристи! — закричал кто-то из Михайловских прихожан.
— Так им, так! – верещала изрядно выпившая тётка, из тех, кого привезли на захват храма.
Позже всех явились полицейские. Несколько патрульных околачивались за оградой, делая вид, что не замечают разгоревшуюся потасовку. Чёрный капеллан несколько раз подходил к ним и настоятельно рекомендовал не вмешиваться. И полицейские не мешались, суетливо расхаживая взад-вперёд, делая вид, что разговаривают о чём-то очень важном по телефону, или между собой.
Даже бабка Бабаиха выбралась со своего затвора и приковыляла защищать храм. Она умоляюще протягивала руки к обезумевшим, пьяным приезжим незнакомцам, умоляла ехать домой, просила прекратить беспредел. Никто её, конечно, не слушал. В конце концов, та самая старуха в салатовом платке, дававшая интервью, наотмашь ударила Бабаиху по лицу, так, что та зашаталась и чуть не свалилась с ног. Не было жалости в том безумии, никто в нём никому не сочувствовал, ибо нет ничего хуже, чем религиозный конфликт. Ну, а по телевизору, на второй день, продемонстрировали репортаж Оксаны Редьки, о том, как очередная община Московского патриархата, добровольно перешла в лоно ПЦУ.
Стало смеркаться. Мы сидели в доме отца Виктора на кухне за столом. Аля третий раз подогревала чайник, но к чаю и сушкам никто не притрагивался. Шота нервно сопел, часто прикасаясь к синякам и ссадинам на лице. Шоколадка периодически постанывал, потирая левую руку. Не шелохнувшись, с грустным лицом и заплаканными глазами сидела Алиса. Рядом с ней Настенька увлажняла ссадины Шоты ватой с неким раствором. Тяжело вздыхал отец Виктор, изредка бормоча чего-то себе под нос. Алина, периодически доставала из сумочки зеркальце, заглядывая в него, и тут же прятала обратно. Ей также немного досталось, о чём свидетельствовал синяк на скуле. Ауксе стояла в дверях, сложив на груди руки, казалось, совершенно безучастна к происходящему. Николая увезла в больницу скорая, ему сломали несколько рёбер и разбили голову.
— Что ж теперь будет? – спросила Липа, пятый раз протирая мойку, видимо мыслями витая далеко от наведения чистоты.
— Такой храм нехристям отдали, — тяжело вздохнула Алиса. — Как же так? Почему Бог не помог нам?
— Кто знает, — пожал плечами отец Виктор. — Может этот вопрос лучше было бы задать отцу Виталию.
— Ему тоже бедному досталось, — сказала Аля, в очередной раз разлив кипяток по чашкам. — Правда не знаю, зачем его матушка детей с собой на этот ужас притащила. Я думала, что те две жирные тётки, больше всех оравшие за российскую агрессию, их раздавят, как цыплят.
— Я тоже думала, — тихонько проговорила Алиса. — Вероятно, матушка считала, что детей не посмеют тронуть.
— Да ну, — махнул рукой Шота. — Вы видели эту банду? У них нет ничего ни святого, ни человеческого.
— Странные люди, — сказал отец Виктор. — Они думали захватят храм и к ним сразу народ побежит. Думают люди в церковь лишь для этого ходят, чтоб политические бредни слушать, да разжигать ненависть к соседнему государству.
— Большая половина всех тех крикунов и захватчиков, на службы никогда и не ходила, — говорила Аля. — Вторая половина вообще не местные, первый раз их вижу.
— А я вот, в очередной раз, удивляюсь милости Божьей и его чудесному промыслу, — грустно улыбнувшись, произнёс отец Виктор. — Если б отец Мирон, в своё время, не лишил меня этого прихода, сейчас бы отобрали храм, настоятелем которого являлся я. Случилась трагедия, бесспорно, но как же неисповедимы пути Господни.
На кухне снова воцарилась тишина. Каждый молча сидел и по-своему переживал прошедшее.
Как и в большинстве случаев, при захвате храма, верующие православной церкви оказывались никому не нужными, бесправными гражданами, которых пытаются силой загнать в политически-религиозную структуру, под протекторатом Стамбульского патриархата. Иск в суд приняли, но как обычно, отложили разбирательства в долгий ящик. И хотя документы общины были в порядке, действия захватчиков признали правомочными, и мы понимали, храм никто не отдаст. А дальше произошло совсем непонятное. Отец Виталий тайком поехал к курировавшему рейдерские захваты храмов в нашей области, одному из архиереев-предателей «митрополиту» Александру Лестничному и отдал ему оригиналы статутов, документы на землю и прочее такое. Когда об поступке настоятеля узнала Алиса, то у неё случился сердечный приступ. Отец Виталий, видимо понадеялся, что его семья, таким образом, останется в Покровском, а его утвердят настоятелем Михайловского храма. Не тут-то было. Предателей не любят нигде. И хотя Лестничный сам слыл Иудой, «хитро мудрого» перебежчика решил отправить подальше, дабы тот не вздумал чего-либо вытворить.
Потом уже, ближе к Великому посту, в Михайловский храм прислали ПЦУшного попика. Это был весьма пожилой человек, с подорванным здоровьем. Короленко Митрофан Иванович, так звали нового настоятеля, прожил добрую часть жизни занимаясь бродяжничеством. В начале 90х его сократили на работе, в то же время от него ушла жена. Митрофан Иванович начал сильно закладывать за воротник. За долги лишился квартиры, пропали на сберегательной книжке, как и у многих тогда, накопленные средства. Шатался он по вокзалам, автобусным станциям, рынкам, ища себе пропитание. И так бы, скорей всего, и сгинул, если б не прибился к одному раскольническому храму. Он понял, что выживать нужно любой ценой, не взирая ни на какие моральные принципы. Где-то раздобыв старый подрясник и скуфью, проходимец представился, в том храме, священником из очень далёкого города. Мол служил в совсем стареньком храме, который в одночасье взял, да и развалился. И решил он пойти по свету, искать у добрых людей милости и приюта. Настоятель храма, куда прибился Митрофан Иванович, расчувствовался и оставил его при себе, вторым священником. Зажил наш герой, как никогда и не мечтал. Церковные старушки полюбили его за кроткий нрав и спокойный характер. Одели его, откормили, заставили почувствовать себя снова человеком. Литургические премудрости он довольно быстро изучал, и уже через пару месяцев, заменял настоятеля на богослужениях.
Всё бы ничего, только мешала Митрофану Ивановичу жить его давняя страсть к винопитию. Принялся пройдоха, как прежде, злоупотреблять спиртным, да так, что мог прямо на улице свалиться и уснуть. Прогнать жалко было, бабы прихожане его шибко жалели. Перевели к отцу Аверьяну. Аверьян не особо обращал внимания на его недостатки. Митрофан Иванович служил почти каждый день «службы», ездил по требам, жил скромно и неприхотливо, и того, казалось, достаточно, чтоб не лишаться милости Чёрного капеллана. Но и у Аверьяна стал Митрофан Иванович вызывать недовольство и упрёки.
И вот представился случай. Конечно, Михайловский храм посёлка Покровское, являлся лакомым кусочком для очень многих священников ПЦУ, только со времён Филаретовского раскола, служил в Покровском небезызвестный отец Богдан на Волчьей Горе, один из приятелей Аверьяна. И отцу Богдану, ох как не хотелось иметь по соседству в одном посёлке активного «батюшку», чтоб не потерять добрую часть своих прихожан. Митрофан Иванович, как никто лучше, как раз подходил на эту роль.
продолжение следует....