Под навесом автобусной остановки в дневное время периодически тусовались три компании: бездельников рабочего возраста - любителей крепкого алкоголя, откровенных хвастунов и трепачей, стариков, с костылями и без, согнутых в дугу временем и нелёгким физическим трудом, и разновозрастных женщин, обычно окружавших аккуратненькую, небольшого росточка, грудастую поселковую певунью Валентину Григорьевну, которая невольно привлекала внимание к себе небольшим, но приятным голосом, готовым звучать в любой момент, и незлобивым нравом едва ли не половину местных жителей. За глаза и в глаза её частенько так и называли - наша Певунья.
Говорили, что по ночам собиралась ещё одна тусовка - совсем молодых алкоголиков и наркоманов. Однако порядочные люди в эти часы, как правило, отдыхали по своим домам, а полуночная публика подлежала, по большей части, заботе участкового и иных представителей правоохранительных органов. Как, к примеру, в ту летнюю ночь, когда озверевшие молодые парни забили до смерти, чем-то не угодившего им, ровесника из их же компании. И когда все участники побоища исчезли с места преступления, оставив несчастного умирать на асфальте. Как не хочется, повествуя о хорошем человеке, упоминать о подобных тяжких происшествиях! Однако сама жизнь заставляет порой возвращаться к неприятным воспоминаниям и задумываться об их причинах и истоках. Обычно же ночные обитатели автобусного павильончика старались вести себя как можно тише и оставаться для окружающих неинтересными и малоприметными.
С Валентиной Григорьевной мы познакомились и подружились несколько лет назад. Впрочем, "подружились" громко сказано. Прожила она в городе уже добрых полвека и в своём посёлке подружилась практически со всеми, начиная от глубоких стариков и заканчивая детками, едва научившимися произносить первые слова. Просто однажды, отдыхая на лавочке, я обратила внимание на приближавшуюся пожилую женщину и подумала, что видела её прежде, торговавшей пирожками на крохотном местном базарчике. Только тогда была она моложе и стройней. Женщина присела рядом и мы разговорились. А потом уже общались постоянно при каждом удобном случае. И после этих бесед часто вспоминались её шуточки, поговорки и присказки, мудрые мысли и наблюдения, высказанные самым простым, непритязательным языком.
Певунья незаметно вошла в мою жизнь, стала её частью, хотя мы ни разу не бывали в гостях друг у друга, никуда не ходили и не ездили вместе. Просто разговаривали, просто делились мыслями, воспоминаниями и личными соображениями. Если она долго не появлялась на обычном месте, то я начинала волноваться и спрашивать знакомых, как давно они видели Валентину Григорьевну. Потом, наконец, она появлялась собственной персоной и говорила, что отдыхала в санатории, где вместе с ней подлечивался и её старинный дружок, родившийся лет на восемь раньше неё и с которым они норовили ежегодно получить путёвки на один и тот же временной период.
- А как он любит мои песни и поёт вместе со мной! - с гордостью произносила новоявленная, не забывая добавить и о джентльменских наклонностях своего, разменявшего десятый жизненный десяток, едва ли уж не столетнего кавалера, постоянно дарившего ей цветы и не забывавшего баловать подругу вкусными гостинцами.
- Мы и гуляем с ним, моим дружком, под ручку, - искренне гордилась и радовалась женщина, - нам хорошо вместе. Он живёт в соседнем посёлке, его жена давно умерла и у него уже пожилые дети, но ведь человеку в любом возрасте приятно внимание и симпатия со стороны противоположного пола.
Я молча соглашалась и радовалась тому, как не по годам лучисто светились её глаза. И ещё что губы, брови и волосы были всегда подкрашены, одежду она носила чистую и даже нарядную, а сама выглядела ухоженной, опрятной, довольной жизнью и людьми. И особенно собственными взрослыми, благополучно устроенными и живущими отдельно от неё, детьми. Которых, в их отсутствие, не забывала время от времени вслух благодарить за их внимание к ней и доброе отношение.
Иногда же, после длительных отлучек, Валентина Григорьевна на вопрос, где она так долго пропадала, коротко ставила в известность собеседников, что ей нездоровилось. Вот, дескать, поэтому и не выходила из дома. И ни разу не рассказала чем именно болела, к каким обращалась врачам, не делилась результатами анализов, тем более не жаловалась на то, как временами остро и мучительно донимали возрастные хронические болячки. На прямые вопросы шутливо отвечала частушкой или же парой куплетов песни в тему.
И ещё она ни о ком не сплетничала. Принимая несовершенство и грехи человека как объективную данность, очень тонко подмечала соответствие русской или украинской песни конкретной ситуации, о которой другим непременно хотелось в данный момент поговорить. И с лёгкой улыбкой, глядя собеседнику прямо в глаза, вместо осуждения или высказывания личного мнения, негромко выдавала пару куплетов песни из своего бесчисленного старинного или советского репертуара. Тем самым ясно выражая свою жизненно-философскую и гражданскую позицию, но не поддерживая жаждавшего обсудить болезненную ситуацию. Не потому что боялась, а просто не хотела брать на душу лишний грех. Валентина Григорьевна ходила в церковь и добросовестно следовала христианским заповедям.
Впрочем, при желании можно было поймать её на остром словце, однако только в анекдоте, когда, при замене слов, безвозвратно утрачивался и своеобразный народный юморок, да ещё в песне, особенно в её частушечном варианте, который тоже не всегда консолидировался с родным литературным языком. Потому что отказать себе в доброй, сочной шутке и посмеяться в дружеской компании, женщина, которую язык не поворачивался называть старушкой, никак не могла. Но она всегда помнила что можно себе позволить и с кем. Потому как память её на протяжении всей жизни оставалась феноменальной, а врождённое чувство такта и воспитание требовали уважения к окружающим.
Из своей последней поездки в санаторий наша Певунья вернулась жутко расстроенной. Когда рассказывала о пребывании в нём, слёзы стояли в глазах и чувствовалось - они и в её сердце.
- Представляете, в краевом санатории находятся больные онкологией дети. Жили мы на разных этажах, а обедали в одной столовой. Естественно, со многими познакомились, угощали их. Детки тянулись к нам, делились своими переживаниями. И самое страшное - они умирали. Невыразимо больно когда малыш говорит: "Баба Валя, а у меня лак. Я сколо умлу. Недавно Вова умел и сколо я умлу."
Мы, взрослые, пытались успокоить малышей, но, глядя на их облысевшие после химиотерапии головки, сами втихомолку плакали, а сердце разрывалось от жгучей боли, потому что понимали - дети знали страшную правду. Человечек ещё не научился достаточно хорошо разговаривать, а смерть уже стояла за его спиной. И невозможно было ничего поделать. Жалко их, бедняжек. Я всё время там плакала и попросила сына больше не брать путёвку в тот санаторий.
В нашем родном госпитале для участников войны, среди ветеранов-афганцев мне всегда намного лучше. Там любят мои песни. С некоторыми афганцами уже неоднократно путёвки совпадали и мы подружились. Ходили ко мне в гости как на концерт. Я им все песни, что знаю, пела. Иногда кто-нибудь аккомпанировал на гитаре, тогда ещё задушевней получалось. Ребята мне подпевали и свои авторские песни исполняли. Среди них тоже много тяжело раненных. Без рук, без ног. Но это взрослые люди и защищали Родину на дальних рубежах. А на детские страдания не могу смотреть. И за что детям такое наказание?! Ведь они ни в чём не виноваты!
Конечно, - не скрывала истины Певунья, - и в моём любимом госпитале не всем нравились мои песни. Главврач, например, слушал их с удовольствием и был доволен, если меня поселяли в палату рядом с его кабинетом. Улыбался при встрече, говорил комплименты. Но однажды мне пришлось жить в одной комнате с тремя женщинами, две из которых мне симпатизировали, а третья была какая-то депрессивная - всегда недовольна, злилась на всех по каждому пустяку. Она и пожаловалась на меня главврачу. Дескать, утром не успею проснуться и умыться, как уже песни распеваю да всё подшучиваю. А он будто даже обрадовался, распорядился переселить меня в палату рядом со своим кабинетом. "Пой, - говорит, - соловушка ты наш, сколько твоей душеньке угодно! Мне всегда радостно слушать твоё пение. А, если кого-то не устроит и он начнёт возмущаться, то идите с ребятами в сад и там играйте на гитаре, пойте и танцуйте хоть до самого отбоя."
Да, - утвердительно закивала головой Валентина Григорьевна, - мы с моим милым дружком и с афганцами и танцевали тоже. К нам присоединялись и другие отдыхающие. Весело тогда бывало! Все неприятности забывались.
Весьма одобрительно относясь к увлечению Валентины Григорьевны, я, естественно, не могла не поинтересоваться, откуда у рядовой труженицы такое явное и даже горделивое пристрастие к песенному творчеству? И как можно было обыкновенному человеку запомнить и пронести через всю жизнь неимоверное количество стихотворных текстов, переложенных на музыку? По каким редкостным песенникам она изучала старинные романсы, песни и частушки? И где можно найти эти удивительные книги?
Женщина в ответ рассмеялась: "Да какие уж тут учебники и книги?! Запоминала слова песен вживую, на слух, когда пела со взрослыми женщинами, с ними вместе мы трудились в колхозе. Ведь раньше без песни никуда! Песни играли поодиночке и в любом, даже крохотном коллективе. Самое большое удовольствие, идя на работу или возвращаясь с неё, голосом выразить свою радость или тоску, надежду на добрые перемены или же выплакаться из-за горестей и неудач. Да я и в колхоз пошла работать в первую очередь потому, что нравилось как женщины красиво и дружно пели. Уговорила маму взять меня к ней на ферму помощницей. Мама повозмущалась-повозмущалась, да и согласилась. Стала помогать ей коров доить. В десять лет мне уже доверили пасти телят. Сейчас не верят, что такое возможно, но в военные и послевоенные годы дети рано взрослели и принимали на свои плечи не детские заботы и ответственность.
А несколько лет назад мой сын повёз меня на обследование и консультацию к известному врачу. И спросил у него: "Что надо делать, чтобы продлить маме жизнь?"
Тот поинтересовался: "А что любит ваша мама?"
"Любит песни петь", - честно ответил сын.
"Пусть поёт себе на здоровье!" - сказал на прощание доктор.
Вот я и пою!
Изредка Валентина Григорьевна предупреждала о своём предстоящем отсутствии. Еду, мол, скоро по очередной путёвке в санаторий. А порой исчезала на довольно продолжительное время и делала приятный сюрприз - возвращалась неожиданно. После одной из таких отлучек она появилась на автобусной остановке как обычно, держа спинку ровно и в привычно чистой, по сезону одежде.
Однако, хорошо знавшему её человеку, мелкие и, на первый взгляд, малосущественные детали выдавали женщину с головой. Она по-прежнему непринуждённо вставляла свои смешные припевочки, улыбалась, но в волосах по пробору появилась непрокрашенная проседь, губы были лишены помады и не вставлены искусственные зубки, что обычно она считала верхом женской неосмотрительности и неприличия. По всему выходило, Певунья наша довольно долго болела и ещё не до конца оправилась, коль решилась в таком, совсем для неё непривычном, слегка непрезентабельном виде выйти погулять.
На вполне закономерный вопрос, где продолжительное время пропадала, отвечала всем любопытствовавшим примерно одно и то же, разве что с небольшими вариациями: "Да пытались меня, кралю молоду, засватать за приезжего молодца. Не согласилась - больно уж жених староват. Всего лишь на двадцать лет моложе меня. Как же он за мной будет ухаживать? Мне моложе подавай, тогда ещё подумаю! Таких старпёров с кривыми костылями в своём посёлке хватает, занимают тут по утрам целую лавочку..."
Знакомые шутили в ответ и добродушно улыбались. Валентина Григорьевна оставалась сама собой в любых жизненных обстоятельствах.
Добровольное трудоустройство на колхозную ферму в подростковом возрасте моя знакомая считала своим первым по-взрослому серьёзным поступком. Вторым - было самостоятельное решение пригласить постороннюю молодую женщину для проживания в свою крайне бедную, можно сказать, нищую, полуголодную семью. Смелым поступком, и тоже, по большому счёту, не оспоренным мамой.
Когда наша героиня в очередной раз исчезла из поля общественного зрения примерно на неделю, я стала ежедневно заходить в павильон на остановке, присаживаться на холодную от февральской непогоды скамейку и просто вспоминать её незамысловатые, и тем не менее, трогавшие до глубины души, небольшие рассказы. Которые, слегка систематизировав, привожу здесь от лица моей главной героини - позитивной и оптимистичной женщины, примечательной пожизненной верностью своему увлечению. Итак, далее следуют некоторые воспоминания нашей Певуньи.
Родилась и росла я в казачьей станице, где все были традиционно крепко связаны семейными, дружескими и общественными узами. Где особенно высоко ценились родственная и соседская выручка и взаимопомощь. Поэтому, даже будучи ребёнком, остро сознавала необходимость поддержать при необходимости любого, нуждавшегося в этом и сама без стеснения могла обратиться за чьей-либо помощью. Наверное поэтому поступила в том, хорошо запомнившемся случае, именно так, как поступила, а не иначе.
Мне было лет двенадцать, когда следуя по улице по какому-то своему неотложному девчачьему делу, встретила молодую, симпатичную женщину в ситцевом платье и узелком в руках.
- Девочка, ты не подскажешь, у кого здесь можно снять квартиру? - неуверенно спросила она.
- А вам для кого? - ответила я вопросом на вопрос.
- Для себя.
- Для себя одной?
- Ну да, для одной.
- Я бы могла позвать вас к себе, но живём мы очень бедно, в старой маленькой хибарке. Возможно, вам у нас не понравится.
- Соглашусь жить в любом месте, но мне нужно тебя кое о чём предупредить. Дело в том, что я жена бывшего немецкого полицая, предателя. Я была против того, чтобы он шёл служить в полицию, но он не послушал. Когда вернулись наши, то мужа арестовали, осудили и отправили в ссылку. А жители села люто возненавидели меня и не дают проходу - прилюдно оскорбляют, плюют вслед и грязно ругаются. Если кто-либо из них узнает где я живу, то люди свою ненависть смогут перенести и на вас, вот чего я боюсь. Тогда из-за меня и вы пострадаете.
- Ничего не бойтесь. Вы же сами не совершали преступлений?
- Не совершала. Но ведь я жена преступника.
- Идёмте со мной. Познакомимся и всё по-людски устроим. Работать в колхоз пойдёте? Коров доить умеете?
- Ещё как умею и, конечно же, пойду!
Мама, вернувшись после дойки, удивилась нежданной новой жиличке: "Да у нас для неё даже кровати нет, где она будет спать? И с продуктами большой напряг - война недавно кончилась. А в колхозе ставят только трудовые палочки, зарплаты не дают."
- Не бойся, мама, как-нибудь проживём, она коров доить умеет.
Пришлая молодая женщина и в самом деле оказалась доброжелательной, чистоплотной и трудолюбивой. Семь лет она, не покладая рук, трудилась вместе с нами и на ферме, и в огороде. И всё, что мы вместе зарабатывали, на всех честно делили. А зарабатывали нелёгким трудом только элементарно на жизнь. Лишь бы было что на себя надеть и не умереть от голода. Зато прекрасно ладили и жили очень дружно, до тех самых пор пока женщина снова не вышла замуж и не перебралась на постоянно к мужу. Нина стала для нас по-настоящему близкой и родной.
Руководила садово-овощеводческой бригадой в те годы наша землячка Раиса, молодая вдова, проводившая на фронт Великой Отечественной своего любимого, да так и не дождавшаяся его возвращения. Убили её мужа на войне. Ездила она на бедарке, запряжённой лошадью, и тогда это смотрелось покруче, чем ставший ныне привычным вид женщины за рулём дорогой иномарки. Умела вдовица, при надобности, вкалывать за троих, могла, при случае, и непринуждённо позубоскалить.
Тогда разрешали по взаимному согласию забирать из госпиталей тяжело раненных инвалидов, подлежавших выписке, у которых не было своего дома или семьи. Вот Раиса и решила привезти себе покалеченного мужчину, потерявшего в войну семью или не успевшего до мобилизации на фронт жениться. И вскорости исполнила своё решение. Вернувшись из госпиталя, смешливо и без стеснения поделилась со взрослыми женщинами как выбирала мужчину.
- Завели меня в палату, а там лежат они, бедолаги, на кроватях, укрытые одеялами. Санитарка откидывает одеяла, показывает их ранения и наличие конечностей. Гляжу на своего, а он мне лицом сразу приглянулся, одна нога при нём, а другая напрочь отсутствует и думаю: "Но ведь в этом деле не нога главное, лишь бы остальное справно было. А всё остальное, скажу вам по секрету, у него оказалось очень даже справно! Выбрала я себе хозяина в дом. Теперь, бабоньки, на моего не зарьтесь, а коль есть нужда, поезжайте туда же и выберите каждая себе по мужу. И вы станете замужними, и мужики окажутся при деле, перестанут по домам инвалидов да госпиталям горе мыкать."
Кое-кто из колхозниц и в самом деле забрали тогда из госпиталя инвалидов - бывших фронтовиков. Но не многие согласились. Ведь это какая тяжкая повседневная обуза на руки женщин, а они и без того надрывались в сельской работе.
На то время вышло постановление - разрешить инвалидам войны беспошлинную мелкую торговлю, чтобы легче им было выживать. И государство бесплатно давало безногим калекам крохотные машинки, похожие на крытые мотоциклы с коляской, прозванные в народе инвалидками. Получил такую инвалидную машинку и сожитель Раисы. На ней он и осуществлял торговлю. Скупал продукты в своей станице, продавал в соседнем местечке и потихоньку завелись у них с Раисой свободные деньжата.
А крепкой и домовитой Раисе хотелось полноценной семьи.
- Давай возьмём с тобой сиротку из детского дома и станем ещё лучше и веселей жить, - просила женщина Александра.
Он же, бывший ленинградец, потерявший при эвакуации во время бомбёжки жену и двух детей, явно и скрытно горевал о них и совсем не торопился приобретать новых. Сидел порой ночь напролёт у окошка и смотрел в густую темень, будто ждал кого, не спалось ему и не было его душе покоя. Вроде и не спорил, не мешал её задумке, но так ни разу и не поехал с бригадиршей в детский дом, чтобы присмотреть себе сыночка или дочечку.
Деятельная Раиса, тем временем уже не однажды побывавшая в детдоме, решилась самостоятельно выбрать ребёнка, привезти его домой и поставить мужчину перед свершившимся фактом.
Но, понравившийся ей мальчишечка, находился в приюте вместе со своей старшей сестрёнкой, и разлучаться с ней он не хотел.
- Где один, там и двое, - резонно решила Раиса.
Оформили бумаги и в тот же вечер привезла детишек к себе домой на лихой колхозной бедарке, запряжённой неутомимой лошадкой, бесконечное множество раз выручавших её на просторах полей и в дороге. Пока из райцентра добрались в станицу, наступил поздний вечер. Александр уже спал. Довольная хозяйка позвала его познакомиться с детками, но он что-то буркнул и даже не вышел. Дети очень устали. Раиса быстренько смыла с них дорожную пыль, покормила и уложила спать. А утром она проснулась от радостного крика.
- Игорёк, Танечка, золотые, ненаглядные мои!
- Откуда ты знаешь как их зовут? - выглянула Раиса из комнаты и обомлела. Детишки обнимали Александра вместе с его костылём подмышкой и все вместе они радостно смеялись и одновременно плакали.
- Да это же мои родные дети! Как ты смогла найти их, Раечка?
- Просто забрала из детского дома. Я и не знала, что они твои. Моя душа к ним расположилась. Особенно жалко ребятишек стало после того, как узнала, что маму их во время эвакуации разорвало снарядом прямо у них на глазах.
Александр признательно и восторженно обнимал Раису вместе со своими детишками, и все вместе они смотрелись настоящей дружной семьёй.
- Представляешь, ведь я, дурень, с Игорьком и Танечкой едва не разминулся. В тайне от тебя давно откладывал понемногу деньги и собирался уехать потихоньку в Ленинград разыскивать свою семью. Мечтал найти хоть кого-нибудь из её членов. Не верил я, что все они погибли. Уж и сумку было собрал. Хотел с утра пораньше незаметно слинять, пока ты спала уставшая. А тут смотрю и своим глазам не верю. Сидят, обнявшись на веранде, мои родные детки. Худенькие, вот только подросли маленько. Я их сразу узнал! Раечка, умница ты моя, никуда я теперь от тебя не уеду. Всю жизнь будем вместе жить и я вовек не забуду того, что ты для меня в этой жизни сделала.
Александр и Раиса зарегистрировались, родили ещё одного ребёнка и в любви и понимании прожили всю жизнь. Вот как непредсказуемо и безжалостно война меняла и перекраивала порой человеческие судьбы!
Продолжая трудиться в колхозе, я с годами тоже повзрослела, вышла замуж и родила двух мальчиков. Жили с мужем небогато, всё в том же мамином домике. Но при Хрущёве нам стали ежемесячно давать зарплату и планы на будущее у нас были большие. И тут неждано-негадано случилось несчастье - разбился на мотоцикле мой муж и отец детей. Причём, произошло всё так буднично, что никак не верилось в реальность случившегося.
У товарища моего мужа был мотоцикл. Иногда они ездили на нём вместе. Изредка он давал его Николаю, смотаться неподалёку по делам. Вот и в тот раз муж сказал, что уезжает на мотоцикле. Куда именно, с другом или без, даже не успела уточнить. Почему-то торопился и лишь крикнул, что все разговоры потом. Он такой был: если что задумал, то не остановить. А после обеда, часа в четыре, кто-то из станичников вдруг спрашивает меня: "Это не твой Николай лежит у дороги возле оросителя, разбился на мотоцикле?" Сначала я не поверила, а потом всполошилась, да как закричу, как зарыдаю!.. Вот таким образом и осталась с разбитыми надеждами, в старой хатёнке, с двумя малолетними сыночками.
Прошло время и стал за мной ухаживать красивый цыган, выучившийся на шофёра и возивший председателя колхоза на легковой машине. Уж любил он эту машину, начищал постоянно, полировал мягкой тряпочкой до блеска. А мне стал привозить гостинцы. То конфетами желает покормить, то пряниками. Но именно меня хотел побаловать и ни в коем случае не моих сыночков. И всё опасался, что мальчики ему машину поцарапают, прогонял их. А какой нормальной матери понравится когда она парню нужна, а её дети для него будто изгои?
И я в очередной его приезд, когда цыган прогонял ребят от своей машины, в то время как на заднем сидении лежали приготовленные их маме очередные гостинцы, подняла такой шум, такой крик, стала на всю улицу позорить и прогонять.
Ручки у моих деток мытые и сами они чисто одеты, ничего с его машиной не случится от того, что они из любопытства машину потрогают и погладят. И чтобы убирался он от меня немедленно и подальше со своими подлыми ухаживаниями и погаными пряниками.
Тут, как нарочно, неподалёку оказался мужчина из города. Он был постарше меня, слегка прихрамывал и приезжал довольно часто на своей легковушке в колхозную контору по делам.
- Валюша, ты что развоевалась не на шутку? Со стороны можно подумать, что нервы у тебя не в порядке. Плюнь на этого недостойного ухажёра и давай переезжай жить ко мне, в город. Ты одна растишь сыновей, я один ращу дочь, вот и получится полная семья.
- О чём вы, уважаемый? Где я и где город? И что умею, кроме как коров дёргать за сиськи да полы мыть и в огороде копошиться?
- Неправда, что ты неумелая. Давно, лапушка, к тебе присматриваюсь и вижу, что ручки приспособлены к труду, а нрав женщины порядочной и доброй. Я, конечно, маленько постарше, но своими руками тоже немало умею и квартира у нас с дочкой просторная и хорошая. Да вот прямо сейчас давай вместе поедем и ты посмотришь. Может, не зря уговариваю, и на замужество, и переезд согласишься.
Вот так я стала горожанкой. Мы с ним сразу же расписались. Я пошла в детский садик нянечкой. Занималась домом и детьми. Муж искренне любил меня, много времени отдавал воспитанию, ставшей общей, детворе. Делал всё, чтобы дать им достойное и хорошее образование. Получается, теперь у нас в семье есть юристы - судейские и работники прокуратуры. И до самой смерти супруг оставался ласковым, уравновешенным и щедрым. За всё благодарна мужу и без преувеличения могу сказать, что прожила с ним свои самые замечательные годы.
Вот, собственно, и всё, чем сочла нужным поделиться со мной Валентина Григорьевна во время нашего с ней периодического уличного общения. Не считая, естественно, бесчисленного множества её присказок да мелодичных и задорных песен. Со своей авторской позиции, я могла бы глубже поинтересоваться некоторыми деталями жизни этой простой, симпатичной женщины, но делать этого не стала. Дело ведь не в мелочах. А важное, животрепещущее и ценное для неё, она мне чистосердечно поведала. И хочется закончить знакомство читателей с ней одним небольшим, но существенным фактом.
Поселковый старик, дотошный и въедливый, заметил как-то раз, сидя привычно на лавочке: " А ваша Певунья, между прочим, врунья!"
- Во как! - не удержала я сомнительного восклицания. - И в чём же она соврала?
- В советское время она получила много грамот за доблестный труд. Так вот, утверждает, будто есть грамоты, подписанные лично Сталиным. А я ей не верю! Стал бы сам Иосиф Виссарионович ставить личную подпись на каждой почётной грамоте рабочим и колхозникам страны! Тогда и на государственные дела у него бы времени не хватило. Ведь в то время к каждому празднику трудящихся награждали грамотами и поощрениями.
- Вы правы, - согласилась с въедливым стариком. - Но я полагаю, Валентина Григорьевна никого не обманывает, она просто заблуждается.
И как-то при встрече решила поинтересоваться мнением самой виновницы спора по данному вопросу, открыто высказав ей и свою позицию, схожую с представлениями привередливого старика.
- Вы не правы, - серьёзно глядя мне в глаза, строго ответила женщина. - Согласна с вами, что грамоты печатались в типографиях. Но подпись Сталина сделана тушью и перьевой ручкой. Там заметна каждая, самая мелкая деталька особенностей его подписи. Я же сколько раз внимательно рассматривала даже под увеличительным стеклом, и не могла ошибиться!
Мне почему-то не захотелось разочаровывать Валентину Григорьевну. Быстро и легко с помощью современных средств, к примеру качественного цифрового фотоаппарата или же цветного принтера, доказать обратное. Душа моя протестовала против грубого вторжение в её потаённый внутренний мир для внушения собственных взглядов. Пусть святая вера продолжает служить цельной натуре рядовой славной русской женщины во все её дни!
КОНЕЦ