Рассвет

Холодная осень 1939 года. Жёлтые листья падают на мостовую. Тысячи возмущённых людей толпятся возле ворот. Им нет числа. Женщины, дети, старики и мужчины… Все с чемоданами и авоськами, куда они в спешке побросали пожитки. Лишь один в серой толпе спокоен. Его ярко-синие глаза, словно сапфиры, выделяются среди тысяч потускневших взоров. Хранитель Добра знал – нужно действовать, как можно скорее. Только бы найти Войтека… Он здесь, он должен быть здесь! Хранитель Добра помнил, как тот недоверчиво косился на русского незнакомца, помнил, как они подружились в первую ночь на посту, как вместе прошли кровавые бои под Илжей, как били «единички» и «двойки», как останавливали «Ханомаги» с панцергренаидёрами точными выстрелим из противотанковых ружей. Он помнил, как они до последнего отбивались от наступающей пехоты, как кончились патроны… Перекошенное в крике лицо обершутце, резкий удар приклада Kar98. Кровь… Разбитая скула… Холодная земля… Войтек… Всё ещё пытается отбиваться… А дальше…
Мягкий свет солнечный свет пробивался сквозь лёгкую дымку. Этот свет наполнял сердце Хранителя Добра надеждой, волей бороться до конца, верить несмотря ни на что. Толпа всё не унималась. Немецкие солдаты подгоняли перепуганных людей. Дети начали плакать. Они ещё не знали, что идут прямиком в лапы смерти… Хранитель Добра уже отчаялся найти товарища, как вдруг в толпе показалось знакомое лицо. Сомнений быть не могло!
– Войтек! – окликнул товарища Морозов и стал пробираться к нему навстречу. Заслышав знакомый голос, поляк обернулся. Улыбка озарила усталое лицо молодого бойца.
– Миша! – радостно воскликнул тот и полез сквозь толпу навстречу боевому товарищу. Счастью Хранителя Добра не было предела. Неужели хоть одна жизнь… Неужели судьба подарила ему шанс? Шанс вытащить кого-то из жернов войны? Семья увидит отца! Но едва ладонь Морозова коснулась рукава Войтека, как небо заволокли красные тучи. Люди испугались. Послышался детский плач. Хранитель Добра посмотрел вперёд и обомлел: ворота с надписью «Arbeit macht frei» отворились; из трубы странного здания, чуть поодаль лагеря, повалил чёрный-чёрный дым. Ужас сковал тело дракона. Но это было лишь начало:  тут же кончая проводка на стенах лагеря ожила, будто бы клубок раздражённых змей, и начала хватать людей. Она обвивалась вокруг ног и рук несчастных, хватала детей, что пытались убежать или спрятаться. Малыши плакали, истошно кричали, звали на помощь, но тщетно: колючая проволока неумолимо тянула всех к огромному зданию с трубой. Дым заволок небо. Солнце растворилось в необъятной пелене. Из облаков попадали тысячи ботинок, платьев, драгоценностей и фотографий. Пепел. Серый пепел хлопьями повалил с небес.
Хранитель Добра посмотрел наверх и задрожал от ужаса: здание превратилось в обезображенное чучело дракона; его тело состояло из тысяч досок, на морде блестели осколки стекла; из ноздрей валил чёрный дым; в глазах-печах горело яркое пламя. Демон оскалил пасть полную острых штыков-зубов в дьявольской ухмылке. Морда приблизилась к Хранителю Добра и Войтеку. Поляк отважно встал перед монстром, чтобы защитить своего друга.
– Войтек! Нет! Не надо! – умолял Хранитель Добра. Он увидел, как голова чудовища расплылась в обезображенной улыбке, как глаза-печи вспыхнули пламенем жажды крови.
– Какой храбрый солдат… – демон усмехнулся. Хранитель Добра замотал головой. Из глаз полились слёзы бессилия. Дракон почувствовал, как животный ужас охватывает его с ног до головы, как отчаяние затуманивает разум. В этот момент раздался раскат грома, и неба посыпался дождь из ботинок и туфелек. Детские туфельки градом обрушивались на Хранителя Добра, растворяя последние капли рассудка.
Тем временем демон наклонился и посмотрел прямо на Войтека. Хранитель Добра дрожал от страха.
– Прошу тебя, нет… – взмолился дракон сквозь слёзы. Огромный демон лишь усмехнулся и ответил:
– Ты верил в человечество? Напрасно… Ведь ты знаешь, что их не изменить. И в этом виноват лишь ты!
В этот момент демон разинул пасть. В огромной глотке вспыхнуло яркое пламя. Ещё секунда, и яркое пламя заволокло всё вокруг. Дракон завопил от нестерпимой боли. Тьма заволокла рассудок…
– Миша! Миша! – громкий крик наконец прорезался сквозь протяжный свист. Хранитель Добра встрепенулся и огляделся. Всё обволокла тьма. Лишь крошечные лучики света пробивались сквозь смотровые щели башни. Хранитель Добра схватился за голову и поднял взгляд. Командир танка протягивал израненную металической стружкой руку. – Жив, Миша?
– Товарищ лейтенант… – слабо пробормотал Хранитель Добра. Командир помог ему встать. – Живой.
– Да на тебе места живого нет, всё лицо в крови, – лейтенант схватил бронебойный снаряд и загнал его в казённик. Лязгнул затвор. – Есть снаряд! Давай, Миша! Прихлопни этого гада!
Хранитель Добра прильнул к прицелу. «Как же нам повезло…» – подумал он. И ведь правда: не отскочи снаряд от башни – поминай как звали. Поле боя напоминало преисподнюю. Чёрный дым волочился по земле, повсюду полыхали танки. Тут Т-26 со вспоротым бортом, тут БТ-5 без гусеницы, тут сормовская «тридцатьчетвёрка» встала и замерла. Вспыхнула, как факел. Заискрилась боеукладка. Люки выбило, как пробки. Ни зги не видать, где свои, где чужие. Всё грохочет. Да где же ты, где же ты, гадёныш…
– Ну давай, давай… – приговаривал Морозов, рыская по полю боя. То справа, то слева искрились вспышки орудий. Строчили пулемёты. Танкисты выпрыгивали из машин. Кого-то косили пулемёты, кто-то успевал отстреливаться и хорониться за подбитыми танками. Вдруг танк тряхнуло. По люкам застучала земля.
– Миша! Впереди! Ориентир под крест! Короткая! – скомандовал лейтенант. Видит Морозов – Pz II в прицеле. Авось повезёт: у неё броня тонкая, пушка всего двадцать миллиметров. Ну давай, ну давай… Чтоб прям под крест… Сжал зубы Морозов. Крутит ручку, как умалишённый. Секунды текут, как моторное масло.
– Ну давай, чего ж ты ждёшь! – орёт, как резаный, мехвод. Понять можно. Страшно ведь, когда ничего сделать не можешь…
– А ну отставить панику! – рявкнул лейтенант. – Не спеши, Миша. Один шанс всего.
Вдох, выдох… Ноет рука… Крутит Морозов ручку. Всё ближе и ближе в прицеле «двойка». Немец встал рядом с подбитым «двадцатьшестым» и приготовился стрелять. Нет права на ошибку! Сейчас!
– Огонь! – кричит командир. Секунда. Спуск! Рявкнуло орудие. Казённик – назад. Дым заволок прицел… Видит – искрится Pz II. Дым охватил лёгкий танк. Немцы открыли люки. Лейтенант схватился за пулемёт. – Не уйдёте, черти!
Затрещал «дегтярь». Танкисты так и полегли. Один упал внутрь, другой распластался на земле. Вновь кипит бой! Рано отдыхать. Вновь вокруг пламя, вновь свистят пули.
– Так держать, ребята! –  похвалил командир. – Коля, жми! – он легонько толкнул мехвода ногой в спину.
– Есть! – ответил Николай и надавил на рычаги. Двигатель заревел. Т-26 поплёлся вперёд. Гусеницы вспенивали землю. Вновь идёт бой! Вновь барабанят пули и осколки по броне на потеху Аресу. Горит земля, пылают танки. Вот взлетела вверх башня БТ-5, вот задымился Pz III, вот рванул боекомплект Pz 38t. Обезображенные тела… Огонь… Дым… Орут раненые танкисты… Под гусеницами рвётся плоть убитых пехотинцев. Кровь заливает зелёную траву.
– Пятый! Пятый! Я третий! – пытается вызвать командира роты лейтенант. – Как слышите? Какие дальнейшие указания? Пятый!
В эфире творилась анархия. Никто не мог разобрать ни слова.
– Твою мать! – выругался командир. – Как слепые котята!
Хранитель Добра смотрел за полем боя. Дым заволок всё вокруг. Рвутся снаряды, пули барабанят по броне. Танки вспыхивают, как спичечные коробки. Немцев всё больше. Слева – «Праги», справа – «тройки». Рявкают орудия, огрызаются пулемёты. Трупы здесь, трупы там… Обгоревшие тела застывают на танках. Вдруг ёкнуло сердце Морозова. Видит – в прицеле Pz IV показался. Тот подбил БТ-5 и продолжил идти вперёд.
– Танк на два часа! – выкрикнул Морозов и показал кулак. – Бронебойный!
– Есть бронебойный! – выпалил командир. Секунды кажутся вечностью. Раздался долгожданный лязг. Вновь закрутилась ручка. С кровавых мозолей сочится кровь. Капли разбиваются о сталь. Мышцы будто режут ножом. Голова раскалывается. Напрягает все силы Морозов. Тут пан или пропал! Скорее, скорее… Вдох, выдох, вдох, выдох… Сердце вот-вот выскочит из груди…
– Почти, Миша, почти! – твердит командир. Пушка медленно ползёт в сторону «четвёрки». «Ausf A, может и пробьём… Только бы в бочину зарядить…» – молится Морозов. Ползёт пушка, ползёт и ползёт…
– Есть! – только и успел выкрикнуть Морозов, как страшный удар потряс т-26. Башню в миг охватило пламя. Вихрь раскалённых осколков, будто осиный рой, заполнил всё вокруг. Пламя… Боль… Жар… Дым режет глаза. Свист в ушах… Кричит Морозов – ничего не слышит. Только свист. По рукам стекает кровь. Огонь подбирается к ногам. Скорее, надо выбираться!
Хранитель Добра попытался подняться, но страшная боль потянула его вниз. Он посмотрел влево, где сидел командир. Горю Морозова не было предела. Лейтенант погиб мгновенно. Осколки впились ему в шею и грудь, распороли живот. Вниз по кишкам стекала кровь.
Вдруг раздались истошные вопли спереди. Это был мехвод. Он отчаянно звал маму. Морозов пробрался к нему сквозь дым и огонь. Нужно как можно скорее вытащить Колю, пока не начали рваться снаряды. Счёт шёл на секунды.
– Миша! Миша! Не бросай меня! – умолял Коля. Он не мог выбраться. Хранитель Добра собрал все свои силы и открыл люк. Перед глазами показалось солнце. Тысячи звуков впились в чёткий слух: грохот орудий, стрекот пулемётов, крики, мольбы о помощи. Кто-то орал, кто-то звал маму. Морозов через боль выбрался из танка и упал на броню. Ужас охватил дракона: всё его тело устали раны, из которых стекали крошечные струйки крови. Гимнастёрка превратилась в решето. Морозов собрал всю волю в кулак и заковылял к люку механика-водителя.
Изнутри доносились истошные вопли. Пламя уже забирало Колю в свои жестокие объятия. «Только спасти, только вытащить! А дальше схоронимся и переждём…» – подумал Морозов и вцепился окровавленными ладонями в ручки люка. Он собрал все свои силы и потянул люк на себя. Из танка повалил дым. Морозов с трудом разглядел обожженное лицо Коли. Тот тянулся к свету, будто пытаясь ухватиться за призрачную нить надежды.
– Держись, Коля! Только держись! – закричал Хранитель Добра, вцепился в чёрный комбинезон мехвода и что есть мочи потянул его на себя. Коля заорал от боли. Тянет из лап смерти товарища Морозов. Тянет что есть силы. Скорее! Скорее! Вот показалась голова, вот тело… Ещё немного, еще чуть-чуть!
Взрыв потряс Т-26. Рванули снаряды. Столпы огня тут же вырвались из люков. Пламя в миг охватило машину. Огонь опалил лицо. Морозова отбросило назад. Он рухнул в высокую траву. Взгляд померк. Боль, казалось, растворялась в земле… Густая трава… Взрывы… Свист пуль, грохот орудий… Тьма окутала разум, и Морозов погрузился в небытие.

***
Щебет птиц вывел из небытия. Хранитель Добра почувствовал, как что-то щекочет пальцы. Он приоткрыл глаза. По почерневшей от копоти ладони ползала божья коровка. Она быстро перебирала лапками и не спешила улетать. Видимо, палец показался жучку толстым стебельком. Стоило Морозову чуть пошевелиться, как жучок вспорхнул и улетел навстречу закату.
Хранитель Добра осторожно приподнялся, но тут же закричал от боли, схватился за бок и упал. Он медленно перевернулся на спину и посмотрел в небо. Перед ним растекалось зарево заката. Царила мёртвая тишина. Ни стонов, ни криков, ни взрывов… Сколько же дней он пролежал вот так, в поле? День, два? Он этого не знал. Как и не знал, что Лепельский контрудар закончился полным провалом, что все войска Красной Армии неподалёку уже давно отступили. Дракон остался один. Один среди мертвецов.
Морозов отдышался и медленно встал с выжженной земли. Посмотрев вправо, он увидел сгоревший т-26. В открытом люке лежало обгоревшее тело Коли. Механик-водитель превратился в чёрную, словно уголь, мумию. Плоть въелась в броню. Хранитель Добра отвёл взгляд. Тысячи таких страшных смертей видел он, и каждый раз всё никак не мог привыкнуть к ужасным лицам войны. Морозов подошёл к телу танкиста, осторожно проверил комбинезон и нащупал какой-то металический предмет. Хранитель Добра осторожно достал его. «Медальон…» – подумал Морозов и осторожно положил его в наружный карман обгоревшей гимнастёрки.
Морозов воздал последние почести танкистам, слез с брони и заковылял по полю. Нужно было найти радиостанцию. И аптечку… Долго бродил он по полю между обезображенных трупов танкистов и пехотинцев, застывших навеки танков, пока не наткнулся на разбитый командирский БТ-7. Бронебойный снаряд вскрыл броню правого борта; большая рваная дыра зияла между разбитых опорных катков. Ещё одна дыра была прямо в люке мехвода. Люки на башне были открыты. Немцы успели проверить танк. Хранитель Добра заглянул внутрь. Экипаж навечно застыл на своих местах. Со стороны казалось, будто танкисты уснули. Но страшные раны говорили об обратном. Механика разнесло на кусочки бронебойным снарядом; ошмётки мяса и застывшие ручьи крови были повсюду. Хранитель Добра осторожно подвинул труп командира и нашёл радиостанцию. Морозов надел шлемофон и переключил тумблер. В эфире творился настоящий хаос: кто-то отчаянно звал подкрепления, которые никогда не придут, кто-то сообщал обстановку, кто-то просил продержаться – всё смешалось в сплошной белый шум. Хранитель Добра нашёл аптечку, промыл рану и приступил у перевязке. Частоты мелькали одна за одной. Вдруг до Морозова донёсся до боли знакомый голос. Он был монотонным и до ужаса спокойным. От него по спине Хранителя Добра пробежали мурашки.
– Я крэпость, я крэпость, вяду бой, держу оборону, жду подкрепленья… – продолжал повторять голос. В нём смешалось всё: надежда, отчаяние, страх… Но всё это затмевали мужество и безмерная отвага. Морозова охватила дрожь. Руки непроизвольно обмякли. Он обещал… «Миша, приведи помощь. Мы будем намертво стоять, а немцев не пустим…» – слова майора Гаврилова отпечатались в памяти навеки. Бессилие… Гнетущее бессилие ощутил в этот момент душу Хранителя Добра. Он ничего не мог сделать. На том конце провода умирали люди, тысячи людей, которым была нужна помощь. А он мог лишь слушать, как они цепляются за прутик надежды, и сходить с ума от беспомощности. Морозов хотел было ответить, но слова застыли в горле… Что он мог сказать? Что ответить? Слёзы подступили к глазам. Морозов взял себя в руки, выключил рацию и вылез из танка.
Темнело. Закат разливался по опалённым равнинам. Хранитель Добра осторожно слез на землю. Он вздохнул, вытер слёзы с почерневших щёк и направился к просёлочной дороге. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, когда Морозов добрался до обочины. Он посмотрел налево, потом направо. Не было видно ни единой души. Передовые части группы армий «Центр» были уже далеко, тылы, видимо, ещё не успели нагнать их. Вдалеке ухала канонада. Яркие вспышки мерцали то там, то тут. Доносился стрёкот пулемётных очередей; было похоже, будто дятел без умолку стучит по дереву. Хранитель Добра вздохнул и устало поплёлся на восток.
Он шёл и шёл, изредка останавливаясь, чтобы поправить повязку. Мимо проносились леса, поля. На дороге виднелись следы гусениц, колёс и десятков сапогов.  С каждым шагом мысль о безысходности становилась все сильнее. Дракон пытался докричаться до надежды, словно тот самый радист, что ждал подкреплений, но она была глуха к его просьбам. В пути он наткнулся на разбитую автоколонну. Штурмовики Ju87 не пощадили никого и превратили в фарш всё: развороченные «полуторки» застыли на дороге, будто призраки, всюду лежали перебинтованные солдаты, женщины в разорванных платьях, бледные лица детей сливались с дорогой, они походили на манекенов; по дороге были разбросаны обгоревшие туфельки, сапоги, настежь раскрытые чемоданы. Дракон уже не мог плакать, не мог кричать, не мог злиться. Он был опустошён, выжат, как половая тряпка. На дороге виднелись следы гусениц стальных монстров генерала Гота, победоносно мчавшихся на восток. Хранитель Добра шёл и шёл, и чем больше он отдалялся от поля боя, тем больше ужасов он встречал на пути.
Сожжённые деревни, раскачивающиеся на ветру тела повешенных партизан, примотанные колючей проволокой к деревьям младенцы, беременные девушки, заколотые штыками, обгоревшие кости… Каждый шаг был наполнен ужасом, каждый казнённый, замученный вонзал кинжал в тело надежды, каждый сожженный дом опустошал душу. Чувство вины и отчаяния зарывались всё глубже и глубже. Закат становился неизбежным. Дракон всё больше и больше соглашался с Тейнорусом: человеческую природу, его жестокость не изменить. Морозов после долгого пути решил передохнуть. Он схоронился в канаве, чтобы невзначай «Мессеры» да «Лапотники» не заметили, и осторожно открыл медальон. «Николай Андронович Малышев. Род. 05.IV.1918, село Паричи. Мать – Евдокия Михайловна Малышева…» – дальше читать не было сил. Хранитель Добра отвёл взгляд и  бережно убрал медальон в карман. Ещё одна перечёркнутая судьба. Ещё одна сломанная жизнь. Война… Когда же она насытится, когда же, наконец, лопнет от съеденных судеб и душ? Когда? Не было ответа на этот вопрос. Не знал, дракон, когда всё это закончится. Он вздохнул и осторожно выглянул из канавы. Никого. Вдалеке – лишь привычные раскаты канонады да стрекот пулемётов.
– Вроде бы никого… – удостоверился Хранитель Добра и продолжил путь. Долго шёл он по фронтовой дороге. Вечерело, последний лучик солнца сгинул во мраке, на небе зажглись тысячи звёзд. Вновь замелькали в полях сгоревшие самолёты, на дорогах то тут, то там попадались брошенные и подбитые танки. Уничтоженные конвои наводили ни с чем не сравнимое уныние, безысходность пробуждали они в душе. Казалось, эта пытка, эта бесконечная дорога ужасов будет длится вечно, пока внезапно во всей этой непроглядной тьме Морозов не заметил еле различимый огонёк. Сперва Хранитель Добра спутал его со светлячком. Огонёк мерцал посреди ночи, спрятавшись за надёжным покровом лесной чащи. Он будто манил Морозова уютом и теплом, он излучал надежду среди мрака безысходности. Хранитель Добра с любопытством последовал к нему.
Вскоре он добрался до чащи. Огонёк стал отчётливее. Морозов всё шёл и шёл, не останавливаясь ни на мгновение. Эйфория гнала вперёд. Шаг сменился на бег. Ближе и ближе огонёк, ближе и ближе тепло… Хранитель Добра почувствовал, как что-то уткнулось ему в спину. По коже пробежали мурашки.
– Далеко собрался? – спросил кто-то. – А ну руки вверх!
Морозов сделал всё, как наказал незнакомец.
– Кто такой? – расспросы продолжились.
– Рядовой Михаил Морозов, – ответил Хранитель Добра. – Восемнадцатая танковая дивизия.
– А ну повернись! – приказал кто-то. Морозов послушно развернулся и встретился взглядом с парнишкой, лет пятнадцати на вид. На нём был потрёпанный ватник, на голове – тёмная кожаная кепка. На бурых штанах то тут, то там виднелись заплатки. Кирзачи слегка отдавали блеском. В руках он держал «трёхлинейку». «Партизан», – мысленно успокоился Хранитель Добра. – Документы где?
– В правом нагрудном кармане, – спокойно ответил Морозов. Партизан достал книжку красноармейца и внимательно всё рассмотрел.
– Не врёшь… – закивал он, не спуская глаз с Хранителя Добра, и вернул книжку. – Откуда взялся? Из окружения что ли?
– Нет, – замотал головой Морозов. – Из-под Сенно. Там такая мясорубка была…
– И как – наша взяла? – с надеждой спросил партизан. Хранитель Добра вздохнул и молча замотал головой. Партизан нахмурился, потупил взгляд и почесал затылок. – Да-а… Хороших новостей ждать не приходится… – он перевёл взгляд на окровавленные повязки. – Ранен?
Хранитель Добра закивал.
– Чего-то ты, братец, совсем плохо выглядишь, – посетовал парнишка и повесил «трёхлинейку» на плечо. – Худой, как щепка. Проголодался поди. Пойдём. Я тебя в наш лагерь отведу. Там и подлатаем немного. Будешь плясать, как балерун в театре!
Морозов засмеялся. Оба пошли вглубь леса.
– Меня, кстати, Колей звать, – представился партизан. – У нас тут совсем недавно партизанский отряд появился. Как объявили, что немцы напали, мы сразу все в партизаны пошли. Много кто шёл: и из нашей, и из соседних деревень. Вот и обосновались мы в лесу.
– И как называется ваш партизанский отряд? – спросил Морозов.
– «Григорьевские мстители»! – гордо заявил Николай.
– Оригинально… – усмехнулся Хранитель Добра.
– Тьфу! Ишь какая важная цаца! – посетовал Коля. – Много ты понимаешь… Иди давай.
Так шли они и шли через лес, пока, наконец, не добрались до лагеря. Большой был лагерь. Всюду землянки, блиндажи, маскировочные сети. В нескольких местах горели костры, у которых грелись уставшие бойцы. Где-то пиликала гармошка. Женщины развешивали постиранные портянки, зашивали одежду. Возле медпункта сидела девушка и перевязывала бойцу руку. В блиндаже с красным крестом горел тусклый свет; доносились тихие стоны раненых.
– Пойдём-ка в штаб наш, – сказал Коля. – К командиру отведу.
Хранитель Добра согласился. Пока Коля вёл его к землянке через лагерь, Морозов чувствовал на себе взгляды десятков глаз. Партизаны пристально наблюдали за ним. Кто-то с любопытством, кто-то с пренебрежением, кто-то лишь бросал равнодушный взгляд и продолжал заниматься своими делами. Вскоре оба подошли к блиндажу с надписью «штаб». Коля осторожно подошел к двери и постучал.
– Товарищ политрук! Я тут это… своих привёл! – радостно воскликнул Коля.
– Ты б ещё гранату бросил, честное слово! – проворчал кто-то. – Точно бы все услышали. Ты что забыл, что мы в тылу? Тут за каждым кустом немец может сидеть.
– Виноват, товарищ политрук, – замялся Коля.
– Ладно, заводи этих… «своих»… – устало ответил кто-то. Коля открыл дверь и пригласил Морозова войти. Внутри всё выглядело довольно уютно: несколько скамеек по бокам, в левом углу – столик с радиостанцией, на котором лежала карта, компас и офицерский планшет, в правом углу – небольшая печка. За столиком сидел молодой офицер и что-то сосредоточенно записывал, время от времени он шмыгая носом. На петлицах Морозов увидел по два рубиновых квадратика с золотой окантовкой. «Действительно политрук», – убедился Хранитель Добра. Политрук вскоре закончил, перевернул страницу и посмотрел на неожиданного гостя.
– Чего взъерошенный такой, рядовой? – спросил политрук. – Приведите себя в порядок.
– Есть, – ответил Хранитель Добра и заправился.
– Ох и досталось же Вам, рядовой… – посочувствовал Морозову политрук, заметив многочисленные раны и окровавленные повязки. Он вздохнул и продолжил: – Имя, Фамилия, номер части? Откуда идёте? Книжка при себе?
– Так точно, – кивнул дракон и протянул политруку обожжённую книжку. – Михаил Алексеевич Морозов. Сначала был в гарнизоне Брестской крепости под командованием майора Гаврилова, потом по приказу командира пробрался сквозь окружение и пошёл за подкреплениями. Шёл долго, несколько раз чуть не убили. Наткнулся на расположение восемнадцатой танковой дивизии. Взяли наводчиком в Т-26. Седьмого июля мы вступили в бой под Сенно, страшная была сеча… Мой танк подбили, экипаж… В общем, я очнулся на следующий день один посреди почерневших трупов и сгоревших танков. А дальше шёл по дороге пока вот…
– Так значит вот оно как… – вздохнул политрук и покачал головой. – Всё ещё хуже, чем я мог себе представить. Я сам-то только неделю назад чудом из котла выбрался. Рота попала в окружение, немцы утюжат из всего, что есть. Тут мины, там мины… До сих пор снится, как Петьке осколок пол-головы снёс. Аж мозги выпали… – политрук поёжился. – Ладно, Морозов. Нам сейчас любая помощь на вес золота. Особенно от таких опытных бойцов. Что-нибудь умеете?
– Я знаю немецкий… – задумался Хранитель Добра. – Ещё раны лечить умею.
– Это прям то, что нужно, Морозов, – улыбнулся политрук. – Талантливый Вы. Нам такие нужны! Мы всё никак немцев выбить из Григорьевского не можем… Их там довольно много. Засели, черти, никак их не выкуришь. Особенно с нашими-то пожитками. Вот пока думаем, как действовать. А так, конечно, база бы была нам очень кстати. А то в лесу-то не очень приятно сидеть. Ну это так, к слову. Вам бы сил набраться. Поспите маленько, наберитесь сил. А завтра уже выдадим Вам всё, как положено.
– Спасибо, товарищ политрук, – улыбнулся Морозов.
– Я как-то даже и не представился, – замялся политрук и протянул руку. – Щербак Егор Олегович.
– Очень приятно, – кивнул Хранитель Добра.
– Что ж, Миша, отдыхай, набирайся сил, – сказал политрук. – Завтра определим тебе задание.
– Есть, – Морозов встал и выпрямился. – Разрешите идти?
– Разрешаю, – улыбнулся Щербак и вернулся к документам. Хранитель Добра развернулся и вышел из штаба. На дворе была глубокая ночь. Почти все уже спали. Несколько дозорных бродили туда-сюда, пристально наблюдая за каждым кустом и вслушиваясь в каждый шорох тёмной чащобы. Хранитель Добра немного потоптался на месте, вздохнул и зашагал к партизанам. Трое бойцов тихо сидели у тёплого костра и заворожённо смотрели, как в котелке булькает чай. Среди прочих у огня грелся Коля.
– Разрешите присоединиться, товарищи бойцы? – улыбнулся Морозов.
– Ой, окаянный, напугал! – встрепенулся упитанный мужичок с перебинтованной головой и рукой, что грелся на плащ-палатке возле костра. – Я уж подумал черти…
– Ты, Никита Антипович, меньше Колю слушай! – усмехнулся кучерявый парнишка с перебинтованной рукой, что сидел подле костра. – Он такое тебе расскажет, что глаз потом не сомкнёшь, – он обернулся и посмотрел на Хранителя Добра. – Да ты садись, садись, в ногах правды нет! Меня, кстати, Юрой звать.
– Спасибо, Юра, – отблагодарил бойца Морозов и присел на пенёк. – Уютно тут у вас…
– Да, не жалуемся, – засмеялся Никита Антипович. – Это всё наш политрук. Собрал нас всех, организовал, место для лагеря выбрал, всё обустроил. Каждый день с политинформации начинает. Мужик – хоть куда. И выслушает, и поддержит. Что ещё нужно-то в такое время?
– Это точно, – закивал Юра. – Всё хочет он Григорьевское взять. Чтобы штаб был. Хоть, говорит, пядь земли отобьём от этой погани… Но чего-то слабо верится, что сдюжим.
– Сильно укрепились? – спросил Хранитель Добра.
– Не то слово, – посетовал Никита Антипович. – Пулемёты, винтовки, даже этот… как его… колымага их… то на колёсах, то на гусеницах – чёрт разберёшь.
«Sd Kfz 251… – подумал Хранитель Добра. – «Ханомаг» штука серьёзная».
– Да и командир у них… Ох… Лютый зверь! – продолжил Никита Антипович. – Как село занял – так расправы учинять начал. Кого вешать, кого расстреливать… Мы всё отбить деревню хотим, чтоб этих нехристей поганой метлой оттуда выгнать, да мало нас. Не сдюжим.
– Да-а-а… – Морозов покачал головой. Он задумался и спросил: – Далеко деревня?
– Рукой подать, – сказал Юра и указал на север. – Её трудно не заметить.
– Понятно… – закивал Морозов. В голове созрел план. – Ладно, ребятки, я притомился чего-то больно. Утро вечера мудренее. Пойду-ка я спать.
– Да, конечно, Миш, покемарь немного, – поддержал Никита Антипович. – А завтра уже мы тебя со всем бытом ознакомим. Спокойной ночи!
– Спасибо, – ответил Хранитель Добра. Он посмотрел в сторону деревни. «Путь неблизкий… Ладно, отправлюсь, как все уснут», – подумал Морозов. Прошло несколько часов. Наступила глубокая ночь. Хранитель Добра тихо подошёл к костру. Никита Антипович отошёл закурить. Юра и Коля мирно спали. Юра ворочался и еле слышно стонал. Хранитель Добра осторожно взял его руку и снял бинты. На предплечье юноши зияла большая рваная рана. «Осколок, видимо, вытащили, а вот рану зашить не смогли…» – подумал Хранитель Добра и осторожно приложил ладонь к руке Юры. Через мгновение из неё полился яркий белый свет. В то же мгновение мягкие ткани срослись, кожа затянулась, и на месте увечья появилась чистая кожа.
Морозов улыбнулся, тихо прокрался в чащу и окольными путями поспешил к деревне.

***
Григорьевское окутала мёртвая тишина. Когда Морозов приблизился к селу, ему показалось, будто всё вокруг вымерло. Но задорный хохот немецких солдат заставил усомниться в предположении. Морозов побежал через поле. Не пробежав и нескольких метров, он вдруг споткнулся и плюхнулся на землю. Еле слышно выругавшись, Хранитель Добра осмотрелся и обомлел: в поле лежали тела расстрелянных жителей деревни; среди них были мужчины, женщины, дети… В память врезался остекленевший взгляд мальчика. Пуля попала прямо в голову. Он лежал с широко распахнутыми глазами; по бледному  лицу ползали мухи. Дрожь пробежала по телу Морозова. Сколько же ещё жертв этой страшной войны ему предстоит увидеть… Хранитель Добра взял себя в руки, выждал момент и рванул вперёд. Он схоронился за стогом сена в поле и осторожно стал наблюдать. Видимо, новые хозяева объявили комендантский час, от того на улицах никого и не было. То тут, то там навеселе бродили немецкие солдаты. Они беседовали о Германии, о том, что война скоро закончится и они смогут вернуться домой.
– Да уж, вот тебе и хвалёная немецкая дисциплина… – усмехнулся Хранитель Добра и ещё раз внимательно осмотрелся. Он заметил пару немцев, что устало патрулировали улицы. Дождавшись, пока они пройдут, Морозов быстро метнулся в сторону деревни, добежал до хаты на окраине и огляделся. «Никого…» – подумал Морозов, тихо, будто кошка, прокрался вдоль стены и выглянул из-за угла. Жуткая картина предстала его взору: в центре села, на площади, стоял эшафот. На ветру раскачивались тёмные силуэты. Тела облепили вороны. Чёрные птицы громко каркали и то и дело пытались достать блестящие на свете Луны глаза. Но самое страшное ждало впереди.
Как только Хранитель Добра перебежал к другой хате, он схоронился за деревом. Патруль едва не заметил его. Морозов отдышался, посмотрел вправо. Перехватило дыхание. Сердце заколотилось. Животный ужас зажал разум в тиски. Волосы на голове встали дыбом. К дереву колючей проволокой были примотаны две девочки и мальчик. На вид им было не более трёх лет. Рваные рубашонки и платьица были пропитаны кровью. На тельцах виднелись следы от многочисленных уколов штык-ножами. Остекленевшие глаза надолго застыли в памяти Хранителя Добра. Многое успел повидать он за долгие годы, много жестокости людской видел он на своём веку, но такое… видел впервые. Морозов взял себя в руки, дождался, пока немцы уйдут подальше, и продолжил путь.
Вскоре он добрался до сарая и быстро прошмыгнул туда. Хранитель Добра затаил дыхание, как вдруг услышал какие-то странные всхлипы. Он обернулся и к удивлению увидел девушку. Она лежала в сене и еле слышно плакала, пытаясь прикрыть усеянные синяками ноги порванным подолом платья. Всё заплаканное лицо было в крови, на руках виднелись страшные ушибы и ссадины. Волосы были растрёпанны. Заметив солдата, девушка чуть было не закричала, но Морозов тут же подошёл к ней и нежно прижал голову к груди. Тут несчастную прорвало и она еле слышно зарыдала.
– Тише, тише… – шёпотом успокаивал несчастную Хранитель Добра, нежно поглаживая её по голове. Девушка всё плакала и плакала, не в силах остановиться. То ли от страха, то ли от облегчения, что увидела солдата Красной Армии. Как же долго она ждала его… Как же долго она не могла выплеснуть наружу всё, что ей пришлось пережить. Несколько мгновений Хранитель Добра просто успокаивал несчастную и всё гладил и гладил её по волосам. Наконец, когда девушка немного успокоилась, он спросил: – Как тебя зовут?
– Маша… – всхлипнула девушка.
– Меня Миша зовут, – представился Хранитель Добра. – Я выбрался из боя под Сенно.
– Ты… Ты не видел Серёжу? – Маша полными надежды глазами уставилась на Хранителя Добра. – Брата моего… Его отправили на фронт. Я не знаю… Не знаю, где он… Серёжа Иванютенко… Иванютенко…
– Нет, извини, – замотал головой Хранитель Добра. – Не встречал… Кто тебя так?
– Оберштурмбанфюррер… – начала Маша. – Он тут за старшего остался, тыл охранять. Он… Он хотел от партизанов избавиться, вычистить всё. Как немцы пришли, так всех вешать начали, пытать, расстреливать. Партизаны пытались отбить Григорьевское, но ничего не вышло… Так господин оберштурмбанфюррер ещё больше разозлился. Сначала он убил папу за связь с партизанами. А потом… Потом он повесил публично на площади Егора, дедушку Харитона, Ефимку и дядю Рому. Так и оставил их, сказал, что если кто снять их захочет – расстреляет.
Хранитель Добра вздохнул и нахмурился. Злость пробудилась внутри. Ярость затуманивала разум.
– Ефимка очень любил на скрипке играть. Хотел в Москву ехать, в консерваторию поступать, – продолжила Маша. – А дядя Рома… Он… Он был плотником. Скворечники и игрушки детишкам делал.
– Продолжай, Машенька, продолжай, – кивнул Хранитель Добра. Он чувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы, как душу будто сжимают в раскалённые тиски.
– Егорка… Егорка хулиган был… За косички дёргал. Нравилась я ему, – Маша еле сдерживала слёзы. – Он вступился за дедушку Харитона, но немцы избили его до полусмерти… Дедушка… Самый добрый человек у нас был. Никому не откажет, всем поможет. Сказки детишкам рассказывал. Машенькой называл, ласково так… Всегда приголубит, успокоит…
Морозов сжал кулаки.
– Как зовут оберштурмбаннфюррера? –  еле сдержался Морозов.
– Готтлиб Бергер, – ответила Маша. – Он живёт в доме председателя. К дому не подобраться. Разве что через крышу…
– Понятно, – кивнул Морозов. Он задумался. – Слушай, жди здесь и не высовывайся. Если начнут стрелять – беги в лес. Утром сюда придут партизаны. Они о вас позаботятся.
– А ты? Ты куда? – испуганно спросила Маша.
– Я наведаюсь к господину Бергеру, – ответил Хранитель Добра и осторожно выглянул из сарая.
– Что? – не поверила Маша. – Нет! Не смей, дурак! Там повсюду охрана!
– За меня не волнуйся, – успокоил Машу Морозов и вышел из сарая. – Я что-нибудь придумаю. Только не вздумай выходить до утра, поняла?
Маша кивнула. Хранитель Добра вздохнул, напоследок улыбнулся Маше и вышел из сарая. Что ж, пора! Хранитель Добра принял истинный облик и взмыл в небо. Широкие крылья затмили небо. Длинный хвост, казалось, разрезал мрак ночи. Насыщенная ультрамариновая чешуя заблестела на свете Луны. В ярко-синих змеиных глазах отразилось тусклое сияние звёзд. Дракон приземлился и впился острыми чёрными когтями в деревянную крышу. Теперь ему открывался вид на всю деревню. Дом председателя Хранитель Добра нашёл быстро: теперь на нём висели красные флаги со свастикой. Тусклый свет горел только на втором этаже. Дракон присмотрелся. В просторном кабинете, что занимал весь второй этаж, при слабом свете лампы сидел офицер в тёмно-серой форме и что-то с любопытством читал. «Похоже, он там один…» – подумал Хранитель Добра и осмотрел всё снаружи. Возле дома стояли два охранника. Они что-то оживлённо обсуждали и изредка заливались громким смехом. «Пыхтят, как паровозы…» – посетовал дракон, наблюдая, как немцы исчезают в табачном дыму. Более подходящего шанса и придумать нельзя. Нужно успеть до утра. Вот только что делать с этим офицером… Убьёт – немцы всю деревню под чистую вырежут.
Идея пришла сама собой. Дракон осторожно подлетел к окну, тихо-тихо приоткрыл дверцы и осторожно проник в комнату…
Оберштурмбанфюрер встрепенулся и оторвался от заполнения документов. Он обернулся. Одно из окон было распахнуто настежь; прохладный воздух просачивался внутрь; белоснежные шторки развевались на лёгких мановениях вечернего ветерка. Бергер внимательно осмотрел комнату. Никого не было. Необъяснимое чувство тревоги вдруг охватило офицера. Ему казалось, будто нечто наблюдает за ним. Конечно, оберштурмбанфюррер не верил в мистику, но годы военной службы так обострили его интуицию, что она редко подводила его. Этот раз не стал исключением. Сердце заколотилось, как бешеное. Офицер встал из-за стола и схватил «Люгер».
– Wer ist hier?! (Нем.: Кто здесь?!) – спросил он и огляделся. Ответа не последовало. В комнате царила гробовая тишина.
– Man sagt, dass die Angst das st;rkste Gef;hl ist (Нем.: Говорят, что страх – самое сильное чувство), – последовал спокойный ответ. Офицер обернулся и прицелился в сторону, откуда донёсся голос. – St;rker als die Liebe oder die Rache. Vielleicht f;hlen Sie endlich etwas anderes, als Vergn;gen an Mord, Vergn;gen an Leid der Kinder, Frauen und Alten, die Sie ohne Erbarmen ermordet haben… (Нем.: Сильнее любви или ненависти. Возможно, наконец-то вы чувствуете нечто иное, нежели удовольствие от смерти, удовольствие от страданий детей, женщин и стариков, которых Вы безжалостно убили…) 
– Zeig dich! (Нем.: Покажись!) – дрожащим голосом выпалил обершутрмбанфюррер.
– Gerne… (Нем.: Охотно…) – последовал ответ, и офицер с ужасом увидел, как рука с пистолетом в мгновение ока покрылась льдом. Офицер перевёл взгляд вправо и увидел ярко-синие змеиные глаза. Из темноты появился дракон с ультрамариновой чешуёй. Оберштурмбанфюррер оцепенел от ужаса и хотел было закричать, но дракон тут же заткнул ему рот лапой с острыми чёрными когтями.
– Wenn ich Sie w;re, w;rde ich schweigen, oder… (Нем.: На Вашем месте я бы молчал, иначе…) – начал было Хранитель Добра, как вдруг оборвался на полуслове. Он узнал этого офицера. Он был, будто призрак прошлого. Сердце ёкнуло. – Nein… Es ist unm;glich… Sie k;nnen nicht… (Нем.: Нет… Это невозможно… Вы не могли…)
В голове тут же пронеслись воспоминания. Обстрел… Рвутся мины… Ничейная земля… Кровь… Австрийский генерал обнимает сына… Генерал… Его лицо… Нет, нет, нет…
– Sie waren dort… (Нем.: Вы были там…) – не поверил своим глазам дракон и слегка отшатнулся. – Ich kenne Sie… Sie waren bei Peremyschl! Auf dem Niemandsland! (Нем.: Я Вас знаю… Вы были у Перемышля! На ничейной земле!)
Хранитель Добра отшатнулся. Он не мог поверить. Как… Как он мог вернуться в этот ад, где чуть было не потерял сына? Голова закружилась. Дракон еле устоял на ногах.
– Deine Augen… – потрясённо пробормотал генерал. – Ich habe sie nur einmal gesehen… Was zu Helle bist du? (Нем.: Твои глаза… Я их видел лишь раз… Что ты такое?)
– Konrad… Wo ist er? (Нем.: Конрад… Где он?) – холодно спросил дракон.
– Er war ein dummes Kind! – засмеялся офицер. – Er sagte, dass er nicht mehr f;r sein Vaterland k;mpfen wollte. Konrad war das Kind des Soldaten, des Offizieren. Aber er ist ein Verr;ter geworden… Ein schmutziger, sturer, dummer Verr;ter! Der Soldat muss keine Schw;che, keine Sentimentalit;t zeigen! Nur Liebe f;r Vaterland! Ehre ;ber alles! (Нем.: Он был глупым ребёнком! Он сказал, что больше не хочет сражаться за свою страну. Конрад был сыном солдата, офицера! Но стал предателем… Грязным, упрямым, тупым предателем! Солдат не должен показывать ни слабости, ни сострадания! Лишь любовь к Родине! Честь превыше всего!)
«Честь превыше всего…» – Хранитель Добра почувствовал, как внутри закипает ярость. Как его тёмная сущность лезет наружу, переполненная жаждой уничтожить этого ублюдка. Того, кто считает честью приматывать к деревьям детей колючей проволокой, того, кто считает собственного сына трусом и предателем… Сына, что отказался идти на войну, нести на штыках скорбь и ужас… 
– Ehre… – подумал дракон и подошёл к офицеру. Ухмылка на лице тут же пропала. Дракон посмотрел прямо ему в глаза и сказал: – Sie finden diese Verbrehen ehrlich? Sie denken, dass der Mord ehrlich ist? Ah so… – дракон дотронулся до головы оберштурмбанфюррера острыми когтями. Ухмылка вмиг сошла с лица офицера. Он испуганно посмотрел на дракона. – Auch der Mord solcher vier Menschen? (Нем.: Честь… Вы считаете все эти преступления честью? Вы считаете убийство честью? Вот оно как… Даже убийство тех четырёх людей?)
Оберштурмбанфюррер вздрогнул. Он понял, о ком говорил дракон. От страха австриец потерял дар речи.
– Sie hatten Namen, sie hatten Tr;ume… Wie Konrad… (Нем.: У них были имена, мечты… Как у Конрада…) – дракон зажал офицеру рот. Он попытался высвободится, пытался кричать, но все попытки были безуспешными. – So… Ich werde Ihnen kriegerische Ehren erweisen. (Нем.: В таком случае, позвольте оказать Вам воинские почести)
Дракон прикоснулся ко лбу офицера и медленно провёл острым когтем вниз. Офицер хотел кричать от боли, но лишь глухое мычание вырвалось из глотки. Ещё три полоски – и вот на лбу появилась окровавленная буква «E».
– «E» – f;r Efim, ein tapferes Kind, er wollte lieben, er wollte eine Familie mit vielen Kindern, (Нем.: «Е» – за Ефима, храброго парнишку, что хотел любить, хотел семью и много детей) – дракон продолжил вырезать кровавые буквы на лбу. От страшной боли из глаз офицера полились слёзы. – «H» – f;r Opa Hariton, der gutherzigste Mensch in diesem Dorf, (Нем.: «H» – за дедушку Харитона, самого доброго человека в этой деревне) – красные полоски одна за одной испещряли лоб офицера. Когти медленно вспарывали кожу, будто медицинский скальпель, оставляя страшные кровавые борозды. – «R» – f;r Onkel Roman, er machte Spielzeuge f;r Kinder, (Нем.: «R» – за дядю Рому, он делал игрушки для детей) – дракон перешёл к последней букве. Он видел, как австриец взглядом умоляет его остановиться, умоляет прекратить. Осталась последняя буква. – Und endlich «E» – f;r Egor, die Liebe des M;dchens, das Sie missgebraucht haben… (Нем.: И наконец «E» – за Егора, любовь всей жизни той самой девушки, которую Вы изнасиловали…)
Когда дракон выводил кровавые буквы на лбу, разрезая кожу и плоть, Бергеру казалось, будто каждая буква, каждое слово отпечатывается в его душе, будто раскалённое клеймо. Эти имена, эти лица будут ещё долго снится ему с кошмарах. Ему хотелось снять форму, выбросить её, сжечь. Хотелось навсегда забыть слово проклятое честь, что теперь всегда будет снится ему в кошмарах. Как и эти глаза. Эти ярко-синие змеиные глаза, что стали возмездием за всё, что он совершил.
Вскоре дракон закончил. Он убрал коготь и посмотрел на до смерти перепуганного Бергера. Он дрожал так, будто его поразил приступ лихорадки.
– Sie werden schweigen ;ber alles, das heute passiert hat, – произнёс Хранитель Добра. – Ab morgen werden Sie nie wieder k;mpfen. Sie werden ;ber milit;rische Ehre vergessen.  Verstanden? (Нем.: Вы никому не скажете, что сегодня произошло. С завтрашнего утра вы больше никогда не будете воевать и забудете о чести. Ясно?)
Офицер ничего не ответил. Он лишь кивнул и тихо заплакал. Хранитель Добра был уверен, что Бергер не вызовет охрану: слишком напуган был офицер. Он был не в силах что-либо говорить, был не в силах кричать. Похоже, план сработал. Дракон подошёл к окну, осторожно приоткрыл ставни, выпрыгнул в окно и скрылся во мраке ночи.

***
Щербак посмотрел на часы. «Без пяти четыре», – подумал Егор Олегович, взял бинокль и посмотрел на деревню.
– Чего-то подозрительно тихо, Егор Олегович, – старый партизан подполз к политруку и посмотрел на деревню. – Совсем на немцев не похоже. Ни дозорных, ни часовых…
– Да и Миша запропастился куда-то, – добавил Коля. – Ох не к добру это, товарищ политрук…
– Рядовой Власенко, отставить панику, – отрезал Щербак и продолжил наблюдать. – Рядовой Морозов не мог просто так уйти. Он наверняка вернётся. Человек опытный, наверняка в разведку пошёл.
Политрук не верил собственным словам. Но почему-то где-то в глубине души надеялся, что всё-таки ошибался насчёт странного рядового.
– Юра? – шёпотом спросил Коля.
– Чего тебе? – огрызнулся тот.
– Как у тебя рана-то пропала? – продолжил расспросы Коля.
– Да не знаю я! Устал уже повторять! – шикнул Юра.
– Так, отставить! – сказал политрук и прислушался. – Вроде бы никого… Засаду, наверное, устроили. Так, Никита Антипович.
– Я! – отозвался старый партизан.
– Поведёте группу слева, я – справа, – поставил задачу Щербак. – Пока в деревню не войдём – в бой не вступать. Действуем тихо. Понятно?
– Так точно, товарищ политрук, – ответил старый партизан.
– Ну всё, ребятки, пошли! – сказал политрук и пополз в сторону деревни. Бойцы последовали за ним.
Тишина настораживала Щербака. Понимал политрук – не к добру это всё. Сейчас как заточит пулемёт, дырок понаделают – и поминай, как звали. С каждым шагом напряжение нарастало. С каждым шагом сердце колотилось всё сильнее и сильнее. Политрук старался отгонять от себя ненужные мысли и просто шёл вперёд. Нужно было как можно скорее добраться до окраины. Вскоре отряд добрался до первых хат. Коля выглянул из-за угла. Сперва паренёк даже не поверил своим глазам. Он остолбенел и с удивлением посмотрел на остальных.
– Чего там, Колька? – спросил Никита Антипович. – Не томи!
– Сколько их? Пулемёты? Гранаты? Техника есть? – осыпал мальчишку шквалом вопросов политрук.
Отряд взял оружие наизготовку. Напряжение достигло пика. На нервах можно было играть симфонию.
– Да они это… Сдаются, – ответил Коля.
– Как «сдаются»? – опешил Щербак.
– Да вот так, – ответил мальчишка. – Оружие в кучу сложили и стоят все по стеночке.
– Ты шутить-то брось, окаянный! – посетовал Никита Антипович и прописал юному партизану подзатыльник.
– Да я правду говорю! – начал оправдываться Николай. – Сами посмотрите!
Щербак грозно посмотрел на Колю и выглянул из-за угла. Политрук опешил. Сначала Егор Олегович не поверил своим глазам: происходящее казалось ему бредом сивой кобылы. На главной улице деревни с поднятыми руками стояли немецкие солдаты. Мимо них, как ни в чём не бывало, проходили жители деревни. Старушки грозили немцам кулаками и обсыпали их ругательствами. Неподалёку стоял бронетранспортёр Sd Kfz 251. Чуть поодаль взгромоздилась куча оружия: винтовки Kar 98, пистолеты-пулемёты MP-40, «Люгеры» P-08, пулемёты MG-34.
– Так, бойцы, выходим, – тихо приказал политрук. – Никита Антипович, глаз с немцев не спускать! Оружие заберите, бронетранспортёр проверьте. Офицера видел кто-нибудь?
– Товарищ политрук, он здесь! – послышался голос Коли. Щербак обернулся. Коля показывал на немца, который сидел на траве возле крыльца и что-то невнятно бормотал. Щербак приблизился к офицеру и подозрительно посмотрел на него. Оберштрумбанфюррер был явно не в себе. Он сидел, качался взад-вперёд, таращился в пустоту и повторял только одно: «Ehre… Ehre… Ehre…»
– Чего это с ним? – спросил Щербак.
– Да чёрт его знает! – пожал плечами Коля. – Я спросил, что случилось. Все говорят, что только рассвет забрезжил офицер быстро поднял всех на ноги, выгнал всех солдат на улицу, приказал бросить оружие и встать с поднятыми руками. Вот и сидит здесь с утра самого. Только одно вот и талдычит…
– А где Миша… – хотел было спросить Щербак, как тут же увидел, как к нему бежит девушка. Она бежала и бежала, чуть не спотыкаясь. Она подбежала к политруку, бросилась ему на грудь и зарыдала. Девушка не могла ничего сказать.
– Тише, тише, тише, родная, тише, – успокоил девушку политрук и нежно обнял её. В тот момент он ещё не знал, что война будет идти долгих четыре года. Не знал, что Григорьевское станет оперативным штабом. Что впереди его отряду предстояли рейды в немецкие тылы, сотни разведывательных операций. Что после войны он женится на Маше, что будет утешать её, когда придёт похоронка на брата Серёжу, который погибнет в бою у Прохоровки в сорок третьем. Ничего этого он не знал. Политрук просто стоял и утешал Машу, наслаждаясь первой маленькой победой.
Хранитель Добра в тот момент был уже далеко. Он вновь шёл по дорогам войны. Вновь в полях появились сгоревшие танки. Морозов шёл навстречу буре, что разгоралась на востоке. Вдалеке грохотали орудия. Стрекот пулемётов не утихал ни на мгновение. Хранитель Добра шёл и думал. Он был подавлен, выжат, разбит. Впереди его ждали десятки сражений, потери друзей, ранения, бесконечные марши по выжженным землям. Мрак окутал всё вокруг, закрадываясь в самые дальние уголки души. Но едва Хранитель Добра добрался до вершины очередного подъёма, он увидел, как из-за объятых дымом лесов и опалённых холмов медленно поднимается солнце. Мягкий свет лучей растекался по полям и лесам, закрадываясь в самые тёмные чащи. Дракон вспомнил Войтека. Вспомнил о своей священной клятве. Он достал медальон, что остался от мехвода в сгоревшем танке, ещё раз осмотрел его и понял, что должен был сохранить его. Сохранить для тех, кто ждал этого танкиста дома. Любой ценой. Хранитель Добра собрался с духом и пошёл навстречу пеклу войны, туда, где он был нужен. А путь ему освещал мягкий июньский рассвет.