Здравствуй, дорогой мой читатель, зовут меня Нечаев Александр Борисович. В жизни у меня сложилось все довольно благоприятным образом: любящая, всегда понимающая и во всем поддерживающая жена, прекрасные дети и недавно появившаяся на свет прелестная внучка. Что касается карьеры, то и здесь грех жаловаться. За 25 лет рабочей деятельности я сумел дослужиться до одной из руководящих должностей в крупной, небезызвестной в нашем городе компании.
Но жизнь моя, в общем и целом, не представляет никакого особенного интереса, за исключением единственной истории, оказавшей на меня огромное влияние и оставившей неизгладимое впечатление в моей душе. Это история человека, некогда бывшего мне лучшим другом, - Смиренского Михаила Ивановича.
Дружба наша началась около 30 лет назад во время обучения в университете, куда мы вместе с Михаилом поступили на один факультет. Оба мы были заядлыми отличниками, однако разница между нами заключалась в том, что если мне для запоминания учебного материала необходимо было прилагать неимоверные усилия, тратить много времени и сил, то Михаил же, напротив, относился к такому типу людей, которым для изучения чего-либо достаточно было одного вдумчивого прочтения вечером и беглого повторения утром. Можно было даже назвать это врожденной его особенностью, талантом, однако талантом отнюдь не заброшенным, а каждодневно развиваемым сызмальства.
После распределения мы оказались в параллельных группах, поэтому пересекаться могли только лишь на лекционных занятиях. Однако сближение наше случилось не скоро - ближе к концу второго курса. И все эти почти два года, на протяжении которых мы не сходились, Михаил оставался для меня личностью загадочной, можно даже сказать, мистической.
Все дело заключалось в двойственности производимого им на меня впечатления. И двойственность эта проявлялась абсолютно во всем, начиная от внешности и заканчивая его поведением в коллективе.
Смиренский был довольно приятной наружности, которую он, однако, "портил" тем, что постоянно хмурил брови. Взгляд его большую часть времени был задумчивый, пронзающий насквозь все, что находилось пред его взором. Но в те немногие мгновения, когда он не задумывался и не хмурил брови, взгляд его был ясен, в этих глазах была видна безмерная доброта и глубочайший ум.
Что же касается поведения его, то, стоит отметить, что он был тихим, кротким молодым человеком, на учебе все время сторонился однокурсников, на занятиях всегда сидел один, а если и случалось по стечению обстоятельств так, что у него появлялся сосед (а такое бывало лишь тогда, когда свободных мест кроме как возле него не оставалось), то Михаил мог за все время пребывания с ним бок о бок не проронить ни слова.
Да, он был чрезвычайно молчалив, и я ни разу на протяжении почти двух лет не был свидетелем того, чтобы он первый с кем-либо заговорил, все ограничивалось формальным обменом сухими фразами касательно учебы. И еще, больше всего меня поразил тот факт, что за такой довольно долгий промежуток времени я лишь пару раз видел на его лице улыбку.
Однако он не был забитым молодым человеком, как могло показаться на первый взгляд. Отнюдь, он никогда не конфузился, если к нему обращались с вопросом однокурсники или преподаватели, всегда отвечал четко и ясно, отлично формулируя свои мысли, держался уверенно, глядя прямо в глаза собеседнику. Он был чрезвычайно умен, в этом не могло быть никаких сомнений, это угадывалось в нем с первых мгновений, с первого на него взгляда.
И все черты характера, особенности поведения и внешности Смиренского вкупе давали то, что его считали среди нас необычайно высокомерным молодым человеком; о нем множились всевозможные слухи, впрочем, как и о любой загадочной личности, в подробности которых я не хочу особенно вдаваться, отмечу лишь то, что слухи эти были по большей части скверные.
Я тоже поначалу так считал и разделял коллективное мнение, однако с каждым днем все больше утверждался в мысли, что здесь не было места высокомерию, а было нечто иное, но что именно, оставалось для меня загадкой, которую мне ужасно хотелось разгадать.
И эта мысль, будучи в первое время всего лишь мизерной, неприметной мыслишкой, обрастала в голове моей идеями, мнениями, догадками, фантазиями, словно катящийся по мокрой пороше снежный ком, и впоследствии уже стала не просто мыслишкой, а целым помыслом, напирающим на меня с каждым днем все больше, захватившим все мое нутро так, что на протяжении нескольких месяцев, предшествовавших нашему знакомству, я уже не спускал с него глаз ни на минуту. И я прекрасно понимал, что он чувствует на себе все мои взгляды и даже замечает их, но просто-напросто не подает виду, может, из гордости, а, может, не желая приводить меня в смущение. Отныне все мои мысли были заняты Смиренским.
Заинтересованность моя почти за два года упорного наблюдения достигла неимоверного уровня, и тогда-то, в конце второго курса, я выкинул довольно глупую шутку, как могло показаться на первый взгляд стороннему наблюдателю, однако я ничего безрассудного тогда в своих не действиях не находил, отнюдь, для меня все было просто и более чем логично. А шутка эта заключалась в том, что я решился сесть рядом с ним, несмотря на то что в лекционном зале оставалось множество свободных мест.
Я давно уже вынашивал в голове эту идею и порешил, что необходимо подсесть к нему именно тогда, когда аудитория будет полупустая. И лишь одному Господу Богу известно, отчего я все именно так утвердил в голове своей, однако мне очень хотелось поскорее получить ответы на все накопившиеся внутри меня вопросы и не дававшие покоя душе моей.
И эта шутка, какой бы глупой и безрассудной она ни была, сработала – он заговорил со мной первый. И хоть я и предчувствовал, и даже почему-то знал, что именно так все и должно было произойти, но все равно был в высшей степени поражен и смятение свое попытался было скрыть под напускной развязностью, однако маска эта начала сползать с лица моего, как только Михаил Смиренский со мною заговорил.