На двери висела табличка «Закрыто», до открытия магазина оставалось еще 40 минут. Холодный ноябрьский ветер пронизывал меня, как острый наконечник рапиры, но меня грела мысль, что скоро я стану обладателем новой пластинки Led Zeppelin. Черт побери, я стану одним из первых, кто услышит это!
8:20 утра - пик, когда подземные артерии города забиты до предела, готовые вот-вот разорваться. Я с нетерпением жду этой минуты, когда бесконечный поток останется без привычных границ и вырвется в центр Лондона, но, думаю, все как было, так и останется прежним: люди идут на работу, возвращаются домой и неосознанно празднуют окончание недели вечеринкой, депрессией или традиционным избиением жены. Грустно, но что поделать? «Се ля ви» - излюбленный ярлык среднего класса.
У недавно открывшегося магазина грампластинок образовалась небольшая толпа таких же фанатов хорошей музыки, как и я. Мы не знали друг друга, но нас объединяло одно – страсть к искусству. Да что вообще еще может быть в жизни такого, что могло бы взбурлить кровь и заставить броситься на баррикады двадцатитрехлетнего парня? Уж точно не проклятый завод, где каждый звук кажется врагом, а лишний час сверх нормы – адским пламенем, причиняющий страшные муки, но, в итоге, оставляющий меня в живых. Хоть за это я был благодарен этой дыре, за ощущение, что я все еще жив, могу что-то исправить и вырваться из нищеты Восточного Лондона.
Мой папаша бросил мою мать, когда мне было четыре, а сестре – семь лет. Выпивка и молоденькая шлюшка из Сохо сделали из него марионетку, но сейчас мне кажется, что он всегда был мямлей. Слава Богу, характер мне достался от мамы. С тех пор я видел его всего один раз. В этот день Джулии, моей сестре, исполнилось ровно 18 лет. Мама работала на двух работах, чтобы наскрести хоть какие-то крохи, чтобы мы с сестрой были сыты и обуты, хотя с последним был явный дефицит.
Когда прозвенел дверной звонок, Джулия побежала открывать дверь, так как ждала гостей. Но это был он, отец… Мы ждали этого момента долгих одиннадцать лет, но не думали, что он может произойти. Никто не оставил инструкцию о том, что же нужно делать в такой ситуации. На лбу появилась холодная испарина, но сердце работало, как кузнечный механизм - ровно, без сбоев и спешки. Не знаю, что мною двигало, но я чувствовал, будто кукловод поднимает мою руку, сжимает пальцы в кулак и…
Я бил его изо всех сил, но он даже не пытался защититься. Он принимал наказание с достоинством владельца небольшого поместья в Беркшире, а его глаза говорили: «Ничего, Билли, ничего. Я был сволочью, негодяем, подонком и бабой, поэтому я готов. Но «Се ля ви», Билли, - такова жизнь, сынок». С тех пор я не могу принять эту фразу, она вызывает у меня тошноту и желание забиться в уголке сырого сарая, чтобы плакать, рвать на себе волосы и восхищаться тем, насколько окружающие упростили свое существование. «Да, и черт с ними! Ведь я – Билл Шайн, никогда не стану таким». Что еще может сказать мальчишка в таком возрасте, когда максимализм, протест и гормоны прут из ушей? Наверно, что «я буду любить только одну женщину» … Какой идиотизм!!!
Всю свою зарплату я отдавал маме, так было честно. Я видел ее гордость за меня, слышал ее бесконечные разговоры с соседками, которые нашли свой приют в дешевом опиуме и Зигги Стардасте. Зигги, если кто не знает, — это Дэвид Боуи. Ему поклонялись все и вся. Вся молодежь мечтала о красивых женщинах, гастролях и горах кокаина, как у Боуи. Пару раз я пробовал этот порошок, но так и не смог понять, в чем соль. Помню только, что мои реакции ускорились, вместо двадцатичетырех кадров я видел сотни, как муха, которая уклоняется от мухобойки на грязной кухне с закопченным потолком. Тогда я чувствовал себя Биллом, а не Билли. Я был центром внимания, я был богом. Я был Плантом, Блэкмором, Барретом и никем сразу. Но через пару часов вуаль иллюзии исчезала. Всему этому я предпочитал хорошую музыку, сон и травку, которую растил у себя в шкафу мой дружище Джоэл. Да, с этим парнем мы были неразлучными друзьями.
А ведь еще пару лет назад я не мог терпеть этого гаденыша, который лез к моей сестре. Глубоко посаженные глаза, непонятный ворох волос на голове и постоянное: «Эй, чувак, знаешь, что может быть круче The Beatles? Так я тебе скажу – это The Beatles без Ринго Старра». Это была его фишка, его позывной, да только он сам не знал, что говорит. В этом он однажды признался мне, когда мы отвисали у него дома с двумя санитарками из ближайшего госпиталя. Мы немного выпили, включили винил (уж не помню точно, что именно. Наверно, что-то джазовое) и выкурили сочный косяк на четверых. Малышку Эмми срубило сразу, но ее подруга, Шарлотта, которая работала в вечернюю смену, оказалась дамой покрепче и захотела потанцевать. В это время Джоэл подполз ко мне и сказал: «Билл, как я же я хочу жрать. Надо сгонять в булочную к миссис Фрэндли. За 10 центов она даст нам отличных пирогов. Кстати, помнишь мою фразу про Ринго? Так вот это чепуха. Я просто не люблю The Beatles, но у меня же должна быть своя позиция». Он подмигнул мне, и все встало на свои места. Я ТОЖЕ НЕ ЛЮБИЛ The Beatles! Этот парень стал мне почти братом. Хорошее было время…
Осталось всего двадцать минут до открытия, я стал пританцовывать, чтобы хоть немного согреться. Те ребята, что ждали своей очереди, жались друг к другу, чтобы похитить хоть чуточку чужого тепла, впитать его, а потом отдать другим. Настоящая коммуна! Коммуна, где нечего делить, где каждый был равный другому, как солдат на срочной службе ее Величества Елизаветы.
Я пожертвовал своим дневным заработком на заводе и сказался больным, чтобы прочувствовать и пропустить через себя великолепный вокал Планта, мощь, красоту и что-то наивное и детское в нежных звуках гитары в руках Пэйджа, надвигающийся рок басовых партий Пола Джонса и неистовость барабанов Бонэма.
«Наверно, Джулия сейчас нянчится со своим малышом Кевином, а ее мужинек – обычный банковский клерк с годовым доходом 1780 фунтов в год – «кормил» завтраками неуверенных в себе «эстетов», которые переживают за свое здоровье и чистоту воротничка»,- подумал я. «Сейчас неспокойное время, и вы просто обязаны обезопасить будущее вашей семью. Пьяный водитель, упавшее дерево или группа подростков, которые могут побить вас в подворотне, как стая одичалых псов, за пятьдесят центов. Застрахуйте себя и живите спокойно». Я слышал эту бурду сотни раз и всегда удивлялся, как люди клюют на это. Вот он, двадцатый век, во всей красе. Тьфу!
Я, мама, да и сама сестра знали, что Кевин – это просто возможность вырваться в лучший свет, где вместо дешевого пойла из банки наливают такое же, но в изящной бутылке. «Береги его, Джули, это твой билет в новый мир»,-говорила ей мама, когда в восьмой раз осматривала подвенечное платье. По-моему, наша жизнь – это коллекция клише и стереотипов. Это гонка, в конце которой на пьедестале оказываются те, кто больше всего собрал их.
Наконец-то 9:00, и двери магазина распахнулись для страждущих. Продавец работал не покладая рук, поэтому буквально через несколько минут я уже бежал домой, чтобы, чтобы, чтобы…
Я был взволнован, поэтому случайно немного испортил упаковку винила с краю, когда разворачивал покупку, но сперва не заметил этого. И вот началось… За окном мерно двигались автомобили, в основном, дешевые форды. Настойчиво и неумолимо, как налоговый департамент, дождь напоминал о себе: кап-кап, кап-кап, кап-кап. Ветер прекратил свое неумолимое шествие по улочкам, но я все равно закрыл окно. Будто невеста в первую брачную ночь, я был тихим и покорным. Я хотел, чтобы ноты ласкали мой слух, чтобы они ублажали меня, заставили извиваться от непереносимой боли и бредить в нирване. Я хотел лишь одного – остаться наедине с величием, я желал этот интимной близости. Понимаете меня?
В полудреме, когда восход только начал свой подъем к Олимпу, я жил. Звуки проходили через меня, взвивались по спирали, ускорялись и врывались в мои нервные окончания. Раб и властелин, служанка и господин, белый пушистый снег и смердящая слякоть – я был всем и никем одновременно. Во время четвертого повтора «Stairway to Heaven» по моей щеке покатилась одинокая слеза, как будто вулкан выплеснул тонны лавы.
Я и не заметил, как прошел день, и наступила ночь… Вот-вот скоро опять я стану просто спиной, в которую носом будут упираться такие же спины с чемоданчиками с ланчем. Я брел вперед к тому, что так ненавидел. Я покидал то, что так любил. Но я вернусь, чтобы еще раз повторить этот путь. И так каждый день, пока я не нарушу этот чертов замкнутый круг. О чем я думал? Вы не поверите. «Се ля ви» - было моей единственной мыслью. Страшно…