Дед Лукьян. Шалаш для Степанова. Прощай, Лёша.
Целый день Щербаков, поглядывая на карту и компас, вёл по лесу отряд. Без пищи, без воды бойцы очень ослабели. У носилок Степанова всё чаще менялись пары солдат. Они, обливаясь потом, несли своего командира, несли оружие: винтовки, автоматы, пулемёты. К вечеру встретился им лесной ручеёк. Щербаков разрешил своим измученным товарищам отдых, и вскоре под большой разлапистой елью солдаты, прижавшись друг к другу, крепко уснули. Степанов не спал. Шум деревьев, крики какой-то птицы, нестерпимая боль в ноге не давали ему уснуть. Как хочется бедняге повернуться на бок, но он не может. Каждое малое движение, как электрическим током, ударяет в мозг, и болезненная гримаса появляется на его лице.
– Васька, а Васька, – шепчет он Орехову, – встань, голубчик, помоги повернуться. Проклятые палки продавили бока.
Но Василий Орехов, подложив под голову санитарную сумку, крепко спал и не слышал просьбы своего товарища. Рядом с ним, свернувшись калачиком, спал командир роты Николай Щербаков. Всех их укрывала тёплая июльская ночь.
Лесной воздух, напоённый запахами смолы и озона, восстанавливал силы измученных людей. На рассвете с утренней прохладой кое-кто начал ёжиться и вертеться, стараясь плотнее прижаться друг к другу, некоторые вставали и бегали, пытаясь согреться. Щербаков встал и подошёл к Степанову, который лежал на боку и курил кем-то свёрнутую для него маленькую цигарку.
– Как спалось, Лёша? Вот скоро перейдём Западную Двину, там и госпиталь разыщем.
Степанов, повернув к нему бледное лицо, болезненно улыбнулся и тихо ответил:
– Вряд ли со мной далеко уйдёте. Тяжело меня нести. Да и наш фронт, пожалуй, далеко отошёл, стрельбы не слышно.
Николай достал из кармана пожелтевший от махорочной пыли кусочек сахара.
– Возьми, Лёша. Как-то случайно сахар остался в кармане. Мы водицы тебе вскипятим. Эх, а мы ведь и котелков с собой не захватили. Придётся сырой воды попить. От сахара у человека кровь прибывает.
На востоке занялась заря. Над ручьём повисла дымка тумана. Солдаты стояли около Степанова и курили по очереди цигарку, набитую табаком, вытряхнутым из всех карманов.
– Товарищ командир, – обратился Ахмед к Щербакову, – разрешите мне с Лазаренко в разведку пойти. Через пару часов с добычей придём.
Щербаков показал им на карте ближайшую деревню, к которой, извиваясь, подходил протекающий рядом с ними ручей.
Вековым, девственным лесом шли разведчики. Голод мучил их изрядно. В животе ныло, урчало. Они наломали липовых веток, пожевали листьев. На солнечной поляне нашли спелую землянику.
– Вот бы Степанову землянички отнести, да некогда собирать.
Они набрали красных ягод по горсти, съели их и пошли дальше. Лес кончился. Разведчики остановились на опушке, разглядывая поле и луг. В низинах лёгкими облачками стлался туман. Вдалеке они заметили контуры деревушки. Из труб домов поднимался дым.
– А вон и лошади пасутся, – показал Ахмед на луг, закрытый от поля кустарником. – Пошли, кто-нибудь да пасёт их.
Под большим раскидистым дубом, свесив на грудь голову, дремал седой бородатый дед. На ногах его были старые кирзовые сапоги, рваный полушубок подпоясан верёвкой, шапка-ушанка сбилась на бок, одно ухо её торчало вверх. Казалось, что дед хотя и спит, но одним ухом прислушивается к лошадиному топоту и фырканью. Когда разведчики подошли к нему, дед проснулся и, опершись рукой о потрескавшуюся кору дуба, быстро встал, поморгал покрасневшими веками и что-то зашептал.
– Здравствуй, дедушка! – сказал Ахмед. – Ты нас не бойся, мы – русские.
Дед, видя, что перед ним советские солдаты, успокоился.
– А что, дедушка, немцы у вас тут в деревне есть?
– Были, да уехали вчера вечером. Оставили только шестерых солдат. Поставили какие-то пушки на одном и другом краю деревни и около них караулят. Я вот уже неделю пасу тут коней. Мне про немцев моя невестка рассказывает. Наши мужики меня заранее сюда отправили: «Паси, Лукьян, коней в лесу. Немцы в лес не пойдут, они боятся леса». И правда, вот сколько их вчера по деревне прошло, а сюда ни один не заходил. Так что не бойтесь, сынки. Тут со мной отдохните. Вы, небось, голодные. Я схожу в деревню, принесу вам поесть.
– Как вас зовут, дедушка? – спросил Ахмед.
– Я уже сказал: зовут Лукьяном, а фамилия моя Протосеня. А село наше – Малая Берёзовка. Есть ещё Большая Берёзовка, та стоит на шляху*, что идёт на Дретунь**. Беда нам, детки: немец, наверно, одолеет нас. Очень уж велика у него сила. А наши бедные солдатики, вот, всё бегут и бегут, как и вы.
* – на шляху (белорусский язык) – на дороге
** – Дретунь – населённый пункт в Полоцком районе
– Нет и не было ещё такого врага, который Русь-матушку покорил бы, – уверенно произнёс Ахмед. – Вот и Наполеон тут в 1812 году несметной силой на Россию шёл и даже Москву занял, а потом вся армия его была разбита, и сам он чуть не утонул в Березине. Так и гитлеровцев погоним. Придёт время – Берлин его проклятый возьмём.
– Дай-то бог, детки, дай бог! Мне, старому, уже не страшно, всё равно помирать скоро, а вам тяжко будет, детки.
– Нам и теперь уже тяжко, дедушка: командир наш в лесу раненый лежит. И голодный он, нечем кормить.
– Несите его ко мне, – предложил дед Лукьян. – Я ему тут, в лесу, шалаш сделаю, буду кормить и лечить разными травами. Мне с ним веселей будет, и вам руки развяжу. А вам, детки, надо идти к нашим и бить проклятого немца. Побудьте здесь, а я схожу в деревню и принесу вам чего-нибудь поесть.
Ахмед и Лазаренко не согласились, чтобы дед шёл в деревню. Они решили пойти сами.
Хотя и возражал дед Лукьян, говоря, что немцы их по одежде узнают и застрелят, они уверили деда, что ничего с ними не случится. Лукьян рассказал им, что дом его второй с края и что там его невестка – Настя.
– Скажите Насте, что вас Лукьян послал. Пусть она даст вам хлеба и сала. Идите по ржи, там тропинка есть, она к нашему огороду и приведёт вас. Только прошу вас, с немцами не связывайтесь. Нас предупредили, что за них мы всей деревней в ответе: и нас порешат, и деревню спалят. Тут вёрст за семь была деревня Залесье. Там кто-то немца убил. Фашисты всех жителей в сарай согнали и сожгли.
Ахмед и Лазаренко обещали деду, что немцев не тронут. Пройдя через густую высокую рожь, они подошли к небольшому пустому сараю, огляделись и вошли в него. Лазаренко остался в сарае, а Ахмед вышел и пополз среди картофельной зелёной ботвы к дому Лукьяна.
Невестка Лукьяна вышла доить корову. Во дворе она заметила человека и испуганно спросила:
– Кто вы? Откуда тут взялись? Здесь же рядом немцы. Уходите скорей!
– Меня послал к вам Лукьян, – ответил Ахмед. – В лесу наш командир, он раненый. Дайте мне что-либо из продуктов, и я уйду.
– Я подою корову и всё вам принесу. В дом не идите.
Настя стала доить корову. Присел Ахмед на жерди кормушки и смотрит. Ах, как приятно пахнет парным молоком! Ему вспомнилась мирная крестьянская жизнь. Он ведь тоже детство провёл в крестьянской семье.
– Разрешите, я попробую, – нерешительно попросил Ахмед.
– Попробуйте, только подпустит ли вас Зорька? Вот, повяжите мой платок.
Солдат повязал себе на голову Настин платок, уселся на маленькой скамеечке, погладил вымя коровы и стал доить. Корова повернула голову, обнюхала платок на его голове, затем поглядела на Настю и опять стала жевать жвачку.
Настя вышла из хлева и пошла в дом. Вскоре она возвратилась с небольшим мешочком, в котором было две буханки хлеба и два куска сала. В руке её была литровая бутылка.
Ахмед уже закончил дойку и мирно беседовал с коровой, почёсывая ей за ушами. Настя налила в бутылку молока, закупорила её и положила в мешочек.
– Пейте молоко, – предложила она. – Парное молочко полезно.
Ахмед, подняв подойник, стал жадно пить. Он пил, сдувая пену, которая большими пузырями наползала ему на нос. Напившись вволю, он передал Насте подойник, взял у неё мешочек, поблагодарил и сказал:
– Дедушка Лукьян говорил – табачок у него есть, самосад. Нам бы горсточку.
Настя вернулась в хату и вскоре принесла узелок с табаком. Простился Ахмед с Настей, поблагодарил её и спрятал за пазуху табак. Взяв мешочек с продуктами в зубы, прячась в картофельной ботве, на четвереньках пополз он к сараю, где ожидал его Лазаренко.
– А курева ты не забыл попросить? – первым делом спросил тот Ахмеда.
Ахмед засунул руку за пазуху и вынул узелок с табаком.
– Здесь не кури. Понюхай только, а там, в поле, присядем в жите* и закурим.
* – жито – синоним слову рожь
Через полчаса разведчики были уже на опушке леса около старого дуба и рассказывали Лукьяну о встрече с его невесткой. Попрощались с дедом и пошли в лес к ручью искать свою тропинку. Долго шли они лесом, стараясь не удаляться от ручья. Среди кустов мелькнули две человеческие фигуры и скрылись. Взяв автомат на изготовку, Ахмед бросился за ними: «Стой, кто здесь?! Стой, стрелять буду!»
– Свои, – послышалось в ответ. – Это ты, Миша?
– Я! Вот черти, напугали! Вы чего здесь скрываетесь?
– Командир послал. Вы обещали через пару часов прийти, а прошло уже четыре часа. Вот и велел искать вас, подумал, что заблудились.
Вскоре пришли к месту расположения отряда и подробно доложили командиру о результатах похода. Щербаков поблагодарил разведчиков и поручил Василию Орехову выдать всем бойцам по небольшой порции хлеба и сала. Бутылку с молоком отдали Степанову.
– Табак не делить. Пусть хранится у Савеличева. Он не курит.
Василий разрезал буханку хлеба на двадцать две части и на каждый кусочек положил по небольшому кусочку сала. Это дневная норма. Второй хлеб и кусок сала оставили на следующий день.
Орехов велел Фомину отвернуться и, показывая прутиком то на одну, то на другую порцию, выкрикивал: «Кому?» Фомин, отвернувшись в сторону, называл фамилии солдат, и каждый подходил и, радостно улыбаясь, брал свою маленькую порцию и отходил, медленно жуя хлеб и сало.
Щербаков съел свою порцию и почувствовал, что его клонит ко сну.
– Объяви мёртвый час, – сказал он военфельдшеру. – После обеда не мешает вздремнуть часок.
– Объявляю мёртвый час! – крикнул Орехов. – После сытного обеда пусть жирок на животе завяжется. Он ещё нам пригодится.
Солдаты засмеялись: уж очень им понравилась шутка Василия.
– А что? Я – наелся! Вот слышишь, не урчит в животе. Видимо, жирок уже начал завязываться, – говорил Савеличев своему другу, прижимаясь спиной к его спине.
– Было б так каждый день, жить можно бы, – отвечал его приятель. – Нам не до жиру, быть бы живу.
Солдаты лежали на траве друг подле друга, некоторые уже спали, другие перешёптывались, согреваясь под лучами полуденного солнца. Только часовой Иванов, держа автомат, стоял, прислонясь к дереву, и поглядывал по сторонам, охраняя товарищей.
Степанов лежал с открытыми глазами. Он глядел на белые облака, которые над вершинами деревьев бежали по голубому небу и думал: «Бегут к моей Смоленщине, эх, и я побежал бы за ними! Как-то там живёт моя матушка? Видно, всё обо мне горюет».
Степанов вырос в деревне. После сельской четырёхклассной школы он за пять километров ходил в среднюю школу в посёлок Голынки. Окончив десять классов, поступил в военное училище связи. После училища немного послужил в армии – и вот война.
Мысли его бегут одна за другой. Перед глазами появилась стройная и красивая Аня. Ему кажется, что она подошла к нему и гладит его шелковистые светлые волосы, гладит и приговаривает: «Не горюй, Лёша, крепись, не падай духом». Он слышит её тихий нежный шёпот и вспоминает, как вместе с ней ходили в школу в Голынки, преодолевая сугробы снега. Теперь она уже учительница. Прошло полгода, как он, возвращаясь из отпуска, зашёл в её маленькую комнатку при школе, простился с ней и сказал: «Пиши, Аня, не забывай!»
Аня писала ему письма. В последнем письме прислала свою фотокарточку. Степанов протянул руку, достал из левого нагрудного кармана её письмо, написанное ровным, аккуратным почерком, и стал перечитывать уже в который раз: «Дорогой Лёша! Пришло время тяжких испытаний. Где-то ты сейчас? Крепись, Лёша. Будь стойким и храбрым. Я всегда буду помнить о тебе и желать счастья и скорой победы. В знак нашей дружбы посылаю тебе свою фотокарточку. Если будет тяжко и больно, посмотри на свою Аню, и тебе станет легче...»
С фотокарточки на него смотрели большие серые глаза. Русые волосы аккуратно причёсаны, лишь маленькая прядь спадает на правую бровь. Степанов поцеловал квадратик глянцевой бумаги и бережно вложил его вместе с письмом обратно в карман.
Его размышления прервал Орехов. Перевязав Степанову ногу, он убедился, что рана чистая.
– Ну как, Василий, – подойдя к ним, спросил Щербаков, – скоро Степанова на ноги поставишь?
Тот ответил, что понадобится не меньше месяца для полного выздоровления.
– За месяц мы должны обязательно дойти до своих. А вот с тобой, Лёша, трудно нам будет идти. Тебе говорил Ахмед про старика Лукьяна? Как ты на это смотришь?
– Мне тяжело расставаться с вами, Николай, но выхода другого я не вижу. Останусь и, как только поправлюсь, буду искать вас на фронте.
Начало темнеть, отряд Щербакова направился к Лукьяну. Впереди отряда были Ахмед и Лазаренко. Они шли не торопясь, вглядываясь в темноту леса и прислушиваясь к ночным звукам. За ними, на некотором расстоянии – Щербаков и солдаты, навьюченные оружием. Позади – Орехов и четверо солдат, которые поочерёдно меняясь, бережно несли носилки со Степановым.
Выйдя на окраину леса, отряд остановился. Ахмед и Лазаренко направились к старому дубу – там, как и прежде, сидел дед Лукьян и курил трубку.
Услышав шаги, он поспешно встал и пошёл навстречу.
– Ах, детки, что же вы так долго?! – проговорил Лукьян. – Еле дождался вас.
– Принесли, – сказал Ахмед. – Давай поможем шалаш построить. Покажи нам подходящее место.
– Шалаш готов. Я его в таком месте сделал, что не найдёшь.
Лукьян подошёл к лежащему на носилках Степанову:
– Ну, сыночек, давай знакомиться будем.
– Постой, дедушка! Познакомься сначала с нашим командиром, – предложил Ахмед и, взяв деда за руку, подвёл его к Щербакову.
Лейтенант пожал сухую, мозолистую руку деда Лукьяна.
– Спасибо тебе, дедушка, за твою помощь и за заботу о нашем товарище.
– Как же звать моего сынка?
– Алексеем. Лёшей зовут его, а фамилия – Степанов, – ответил Щербаков. – Родина его не так уж далеко отсюда, в Смоленской области. Как выздоровеет, считай, что и дома.
– Вы, детки, не беспокойтесь. Я его не оставлю. Молочком невестка моя Настя быстро поставит его на ноги.
Степанов, слушая этот разговор, улыбнулся. Он понимал, что будет находиться в безопасном месте и за ним будут ухаживать надёжные советские люди.
– Ну, детки, несите Лёшеньку за мной.
Лукьян прошёл шагов сто среди густого кустарника и остановился. Солдаты тоже остановились, поглядывая вокруг, где же шалаш? Старик так искусно построил и замаскировал шалаш, что и в трёх шагах трудно было его разглядеть.
– Кладите Лёшу на мягкую постельку из еловых мелких лапок и сухой травы. Небось, все косточки болят от этих носилок. Вот сюда головой, – показал Лукьян. – С этой стороны меньше ветры дуют.
Щербаков осмотрел шалаш и нашёл, что Степанову здесь действительно будет хорошо.
– А как же с перевязками? Много ли, Орехов, у тебя бинтов? Ведь ему каждый день надо делать перевязку.
– Я оставлю пару бинтов, больше нет. Можно бы сделать бинты из простого холста. Может, у вас, дедушка, найдётся холст? Только надо проглаживать горячим утюгом.
– Об этом, детки, не беспокойтесь! Будет у нас всё: и лекарство, и бинты. У нас есть такие корни и травы, что сразу дают силу человеку. Рану будем соком столетника заливать, смолой-живицей смазывать. Верьте мне, что через пару недель поднимется Лёшенька.
– У нас лишнее оружие имеется. Оно ни к чему нам сейчас, одна тяжесть. Вот если бы его спрятать в хорошем месте? Может, и мы вскорости вернёмся, а не то, может, и надёжным людям, которые решат фашиста бить, пригодится. Как ты на это смотришь, дедушка? – обратился Щербаков к деду Лукьяну.
– Конечно, что лишнее, то и не надо с собой тащить, – ответил дед Лукьян, – а нам пригодиться может. Вот молодёжь подсоберётся и станет его, оккупанта окаянного, из лесов колошматить на дорогах, как это мы, в ту германскую, дубальтовками* на него страх нагоняли.
* – дубальтовка – в Белоруссии ружьё с двумя стволами называли дубальтовкой
Лукьян сказал, что есть невдалеке барсуковы норы, в которые можно не только пулемёт, но и пушку спрятать.
Щербаков отобрал ненужные им тяжёлые станковые пулемёты, один немецкий миномёт, несколько автоматов и велел солдатам отнести всё это и запрятать в барсучьих норах.
Солдаты по очереди подходили к Степанову и прощались с ним. Щербаков поцеловал своего боевого товарища в бледные губы.
– Дай адрес матери и Ани, – сказал он Степанову. – Может, случится проходить около Голынок, отыщем их и передадим твой поклон. А на всякий случай ты попроси переодеть тебя в вольную одежду. Так безопасней будет.
Солдаты, окружив деда Лукьяна, прощались с ним, и он всех на дорогу угощал табачком-самосадом.
Щербаков пожал деду руку и произнёс:
– Спасибо тебе, дорогой товарищ Протосеня.
– Будьте уверены, детки, – ответил ему Лукьян, – Протосеня вас не подведёт. Со спокойной душой за вашего товарища идите к своим и смело бейте проклятого германца. Освобождайте родную землю.
Через несколько минут небольшой отряд вновь взял курс на восток, в сторону Витебска, где в это время шли тяжёлые бои и каждая пядь земли поливалась кровью наших солдат.