После совместной борьбы со шкафом и диваном Антонина Сергеевна совсем подобрела.
— Димон, чайку попьем? — предложила она уже по-свойски. — Устала я что-то.
— Самое время, — с охотой откликнулся Дима. Фамильярность бабули его покоробила, но пришлось сдержаться. Очень уж интересная особа эта «Шапокляк». С погонами подполковника. Да еще госбезопасности. — Я осмотрюсь?
Соседка не ответила, только шумно возилась на кухне, погромыхивая посудой. Дима пару раз прошелся по комнате, с любопытством разглядывая обстановку.
Доисторическая радиола на ножках. Присел, пощелкал клавиши «Ригонды» — работает. Трюмо с мутноватым зеркалом, пыльный фикус. Массивный письменный стол с зеленым сукном в чернильных пятнах. На одной из тумб красовался массивный навесной замок. Пахло пылью и лекарствами.
В левом тапке вдруг захлюпало. «Вот черт, в лужу наступил». Осколки вазы и засохшие цветы они сразу подобрали, а лужа осталась. Швабра-то напополам.
— Антонина Сергеевна! — позвал он хозяйку. — У вас тут бумаги в воде мокнут. Те, что сверху свалились. Подобрать?
— Не трогай, — тут же прикрикнула та строго и сразу заглянула в комнату.
Убедившись, что Дима послушно разогнулся и, видимо, пожалев свою спину, коротко кивнула:
— Ладно, собери. И разложи на столе. Пусть сохнут. Сейчас чай будем пить. Колбаски только подрежу, — смилостивилась «Шапокляк» и снова убралась на кухню.
Дима сгреб в охапку кучу листочков, конвертов, открыток и прочей бумажной ерунды, которая годами копится на антресолях в каждом доме. Пожилые люди обожают хранить свои ценности в старых фанерных посылочных ящиках, сохранивших еще обрывки бечевок и шоколадные кляксы сургучных печатей. Такой вот и грохнулся со шкафа. Хорошо хоть не прибил старушку.
Стал раскладывать поднятые бумаги и остановился. Из сложенного пополам листка выпала небольшая фотография. Снимок был пожелтевшим от времени, с фигурно вырезанными краями, как делали в фотоателье.
Кадр был чуть кривоват, хотя мастер явно пытался картинку выправить. На фоне деревьев и колеса обозрения в обнимку стояла пара. Слева молодая девушка с осиной талией. Стройность фигуры особо подчеркивало платье с туго затянутым пояском. Нежный овал лица, пухлые губки, лукавый взгляд. На макушке какой-то странный начес. Барышня чем-то напоминала кинозвезду шестидесятых.
Дима перевел взгляд на спутника.
Парень в рубашке апаш. На согнутой руке — то ли пиджак, то ли куртка. Высокий, на две головы выше спутницы. Смуглое мужественное лицо. Глаза большие, чуть навыкате. И по-детски открытый взгляд. Прямой, чуть насмешливый. Но явно добрый. Волосы густые, зачесанные назад, распадающиеся на волнистые пряди. Похож на Элвиса Пресли. Только подбородок не такой выступающий и острый. Просто красавчик.
По работе Диме приходилось иметь дело с фотороботами. Он хорошо знал классификацию овалов, форм носа, ушей, особенности разрезов глаз и линии волос.
И сейчас, рассматривая фото, не мог отвязаться от ощущения, что уже видел эти лица. Но не в служебной картотеке розыска. Услужливая память, словно на экране монитора, прогоняла ленту из разных физиономий. В задумчивости свободной рукой почесал нос. Но все было не то. Мысль ускользала, таяла…
За этим занятием его и застала чудная соседка. Она взяла фото из рук, взглянула. В линзах очков блеснули какие-то искорки. Или это моргнула лампа под потолком. Посмотрела еще разок, будто приглядываясь. Вздохнула и положила обратно на стол.
— Пошли пить чай, пока не остыл. — Былая сталь в ее голосе совсем исчезла.
Чаевничали они на кухне, не менее «антикварной»: клеенка в клеточку, кактусы на подоконнике, колченогие табуретки. Антонина Сергеевна между делом сообщила Диме, что она тоже из органов. «Все-таки заметила, как я увидел форму в шкафу», — понял Дима.
«Сама я не из этих мест. Давно на пенсии. Очень давно. — вздохнула грустно. —Жилье под Ленинградом продала. Климат сырой совсем замучил. Ревматизм и прочие болячки. А сюда переехала в квартиру умершей тетушки. Та уже давно оформила на меня дарственную. Да все откладывала переезд. Хлопотно ведь», — поведала соседка.
Дима слушал и вежливо кивал, прихлебывая из щербатой кружки. Да, он помнил пожилую женщину, как оказалось, тетушку Антонины Сергеевны. Кажется, ее звали тетя Аделя. Она редко выходила, болели ноги. И как-то незаметно для всех однажды ушла навсегда.
Ночью Дима внезапно проснулся. Он узнал тех людей в парке. С фотографии ему улыбались молодая «Шапокляк» и… родной дед Коля.
***
…Как и любой нормальный мент Димка не был особо впечатлительной натурой. Какие там, нежные чувства, когда по работе приходится описывать в протоколе состояние, к примеру, трупа, жертвы ДТП. Без основных, обычно прикрепленных к телу, частей. Рук, ног, иногда и голов.
Ребята хохмили, покуривая, а он невозмутимо записывал в протоколе осмотра: «…в результате травматической ампутации, нижняя часть голени и ступня в белом носке, находились в трех метрах от автомобиля «Мазда-3», госномер..., и в метре от обочины». Ну и так далее.
Этой ночью Дима крепко спал. Все-таки вырубился намертво уже под вечер, после дежурства и визита к соседке. «Шапокляк», может в чай что-то подсыпала», —мелькнуло уже в ускользающем сознании. И провалился в сон, в котором дедушка Коля пришел к нему в гости. Молчал, улыбался по обыкновению. Не торопился отвечать внуку на вопросы.
Дмитрий никогда не видел Николая Семеновича молодым. В жизни любимый дед всегда был старым. В домашних альбомах не было ни одного его снимка моложе пятидесяти лет. И это было удивительным. Ведь дед Коля любил фотографировать и знал в этом толк.
Когда Димка подрос, он спрашивал об этом маму, но та отвечала уклончиво. Работа, мол, такая была у него, особенная.
Вот все теперь и вылезло. Занятная история. Непроснувшийся мозг обожгла мысль: «А вдруг «Шапокляк» моя бабушка? Тайная? А мама — ее дочка? А кто же тогда моя бабушка Лена? — сон совсем прошел. «Вот, блин, замутили родственнички»… Еле дождался утра, разбудил ни свет ни заря Марину Николаевну.
Мама, как и стоило ожидать, спросонья сначала замахала руками на Димкины предположения, а потом впала в ступор.
«Так, я родилась в семьдесят третьем, — лихорадочно соображала Марина Николаевна. — «Отцу было уже тридцать шесть, он поздно женился. Значит, был бы жив, ему сейчас было бы под восемьдесят. Ой, и соседке примерно столько же? Господи!»
Стоп. Тут она поняла, что они с Димкой несут дикую чушь. Которая могла привидеться только в ночном кошмаре. Марина Николаевна вспомнила, что родила ее никакая не соседка Антонина, а родная мама, Елена Васильевна. От сердца отлегло.
Но стало очень, просто невероятно как интересно. «Откуда у соседки фото отца? Да еще в обнимку, как сказал Димка. И оба улыбались счастливо?» — не давало покоя чисто женское любопытство. — Никогда папа не упоминал о чем-то подобном. Интересно, а мама знает? Ну чего я несу? — оборвала сама себя. Папа вообще ничего нам с мамой про работу не рассказывал, все отшучивался. Тем более про личную жизнь… Нужно пойти к ней и объясниться. Прямо сейчас. Рано только, всего шесть, все-таки неудобно.
Было часов семь утра, когда из прихожей послышался настойчивый стук в дверь.
— Видимо звонок сослепу не увидела, — подумала Марина Николаевна, нервно гася сигарету. Она давно не курила, а тут пробило. А Димка, как был в трусах и футболке, кинулся к двери. И тоже даже не спросил — кто там? Знал уже.
На пороге, с торжественным лицом, стояла всклокоченная Антонина Сергеевна. Так и есть, без очков. И держала в руках у груди «загадочную» фотографию, как икону в крестный ход. Она тоже ночью спала плохо. Все вспоминала, кого ей так напоминал этот здоровяк Дима.
Сцена была трогательной, но не лишенной налета идиотизма.
«Шапокляк», потеряв былую заносчивость и апломб, мягко тыкалась носом в плечо Марины Николаевны. Плечи ее мелко вздрагивали. Эти люди вдруг стали сварливой старушке самыми близкими за последние двадцать лет одинокой жизни.
Димка, потерянный, как пингвин в Африке, топтался рядом и иногда пытался обнять своими ручищами обеих женщин. Но «Шапокляк» каждый раз зябко передергивала плечами, сбрасывая его неуклюжие объятия. Старушка опасалась этих прикосновений, побаиваясь проявить к парню более нежные чувства. Ведь на лицо Дмитрий был почти копией того Николая, которого юная Тоня старалась забыть и почти забыла…
Или ей казалось, что забыла. Но, как иногда случается у женщин с первым мужчинами, любила потом всю жизнь. Даже не признаваясь себе в такой душевной слабости.