Перепутали

 
    Меня приняли не за того.
   
    Некая дамочка, худая настолько, что казалась чахоточной, с плоской грудью и тощей шеей, с белыми очень реденькими волосиками, настолько, что местами просвечивал её замшевый розовый череп, и выцветшими голубыми глазками, стала умолять меня протежировать её в кино, что она-де знает давно меня и моё творчество и что только, если я попрошу за неё, то её точно возьмут в большой  фильм одного большого очень режиссёра, которого я знаю. Она видела нас на фотографии в журнале КИНО и в КАННАХ и в ВЕНЕЦИИ. Она сказала, что никогда и ничего не делала через постель, но, тем не менее, с такими людьми, как я и тот, большой режиссёр сочтёт за честь оказаться в постели и, тогда ещё неизвестно, кто кем будет гордиться. Она говорила  без умолку надтреснутым низким голосом, ухватившись обеими руками за моё предплечье, словно примеряясь, в случае отказа, переломить его пополам и не давая возможности слова вставить, объяснить, что я не тот за кого она меня представляет, что он перепутала, пока не рявкнул: «Хватит, я поговорю».

      Через месяц или около того на студии, проходя гулкими коридорами, некогда полными нашего брата актёра, а теперь безнадёжно пустыми ко мне подошла дама и, дотронувшись до руки пальцем в лёгкой вечерней перчатке, сказала: «Спасибо, я вам так благодарна. Мне ведь позвонили тогда на следующий день, я уже утверждена и завтра мы улетаем в РИМ. Целый год тот самый большой режиссер, оказывается, искал меня. Спасибо большое». Я с трудом узнал чахоточную психопатку, которую встретил месяц назад на улице. Она преобразилась совершенно и напоминала теперь аристократку, томную, воспитанную, одетую сдержанно и со вкусом с маленькими жемчужными серёжками и с такой же длинной жемчужной нитью вокруг высокой и гордой шеи. Я решил, что это совпадение, фантастическое, совершенно неправдоподобное совпадение и забыл о нём. Она меня перепутала. Я никому не звонил и никогда не был замечен с тем большим режиссёром ни в КАННАХ ни в ВЕНЕЦИИ и не был с ним даже знаком и даже близко не мог бы к нему подобраться, потому как сам был актёром средней руки, бегал по крышам с револьвером, играл мерзавцев, алиментщиков и изредка светлоглазых женихов, быстро сгинувших на войне. ОНА ПЕРЕПУТАЛА.
 
     Где-то через неделю весёлый мужской голос позвонил мне и сказал, шумно выдохнув в трубку, что ну вот всё разрешилось и, наконец-то, меня утвердили на роль и что пробы, которые проходили  полгода назад в Астрахани оказались очень успешными. Сценарий мне уже выслали, договор, ну там круглая сумма подпишите позже. Через две недели запускаемся.«Вы перепутали, вы… простите… вы… чёрт». Но трубка опустела прежде, чем я успел объясниться и на том конце меня уже не услышали. И, правда на моём почтовом ящике висел объёмистый сценарий с чёрным по белому прописанной моей фамилией и ролью сквозной через весь сценарий. Разведчик, шифровальщик  в одной из стран юго-восточной Азии(завершается локальная изнурительная война) остаётся в тылу и после победы правительственных войск влюбляется в жену советника по безопасности. Всё складывается так, что советник  влюблён в другую и разведчик женится на любимой женщине, ответившей ему взаимностью. У них рождаются один за другим дети, но он всё это время продолжает работать под прикрытием, отправляя радиограммы в центр. Между тем, два года спустя командование центра отзывает его на другой край планеты, и фильм для него завершается на этой дилемме — долг перед родиной или перед семьёй. Это вкратце. Но ведь и я стоял перед дилеммой более материальной, то есть совершенно настоящей —  перезвонить ли весёлому помрежу или пойти на студию в группу и сдаться. ВЫ ПЕРЕПУТАЛИ. Вместо этого я решил идти ва-банк, уехал на дачу, отзвонив жене, что внезапно получил роль и должен серьёзно поработать.  Я ходил по лесным тропам, пилил и колол дрова, подолгу смотрел вдаль и пересматривал без конца «КАСАБЛУНКУ» МАЙКЛА КЁРТИСА с ХАМФРИ БОГАРТОМ и уже скоро стал мало походить на себя прежнего отёкшего и рыхлого переростка. Я был готов как никогда и, даже если это жестокая шутка или трагическое недоразумение — плевать. В означенный день я прибыл на студию и пришёл в группу. Меня приняли как родного. На стене, где всегда обычно висят фотографии утвержденных на роли актёров (этого момента я ждал с особенным волнением), я увидел своё фото в костюме и гриме, и со мной шаловливо поздоровалась, судя потому, что это была восточная красавица, моя будущая по картине жена. Чёрт-чёрт-чёрт, ведь  ОНИ ПЕРЕ… ПУТАЛИ. Мы опять разминулись с женой и, зная мой характер, что трогать меня не стоит, когда я в работе, я улетел в АФГАНИСТАН, где проходили съёмки.
 
     Обычно малообщительный на съёмках, брюзжащий, постоянно озабоченный состоянием своего желудка, знанием текста, поиском подробностей и разработкой предстоящей сцены, я на этот раз дурачился, был душой компании, мало спал, за минуту до команды «мотор» травил анекдоты, чего раньше не переносил у других, и был бодр и готов, всегда готов. Я не узнавал себя, я не понимал, что происходит и если бы не был знаком с самим собой вот уже столько лет, то решил бы, что меня… подменили… В последних кадрах при решение той самой дилеммы: семья-дети или долг перед родиной — я вспомнил большие все понимающие  глаза  ХАМФРИ БОГАРТА в «КАСАБЛАНКЕ» и всё получилось с той долей недосказанности и мужской самости, о которой даже и помышлять не мог. Чёрт — это не я, это кто-то другой. После трёхмесячной экспедиции я уже совсем не узнавал себя в зеркале. На меня, некогда бегающего по крышам с одышкой, и игравшим алиментщиков и мерзавцев смотрел Юл Бриннер, Брюс Уиллис или на худой конец молодой Клинт Иствуд, но только не я.

     «Милый»,— сказала жена с придыханием, когда я вошёл в дом, едва опустив чемодан на пол, и всплеснула руками, — Ну, наконец-то. — Стол был уже накрыт, а в комнатах носился запах неведомых морепродуктов. «Милый мой, Жорес», — проговорила жена торжественно.  Она пропела что-то по-французски и бросилась порывисто на грудь, чуть было, не задушив  не столько объятиями, сколько запахом духов, душных и тяжёлых.

     — Жорес, ну с возвращением тебя, — заговорила она снова, будто не своим голосом, слегка картавя, отчего Жорес  у неё выходило как Жогес, — всё как ты любишь, Жогес.
     - Спасибо милая, а почему Жорес?
     — А разве нет? Или ты уже больше не Жогес.
     — Нет, я не Жогес, — попытался, я передразнить жену, отчего она как маленький ребёнок надула губки и в следующий момент уже  растеряла свою картавость.
     — Или может быть, ты не любишь кальмаров с трюфелями и маринованными корнишонами, — проговорила она напевно.
     — Милая, да я терпеть их не могу.
     — Скажи ещё, что ты был не в Самарканде.
     — А я и не был в Самарканде.
     — Так ты меня обманывал? Ты не был в Самарканде?! Жорес, Жорес, а как же наши дети?
     — Дети? Чёрт, черт, чёрт! Агнесса ТЫ ПЕРЕПУТАЛА! Я же Митя Муромский. Твой муж. Актёр. ТЫ ПЕРЕПУТАЛА!
     — Не знаю я, Жорес, не знаю, — заплакала жена, но я-то…  не АГНЕССА…

     — Вот такой, блин, страшный сон. Чёрт. Страшный сон. Тра-та-та. Ни дать ни взять. Туды-сюды. Ужас прям.  Ведь у меня-то нет жены и не актёр я Митя Муромский. Я Шиллер, — сказал Шиллер.
     — Да-а-а-а, — протянул ложный доктор с острыми залысинами в виде рожек, — долго видать, тебе ещё здесь чалиться, —  и, сложив морщинистые губы дудочкой, шумно дунул, погасив полную луну, похожую на большую лампу.