Гой еси, болярыня! Околицыю вашей проходя, узрел, я лик ваш, ниже, (Прости, Господи! Вседержители, держите меня!) пояса. Омовением занимаясь, не зрели вы главу мою грешную, над тыном. Она приходилась аккуратно между молошной кубышкой, глинянной, гончара Патрикея созданьем и подойником, на две добрые четверти, чта медника Власия рукоделье.Знаю, потому, как сей Власий, братины под мёды делает, в богоугодном монастыре нашем. Подряжается, шельмец, такой. А мёда столько изведает, за подряд, в одну харю бесовскую, что вся братия волкми дикими воет, ночами не спит и всё славит имя Господне, а Власия предаёт анафеме, но про себя. Потому, как отец настоятель ране, чем посудину Власия с медами не употребив, ко заутрене не выходит, отсель гневаться на него не мощно.
Аще в башку мою грешную втемяшился образ твой. Он даже лепее, чем ниже. А, зрак, коим ты сквозь тын углядывала, коим я уж два дён, света белого не зрю, так и свербит.
Челом бьёт тебе, послушник Лука. Знаешь, болярыня, как тяжко в лета мои, стилом водить, по бересте этой каверзной, руца дрожит от немощи, и члены изнемогают.И аще гумаг этот в трубочку скручивается, напоминая ( Прости Господи), непотребное чтойто. Приходится один конец свитка, к уху прилаживать, штоб не разматывался. Отцель, болярыня и почерк такой. Служку боюсь обязывать, языкаст вельми, а сам, я грамоте не зело обучен. Только возбудила ты движенья в чреслах необычное. Жжение какойто. Может бес в меня вселился, но только был, я послушник, питие мое было водица колодезьная, а исть, я мог, как птах небесный, токма хлеба аржанова краюху, на неделю, да и то...
Потому вестимо, ты и не узрела, главу мою, инеем посеребрённую местами правда, с проплешинами, но оне от бдения всенощного, да и от скудной пищи тож. А выглядывал, я между этими сосудами бесовскими, махотками вашими, совсем не за тем, что хотел узреть лик твой, в том месте, что и на язык древнегреческий, святой, сказать не повернётся, а токмо того для, что сосуд с плетня ( Прости, Господи!), слямзить похотел, потому, как оскудела братия, изделиями беса этого, Власия. Не всё же из горла лакать, как псы, аль коты блудныя?
Ух, свиток проклятый! Уж третий аршин пошёл, как отцу настоятелю на седьмице отчитываться таперь? Токма приязнь моя, к тебе аршинами не исчесляется и локтями тож. Неужель не видала ты главу мою, меж кубышками на плетне? Я правда потом зажмурился,( вот те и Хрест святой!) чтоб зенки мои не повылазили от бесовского наваждения, и власы мои за пеньку сушившуюся принять можно было, али за мочало, коими непотребные места трут. А бороду, я сбрею! Вот те и... да...! Если придёшь, к овину, что за кузнеца Никифора хатой. Завтра всенощную бдеть будут, а, я, как луна зайдёт за анбар матушки Степаниды, и бёгом, валком степным!И учну ждать тебя, пылая ланитами и членами изнемогая, в сём урочище. И, винца белого захвати, хыть, с четверть. Его и монаци приемлють,а,я ж ить аще токма послушник. А, бороду, я сбрею. Вот, те хрест!А не сподобит тя, матушка явиться, то в великое изумленье прийду и прокляну совсем, век воли не видать!
Послушник Лука. Писано анадысь в год 6712 от сотворения мира, месяца июлия.
Рукопись датирована археологами 1202- 1212гг.
Редакция поэта- филолога Б. Середова янв. 2020 г. Стиль и орфография автора, сохранены.