Трое разновозрастных мужчин сидели за столом крохотной кухоньки деревенского дома и с завидным аппетитом уплетали нехитрые блюда праздничного ужина: салат оливье – ну, куда же без него? – в котором вместо привычной горожанам «Докторской» колбасы было настоящее мясо, выращенное, как теперь стали говорить, на экологически чистых кормах: хлебе, траве, да различной огородине. Хотя из чего тот хлеб, что за способ обработки зерна был применён в производстве муки доподлинно никому здесь известен, конечно же, не был, но и тем не менее, салат получился просто отменным, достойным быть поданным даже в первостатейных столичных ресторанах! Ни о каких порциях и речи не велось – черпали кому сколь Бог на душу положит из общей чашки, мало напоминавшей своим видом салатник из-за более, чем внушительной своей вместимости. Да и заправлен он был не покупным майонезом, а самой что ни на есть настоящей домашней сметанкой, в которой ложка колом стоит и даже не думает упасть! Имелось на столе и сало, бело-розовое с прослоечкой которое по своему виду здорово походило на цветущие вишнёвые ветки или бутоны яблонь по весне. С ним соседствовал холодец чуть ли не в ладонь толщиною если руку поставить на «попа», т.е. на ребро. К салу с холодцом непременный хрен, да такой ядрёный, что, попадая в рот, немедленно вышибал слезу даже у таких крепких мужиков, как дед Матвей с Митрофанычем, не говоря уже про Антона, который по годам одному из них годился в сыновья, а другому во внуки. От горячей картошки, предварительно отваренной «в мундире», а потом очищенной и обжаренной на нутряном сале до румяной корочки, а затем щедро обсыпанной шкварками и зелёным луком, шёл такой аромат, что никаким заморским деликатесам с их усилителями вкуса босиком бежать, а всё одно не угнаться! А как хороши были солёные огурцы: крупные, чуть пустотелые внутри – вызревшие на корню, значит, а не какие-то пикули, вполне сравнимые с эмбрионами рода огуречного… Бочковые, посоленные по старинным, проверенным временем рецептам с укропом, хреном, листом чёрной смородины и вишенника. М-м-м… Объеденье, одним словом! Плюс ко всему ещё и вилковая капустка, порезанная на среднего размера квадратики, перемешанная с луком и сдобренная подсолнечным ароматным маслом…
- Нет, вот это я понимаю! – прошептал Антон при виде подобного изобилия – Вот это Новый год… Митрофаныч, выходит дело, что мы с тобой совсем не лоханулись, решив остаться в этой благословенной и обласканной Небесами Семёновке!
- Ты ешь давай! – добродушно проворчал дед Матвей – Наворачивай! Как у нас говорят: лопай, ровняй мордашку с попой! А, мож, всёшки пригубишь, а? Сам гнал, двойной перегон – чище вашего медицинского спирта будет, да и по крепости не отстанет! Юрке нельзя – ему в трубку по возвращению дуть, но ты-то можешь!
- Нет, дед, и я не могу! Да и не любитель я этого дела, по правде говоря.
- Больной чем?
- Почему сразу – больной? Как раз наоборот – здоровый! А ты-то, как я погляжу, и сам не очень…
- Не, я могу пару стопок, но так, чтобы потом не забыть кто и что. Ну, как знаете… - и одним глотком осушил стограммовый стаканчик, родом ещё из того времени, когда Советский Союз процветал и здравствовал – гранённый, но уже с едва заметной щербинкой по ободку…
После того, как первый голод был утолён, мужики разговорились.
- Я смотрю, ты моего племяша всё по-батюшке величаешь! – первым подал голос неугомонный старик – Будто у его и имени собственного не имеется… Митрофаныч, да Митрофаныч… Уважаешь, что ли, так, али ещё почему?
- А его у нас все поголовно уважают! Так ведь и есть за что – второго такого надёжного водилы ищи – не сыщешь!
- Вот, не всё ли тебе равно, а, репей ты этакий? – чуть-чуть возвысил голос Митрофаныч – Я, честно говоря, уже и сам не помню, что когда-то был Юркою крещён!
- И не Юркой вовсе, а Георгием, в честь, значится, Георгия Победоносца! Только ошиблись мы тогда в выборе имечка-то для тебя, обмишурились – надо признать. Надоть было Стёпкой-растрёпкой обозвать – в самую бы тютельку попали! Ну, какой из тебя Победоносец к бисовой матери? Так, рохля, как и не в нашу родову… Ни Богу свечка, ни чёрту кочерга. Неначе, что нагуляла тебя Настасья на стороне, нагуляла… в подоле принесла… А Митрофан всю жизнь своим считал, губошлёп…
Вспыхнув алее кумача, Митрофаныч вскочил из-за стола и, глядя только на Антона, произнёс:
- Вот, теперь понимаешь почему я к нему не езжу? Сил же никаких не хватит всё это выслушивать! Ну, и сволочь же ты, Матвей Горобец! Редкостная сволочь! Ты бы хоть мёртвых оставил в покое, не топтался бы на их могилах. Что ж ты никак не уймёшься-то?
- А ты меня не сволочи, щеня белогубое! Молоко ишшо на губах не обсохло, а туды же… сволочить он меня берётся… Я, в отличку от тебя, жизнь богатую прожил: баб любил и они меня тоже. А ты? Женился на вертихвостке ни с кем не посоветовавшись, да только и ту не смог рядом удержать – сбегла, и года не пробыв мужнею женой. Где она теперь твоя ненаглядная-то?
Но Митрофаныч уже его не слышал – накинув куртку и, схватив шапку, громко хлопнул за спиной дверью, исчез.
- Митрофаныч! – вскинулся было вдогонку Антон – Куда ты? – но того уже и след простыл.
- А пусть его! – как ни в чём не бывало усмехнулся дедок – Пущай подостынет маненько, мозги проветрит. Ишь, сволочить он меня удумал! И не смотри ты на меня так – не проймёшь, шкура давным-давно дублёной стала. Ты думаешь, я со зла этак с ним? Думаешь, мне не жалко его? Э… что с тобой говорить? Что ты знаешь про его-мою жизню? – и, не позволив вставить слово, продолжил – Ни хрена ты не знаешь, и никто не знает, окромя нас с ним. Вдвоём мы остались на всём белом свете – он, да я… сИроты… Я, мож, и живу-то до сей поры только потому, чтоб ему совсем одному не оставаться…
- А почему он один? Где его семья? Ты, вроде как проговорился, что он был женат! Разошлись они, что ли?
- Можно сказать и так. Сбежала она от него и «начинку» с собой уволокла, понятное дело.
- Какую начинку? – округлил глаза парень – Куда уволокла?
- А в Америку эту, чтоб её волной какою смыло… И, главное, ну не подлость ли, а? Родила уже там и назвала Юркиного мальчонку Скоттом. Скотт – это что же за имя такое, а? Письмо прислала с карточкой: это, мол, я на фоне океана и наш Скотти! Тьфу, пропасти на неё мало.
- Она замуж, что ли, туда вышла?
- Не знаю, врать не буду. Она тот момент студенткой ещё была. Вот по обмену как-то и упорхнула, да так там и осталась. Даже прощенья не попросила, мокрощелка эдакая…
- Ну, а это тебе откуда известно? Может, просила и даже не один раз!
- Может… - легко согласился тот – Может, и просила, а только, что с него взять, с того её «прости»? А? Не знаешь? Вот и я не знаю… А жизнь малому поломала – так и не женился в другой раз, бобылём живёт. Легко ли мне на это смотреть, скажи? Легко? – и вдруг заплакал, прикрыв глаза ладонью, сплошь покрытой старческими веснушками между крупно обозначившимися венами.
Антон не вдруг нашёлся с ответом – выручил громко прозвучавший детский плач и он поспешил на крик дочери, чтобы через минуту вернуться с загодя приготовленной бутылочкой с детским питанием и малышкой на руках.
Дед Матвей, слегка откинувшись к стене, внимательно наблюдал за его уверенными без излишней суетливости движениями:
- Ловко это у тебя получается, парень! – негромко похвалил он Антона.
- Привык… Скоро червонец разменяю на этом поприще, чего только не было за это время! Правда, своих малышей на руках ещё не держал – ощущение, я тебе скажу…
- И кормёжку с собой возите?
- Ну, а как же? Мало ли как может сложиться ситуация…
- И, что, все фершала так же поступают?
- Я за себя ответ держу! Что мне до остальных? Учусь, так сказать, на собственных ошибках, хотя, если честно, всё предусмотреть просто невозможно.
- Ну, да, ну, да… - закивал, явно соглашаясь, его собеседник.
Возвратившийся в дом Митрофаныч застал их мирно беседующими, с умилением наблюдающими за тем, как ещё не получившая имя кроха, громко причмокивая, использует врождённый сосательный рефлекс, медленно, но уверенно поглощая предложенную ей абсолютно новую пищу через соску.
- Как ты её назовёшь? – спросил он, сбрасывая с плеч облепленную снегом куртку и обивая о колено шапку.
- Не знаю! Вот уж… Думаю, что у Гули есть на этот счёт свои какие-то соображения! – и, сменив тему, продолжил – Метёт?
- Не то слово – это что-то! Вот, ей-богу, на моём веку ещё не бывало подобного буранища! Где небо, где земля – ничего понять невозможно, сплошная круговерть. Такое впечатление, что эту несчастную Семёновку подхватили крылья неведомой силы да и понесли-потащили. Правильно мы с тобой не рискнули в обратку отправиться – верняк застряли бы где-нито, что, как сам понимаешь, не есть хорошо для ослабленной родами мамочки, не говоря уже о малышке! Машину выше брюха замело – еле дверцу отворил.
- Ну, да! – подал голос дед – Так я вам бы и позволил тащить их по такой погоде незнамо куда в Новогоднюю ночь!
- Кто бы у тебя стал разрешения спрашивать, пень ты корявый?
- Стали ба… Чай, я ей не совсем сторонний человек. Если хочешь знать, так я всю жизнь её бабке верность сохранял, по сих пор люблю и сильно подозреваю, что это именно она направила сюда свою единственную внученьку за ради того, что знала: со мною не пропадёт её кровиночка!
- Ишь как оно… А кто перед этим признавался в любви к бабам, а? А что ты скажешь про тётю Соню?
- А ты меня на сказанном не лови – всё одно не поймаешь! – взбеленился Матвей Захарыч – Ты, Юрка, молод ещё, чтоб меня самого на враках подлавливать, понятно, али в подробностях объяснить? Я, в отличие от тебя, мужик правильный! Были бабы, любил я энто дело, покуда мог не пропускал ни одной, но ни одна из них так и не вытеснила из сердца (гулко постучал по грудине кулаком) Олюшки-то, не сумела ни одна… Однолюб я, можешь ты это понять?
- Вот и я однолюб… - тихонько произнёс Митрофаныч – Пошто ж ты меня не перестаёшь упрекать, что один живу?
- Да не за то я тебя словами колочу, что не забываешь своей вертихвостки, а за то, что верность ей хранишь. Кому?! А… что с тобой говорить? – отвернулся дед, хорошо понимая, что запутался в собственной мотивации в словесных баталиях с племянником.
Повисшую неловкую паузу разрулил всё тот же дед:
- А хотите, я вам расскажу, как я познакомился с Сонечкой и почему привёз её сюда, в Семёновку, прекрасно зная о том, что здесь ждёт-не дождётся меня Оленька моя?
- Конечно! – встрепенулся Антон, да и Митрофаныч тоже – Погоди только минутку – отнесу свою принцессу и вернусь, я мигом!